Синий кит

Куратор. Возвращаться к переписке с Асмодеем после произошедшего было нелегко. Никогда еще игра не оборачивалась давлением на меня самого и не привносила в мою жизнь подобные теперешним трудности. Я не знал, что на самом деле творилось в голове у чокнутого Карла, по-прежнему ли он хотел моей смерти или, и правда, всерьез загорелся идеей наших отношений, но его появление в моей квартире и сопутствующие действия были неразрывно связаны с Асмодеем, и потому я видел в нем причину своих бед и как никогда желал ее устранения. Но теперь в полной мере осознавал всю сложность затеянного. Желание похвастаться, что я справился со столь трудной задачей — игрой со взрослым, сменилось на надежду хотя бы просто справиться. Мне уже не нужны были лавры, я лишь хотел избавиться от корня проблемы, наивно рассчитывая, что все остальные трудности исчезнут сами собой, лишь только очередной игрок захлебнется в море китов. Но пока что ко дну шел я один: Карл и Асмодей, совершенно сознательно с одной стороны и неосознанно с другой, вдохновенно топили меня, погружая все глубже и оставляя все меньше шансов выйти из игры победителем. Для следующего задания было необходимо разузнать некоторые вещи об игроке, и, чтобы настроить его на нужную волну и подготовить к откровениям, я начал диалог издалека и раньше обычного времени. «Ты только мой», — успокоил я Асмодея так желанной им фразой. Пересмотрел все проигнорированные за все время сообщения и, отринув многочисленные признания в любви и вопрос о Карле, выбрал те, которые решил удостоить ответом. «Ты ничем меня не обидел». «Рисунок красивый». «Про «f40» верно. Игра включает в себя задания, призванные тебя напугать. Болезненные. Жестокие. Для многих из них страх является основой. Поэтому этот код выбран одним из символов игры». На этом я решил, что выдал достаточно информации для того, чтобы наш диалог мог казаться полноценным и с моей стороны, и поинтересовался, передав слово ему: «Расскажи о себе: что ты любишь, что нет, чего боишься?» Получилось достаточно прямолинейно. Я подумал, что если дети могли не понять явного приоритета вопроса, то Асмодей точно догадается, для какой цели я спрашиваю. Однако он с восторгом побежал по тонкому льду, поверив в искренний интерес к себе и взахлеб делясь сокровенным. «Я так тебе рад. Я соскучился». Ну да, он бы не был собой, если бы не начал с подобного. Я тяжело вздохнул, потушил сигарету в пепельнице, где с ухода Карла покоились уже девять, и приготовился внимать. «Как ты уже понял, я люблю рисовать. Мечтал учиться по этому профилю, а заниматься этим профессионально мечтаю и сейчас. Еще люблю кофе. Всевозможный. Но больше всего я люблю тебя, — на этом моменте я все же не сдержал улыбки. — Мне не нравится психология и все, что с ней связано. Ненавижу пары психологии в университете. Все эти типизации и прочее. Ни черта в этом всем не понимаю. А боюсь я змей. С детства. Был один случай, когда я наткнулся на клубок змей в лесу… В общем, детская травма. Психологическая». И, в общем-то, это было исчерпывающе. Необходимая информация для задания была получена, а побочная порядком подняла мне настроение. Раз не хочешь учить психологию в университете, я устрою тебе свою: с разворошением детских травм, поддержкой и усилением твоего мазохизма, и суицидом в финале. Я выждал необходимое время и в привычные 4:20 приказал, садистски ухмыльнувшись: «Фото. Со змеей в руках». Игрок. Меня трясло, дыхание сбилось, сердце с силой било в ребра, губы дрожали, и высказать свою просьбу так, чтобы меня поняли, мне удалось только со второго раза. Я не видел себя со стороны, но в своей бледности, как и в глухости голоса, в котором явно слышалось отчаяние, был уверен. На укротителя змей мой образ произвел крайне отрицательное впечатление, он нахмурился и, оттягивая время, переспросил: «Ты точно хочешь фото?», выискивая взглядом охранника. Мне было все равно на его мнение обо мне, но уходить ни с чем я не собирался, потому огромным усилием воли взял себя в руки и повторил громче и решительнее: — Да, хочу. Давайте быстрее, я опаздываю в университет. Видимо, упоминание учебного заведения успокоило мужчину, он кивнул начавшему подходить охраннику в сторону, показывая, что все в порядке, и, снизив тон, примиряюще обратился ко мне: — Студенты… Проспорил, что ли, кому? Не очень-то ты горишь восторгом от змей, я смотрю… Ну, становись… У меня уже дважды змею пытались украсть всякие… Не обижайся. Последнее, что я собирался делать, так это обижаться за подозрения в свой адрес, выглядя, как наркоман на грани обморока. Змея перекочевала на мою шею, и я закусил губу, прокусывая ее и сглатывая выступившие из ранки капли крови. Слезы, застывшие в глазах, держались последние мгновения, и я искренне надеялся, что они не сорвутся по щекам именно в момент фотографирования. Что и произошло. А еще через мгновение я, освобожденный от питона, вырвал свой телефон, на который просил себя сфотографировать, отдал деньги и метнулся в находящийся рядом туалет зоопарка, открывшегося пять минут назад. Где, упершись руками в стойку раковин, наконец дал волю слезам, дрожа от испытанного страха. Через десять минут истерика пошла на спад, и я зашел в галерею на телефоне, чтобы оценить выстраданное изображение. Растрепанные, едва ли не стоящие дыбом огненно-рыжие волосы до плеч, кровь на губе, искренний ужас в карих глазах, и в довершение, еще и дорожки слез на щеках. Мое первое фото Белиалу было самым худшим в моей жизни и сбивало все мои шансы понравиться ему не просто на ноль, а в минус. Я нажал «отправить». «Ты очень красивый, — написал Белиал. — Исполнение задания засчитано».