Глушь

Приглушенный свет горел в комнате до тех пор, пока мужчина не подумал, что, в принципе, может обойтись и без этого ночника: настенные лампы приносили куда больше пользы, чем эта, маленькая и неказистая, но горячо любимая Лариным. Мягко коснувшись ладонью выключателя, он вернулся на свое место, нагретое, и подтянул обратно широкий блокнот формата А4 в твердом переплете, удобно обхватывая его одной рукой — в другой держал карандаш. Именно карандаш, а не ручку: механический, твердо-мягкий, с тонкой линией письма — половина миллиметра — и ластиком на конце, чтобы неудачную фразу можно было стереть. Правда, этим он почти не пользовался, предпочитая все ошибки и опечатки не аккуратно удалять, а зачеркивать грубыми штрихами или просто чиркать карандашом поверх. Так ему было гораздо комфортнее писать. За окном смеркалось: сумерки навалились на город, обнимая его своими большими широкими лапами, утягивая в сон жителей массивных панельных домов и жителей улицы. Не всех, конечно: в окне напротив до сих пор горел свет и, если приглядеться, можно было заметить, как мельтешит в нем, туда-сюда, суетливая женщина, что-то переставляя и перебирая. Возможно, она находилась на кухне, кто знает. Хозяин же этой квартиры сидел — точнее, лежал — на диване в гостиной и умиротворенно пялился то туда, то сюда… Сонливость одолевала его, но он все никак не мог позволить себе прикорнуть. Небольшая подушка с оборками под его головой была мягкой, диван отлично пружинил, но не в этом крылась основная проблема. Привстав, он подошел к тому же широкому окну, сильнее одернув занавеску и всмотревшись в темноту позднего вечера. Деревья шелестели листьями на легком ветру, через приоткрытую форточку доносились едва различимые голоса, а, кинув взгляд вниз он заметил, как бегает по двору собака, куда-то спешащая. Возможно, она тоже искала ночлег, а, быть может, просто гуляла с хозяином, который ушел далеко вперед, и теперь дожидался ее на другом конце длинной улицы. Дмитрий Ларин, двадцать восемь лет, писатель, вылетевший из университета: ни то, ни сё, без бантика сбоку и не на блюдечке с голубой каемочкой, а с лопаты — в лучшем случае, приехавший из Архангельской глуши и укоренившийся здесь, правда, не пустивший корни — съемные квартиры он менял, как перчатки, с той, правда, разницей, что пара перчаток у него была одна, а сколько мест жительства повидал за год — он и вспоминать не брался. По профессии — недоучившийся программист, по духу — писатель, по жизни — пока что никто. По крайней мере, сидящий на плече эфемерный образ рогатого рыжего черта — без бородки и копыт, но с симпатичным таким хвостом — нашептывал, что Дима не особо-то многого в этой жизни достиг. Дима нехотя соглашался — просто потому, что рукописи его не отрывали с руками и ногами, а так же, без особого энтузиазма, принимали на печать. Ну, действительно: мало ли сейчас развелось писателей! Этот про то, этот про это — уму не постижимо, как много людей берутся за бумагу не потому, что действительно душа лежит, а потому, что делать нечего. И получается так же — без души: вроде и слог грамотный, и ошибок нет — а чего-то не хватает. Дмитрию этого чего-то не хватало уже очень давно, хотя раньше, когда жил дома, в деревне, а после — в Архангельске — недостатка духовности не испытывал. Возможно, возраст сказывался, возможно — невроз; так или иначе, писать-то он писал, и деньги зарабатывал — неплохие, надо сказать, потому что мог позволить себе спокойно жить в культурной столице России, не имея при этом постоянной работы, снимать приличную квартиру и приобретать предметы первой необходимости — так еще и на излишества хватало. Писать, так или иначе, думал он, нужно от сердца, а не от необходимости, но кушать хотелось. Поэтому, скрепя сердце, мужчина публиковал то рецензии, то рассказики какие, всячески кривя душой и подстраиваясь под заказчиков, надеясь на то, что в скором времени сможет на раз-два бросить эту мелкую подработку и заняться уже действительно чем-то серьезным, поднять важные проблемы, прославиться — не в плане глупой славы, желания известности, а за свои труды быть оцененным по заслугам. Проблемы, правда, не поднимались, в отличие от тела Ларина, который решил, что теплая ванна сможет улучшить его настроение и — или — хотя бы немного подтолкнуть к размышлениям, не пустым, а таким, которые потом можно и на черновик, и в широкую печать. Главное — правильно начать, а уж потом — труды, и так любое дело спорится. Пена для ванны пахла яблоком и чем-то еще, гель с солью — отдавал корицей, но это было совсем не то, чего искал Дима, поэтому вязкую субстанцию коричневатого оттенка он в воду добавлять не стал, а вот пену, все же, оставил — ему нужно было от чего-то отталкиваться, а нужные запахи настраивали на нужный лад. Конечно, не то, чего бы ему хотелось, но так тоже можно — и вполне приятно. Ступив одной ногой, а потом второй, на дно ванны, придерживаясь руками за бортики, он тихо и прерывисто выдохнул, стараясь привыкнуть к высокой температуре воды. Набирать более холодную не было смысла: она быстро остыла бы и потом мужчина просто плескался бы в ней, как в противной промозглой луже. Блокнот, на всякий случай, лежал под боком, как верный друг и товарищ, готовый принять и выслушать любые идеи, даже самые безумные, но в голове было пусто, а из нового только — желание купить полкило яблок и сгрызть их на скамейке у дома завтра днем: погоду, вроде, обещали солнечную. Повалявшись немного, подумав о чем-то бессмысленном, о чем-то красивом, вроде летних ливней, Ларин обтерся мочалкой, вымыл голову и еще раз ополоснулся под душем, смывая с себя остатки мыльной пены и шампуня. От кожи теперь приятно пахло яблоком, но на душе все так же скреблись кошки, несмотря на то, что март давным-давно прошел, оставляя за собой шлейф из огромного количества непросыхающих луж и грязи на дорогах. Любви, как таковой, в жизни Дмитрия не прибавилось — впрочем, на весну он особо и не полагался, да и свое семейное положение не считал «активным поиском» — скорее, пассивными прятками, потому что вторая половинка казалась не приятным дополнением — лишним довеском, который помешает ему совершенствоваться, как писателю и как личности. Мужчине и одному было сложно, а с женщиной… Представляя, как на кухне кто-то что-то готовит, а в кровати ему приходятся спать с другим человеком, Дмитрий недовольно морщился и отгонял подобные мысли. Сейчас его вполне устраивало голое одиночество. Ванна сморила: яблочный пар заставил, все же, сознание расслабиться, привел шальные мысли в порядок и успокоил мужчину — хотя бы на сегодня. Выйдя в гостиную в одном полотенце, намотанном на бедра, он потянулся лениво, выключил светильники, погрузив квартиру в кромешную тьму и, ориентируясь по свету фонарей за окнами, переместился в спальню, опустив блокнот на прикроватную тумбочку и, не глядя, завалился на кровать, стягивая с себя мокрое махровое полотенце и кидая куда-то в сторону. Сон наконец-то посетил и Ларина, укутывая его в теплое покрывало приятных ночных фантазий. Темный лес представал перед мужчиной во всем своем великолепии: широкие ели и рослые сосны возвышались над ним, укрывали от внешнего мира, тянулись к солнцу, которое светило где-то там, в вышине, но его Дмитрию не было видно. Он просто шел вперед, спотыкаясь на кочках и запинаясь о могучие корни деревьев, вросших в землю так сильно, так плотно переплетшихся между собой, что, попробуй, выкорчуй одно — следом за ним падут десятки. Пения птиц слышно не было: только тишина, приятная, не давящая на ухо тишина, а та, что давала отдых рассудку, позволяла забыться на мгновение… Прислушавшись, он уловил шелест листьев, прохладные дуновения ветра, крик одинокой пичуги где-то далеко — ей вторила другая, откуда-то еще. Под ногами хрустели ветви, шуршала трава, сминался ломкий сухой хворост. Все ощущалось так явственно, будто бы он и не спал вовсе, а вернулся на родину, или так, будто вся жизнь до этого была сном, будто бы молодой охотник прикорнул под сенью раскидистой хвойной красавицы, да и продремал так несколько часов, пока не понял, что начало холодать — пора и продолжить, а то вернется с пустыми руками. Наутро Дмитрий проснулся отдохнувшим, но твердое желание что-нибудь сделать не покидало его до сих пор. Писать хотелось так сильно, так ощутимо, что он ничего не мог с собой поделать: подорвался с места, разметав подушки по кровати, привел себя в порядок, оделся быстро, и только потом начал думать, что делать и куда идти. Одно было ясно — дома он вдохновения, этого эфемерного зверя с длинным хвостом, не сыщет, а вот где-нибудь в переулках Питера — весьма и весьма. Сидя за столом и попивая крепкий чай из пакетика, он прищурился: напиток горчил и отдавал какой-то химией и старыми травами. Вполне возможно, он был некачественным, поэтому Ларин и ограничился одной чашкой. В это же время, взяв телефон и листая новости, он пытался сообразить, чем и как занять свой досуг. Вроде как, душа истосковалась по природе, а Дмитрий был большим любителем всяческих поездок. Можно было легко это исправить, наведавшись в какой-нибудь парк, как и делал в последнее время мужчина, но такие однотипные прогулки перестали приносить удовольствие — хотелось чего-то более серьезного. Может быть, именно поэтому он нашел рейсовый автобус, который ходил по междугороднему маршруту и останавливался на окраине какого-то бора: до дач пешком было далеко, но до дикой — почти — природы — рукой подать. В самый раз, как подумал Дима, подрываясь с места и собирая в ранец всё самое необходимое — автобус уже скоро отъезжал, а остановка была не близко.