Our Story

Чимин поднял голову и сонно посмотрел на дверь палаты, когда в неё постучались, и вошла медсестра. Она улыбнулась, поставив содержимое на тумбочку, и настоятельно попросила выпить принесённые таблетки, на что розоволосый слегка кивнул, отводя взгляд. После этого девушка удалилась… — Не пей эту дрянь, не хочу, чтобы ты опять засыпал, мне плохо, Чимин, — в углу белой больничной палаты сидел Хосок, весь сжавшийся в один комок; на нём была та же больничная одежда, что и на самом Чимине. — Они помогают, должны, — хриплым голосом слабо шепчет Чимин, и тянется дрожащей рукой к таблеткам. — Помогают? И чем же? Ты всё время сонный, забывчивый, рассеянный. Ты сам знаешь, что это не лечение, тебе не лучше, Чимин… — Отец обещал, я здесь временно, полный курс лечения, и меня отпустят, я буду здоровым, — он сам не верит своим словам; Хосок перед его глазами, и его облик никогда не заставлял усомниться в реальности своей болезни. Но мысли о том, что это начало лечения, зарождали надежду на хорошее; «всё будет хорошо», — повторял он про себя… — Ты хочешь, чтобы я исчез. Хочешь перекраситься в чёрный… — Нет, хён, я люблю тебя, ты же знаешь… — Но пьёшь эту дрянь, чтобы угодить другому, чтобы стать здоровым, нормальным, как все хотят, как хочет он… Почему ты это делаешь, разве все эти годы, что мы были вместе, для тебя ничего не значат? — Хосок поджимает колени к груди, и смотрит затравленно; у Чимина сердце бьётся где-то в горле и сжимается от боли… — Я обещал ему, что буду стараться: ради нас, ради своего будущего, — Чимин совсем скис, сжимая маленький пластиковый стаканчик с таблетками, не решаясь их выпить… — А помнишь ли ты своё обещание мне, Чимин? Помнишь, как ты желал прийти на то место, где мы были тем летом, взять меня за руку и навсегда исчезнуть для этого мира, позволив морю принять нас? Ты столько готовился, столько твердил, что ещё немного, и ты решишься на это… — Я-я не могу, хён, знаю, я слабый, но сейчас, когда у меня есть Чонгук, я не хочу бросать его, — всхлипывает Чимин и мечется на узкой койке, не находя себе места. — Ты стал таким эгоистом, Пак Чимин, не только слабым. Ты хочешь, чтобы я исчез, чтобы я не мешал тебе жить. Но ведь это я помогал тебе держаться все эти годы. Скажи, Чимин, сколько раз ты бегал ко мне, когда в очередной раз ненависть к самому себе заставляла задыхаться? Сколько раз плакал, говоря, что терпишь всё это ради меня. Сколько раз умолял меня не покидать тебя? — Хосок откидывает голову на стену и хрипло усмехается. — Почему я продолжаю любить тебя, когда ты так поступаешь со мной, Пак Чимин? Чимина трясёт, он сжимает стаканчик и швыряет его в сторону двери, разрываясь изнутри по кусочкам; слёзы несколькими крупными каплями катятся вниз по щекам, а немой крик просто застревает в горле, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть… Медсестра появляется сразу же, в её руках укол с успокоительным, и хоть Чимин и был тихим всё это время, за его состоянием слишком внимательно следят через камеру наблюдения. Замашки отца, это знает и он, и его психотерапевт, который приходит каждый божий день, мучая вопросами. А Чимин мирится со всем этим: с этой белой тюрьмой, гадкими на вкус таблетками, сном по 18 часов в сутки, докторами, которые лезут пальцами в перчатках в его вены, в мозг, в душу, и сердце, пытаясь нащупать самое больное… После укола всё плывёт перед глазами, он чувствует на губах солёный привкус собственных слёз и видит размытый, потерянный взгляд Хосока в углу, прежде, чем провалиться в сон… Когда он открывает глаза, через маленькое окошко видно, что уже утро. Чимин не знает какой сейчас час и затрудняется предположить какой день. Он трёт виски, которые пульсируют болью, и пытается встать, чтобы размять конечности. За то время, что он здесь, он только и делал, что спал, говорил с докторами, принимал таблетки и мучал себя сомнениями… — К тебе посетитель, — монотонно говорит та самая медсестра, и Чимин хмурится, думая, что это отец, который пришёл проверить его состояние. — Добрый день, Чимин, — в палату заходит мужчина средних лет, его широкие плечи в костюме накрыты белым халатом. Весь его вид был серьёзным и сдержанным. — Вы не похожи на врача, — коротко говорит Чимин без приветствия, он облизывает сухие губы и смотрит туманно, всё ещё чувствуя сонливость и апатию… — Ты прав, я не врач, но ты можешь довериться мне так же, как и своим врачам. Потому что я не меньше их хочу твоего выздоровления, — розоволосый подозрительно хмурит брови и смотрит на Хосока, который сидит на полу, обняв колени. Его розовые волосы отрасли за эти несколько дней, а корни почернели. На автомате, Чимин касается своих волос, понимая, что ему самому надо обновить цвет. — Кто вы? — Можешь называть меня господином Чон, я пришёл сюда поговорить с тобой, узнать, как ты… — Узнать, как я? Спросите у докторов, которые занимаются моим лечением, — лениво фыркает Чимин, обнимая колени. Повторяя позу Хосока. — Я хочу узнать от тебя. — Мне не лучше, я сплю по 18 часов в день и даже потерял счёт времени. Остальное время, что я в сознании, я борюсь со сном и запутавшимися мыслями. — Но разве ты здесь не по своей волe? — Я здесь, потому что обещал выздороветь. — Себе или отцу? — Вы задаёте слишком много вопросов, вы даже не врач. Не думаете, что и вам стоит немного рассказать о себе? — Секрет за секрет, — усмехается мужчина и скрещивает руки на груди, наконец встав с места и приблизившись к окну. — Ну, хорошо, у меня есть сын, и я пытаюсь с ним восстановить отношения вот уже несколько лет. Но он отдаляется от меня ещё больше. Я сам виноват, потому что в прошлом допустил слишком много ошибок и продолжаю их совершать. — И вы просто не можете остановиться, — сказал заинтересованный Чимин. — Трудно остановиться, когда ты зашёл слишком далеко. Я добился много чего в этой жизни, кроме счастья для своей семьи. — Это нормально, что человеку не везёт на всех фронтах, — он попытался высказать нейтральные фразы, чтобы мужчина разговорился и открылся ещё больше. На самом деле, это отвлекало и было единственным чем-то нормальным за последние дни… — Дело не в удаче, я должен был выбрать семью вместо денег, — как ни странно, лицо мужчины никак не менялось, как будто он говорил не о себе. Но Чимин не думал, что тот врёт. — Никогда не поздно измениться, можно совместить в себе и плохое и хорошее. Но если хотите быть счастливым, то в вашем сердце всегда должно быть чуточку больше места для любви к семье, чем к деньгам, — мужчина натянуто улыбнулся, посмотрев на хрупкого, болезненно белого юношу, сидящего на койке. — Мы с тобой похожи, оба хотим исправиться, — усмехнулся старший. — Это трудно. Особенно, когда некому помочь… — А ты самому себе хочешь помочь, Чимин? Я знаю про твою болезнь. И знаю то, что не знают твои доктора, но раз уж здесь камера, я не сболтну лишнего, обещаю, — Чимин хмурится и нервничает, даже боясь догадаться, что этот человек знает о нём. — Что вы имеете в виду? — Чтобы получить шанс на новую жизнь, ты должен распрощаться с прошлым, — Чимина прошибает потом, когда он понимает о чём ему говорят. — Легко говорить, что делать, когда ты просто свидетель со стороны, — со злобой говорит он, кривя губы. — Я скажу тебе правду, Чимин. Твой отец сказал тебе, что ты должен лечиться, что всё будет хорошо. Ты правда веришь ему? — Необязательно верить, я тоже знаю, что мне нужно хотя бы попытаться. — Но разве круглосуточный контроль, антидепрессанты, успокоительные и закрытое помещение может чем-то помочь? Что сказал тебе отец? Что ты проведёшь здесь некоторое время и станешь новым человеком? Сколько для этого нужно: месяц, два? — Он сказал, что через пару месяцев я смогу вернуться к нормальной жизни, — Чимин растерялся, даже не зная, что ответить. Мужчина пугал тем, что разрушал его веру, ради чего он терпел всё это. — Я думаю, ты достаточно умный парень, чтобы не верить в это. Единственный, кто может тебе помочь — это ты сам. Эти события, что произошли с тобой в старшей школе. Ты должен отпустить это… — Не могу, я бы хотел, но не могу. Я несколько раз пытался покончить с собой, и, если бы не Хо… это как защитная реакция мозга, она спасла меня. И спасает сейчас. Я должен быть благодарен, но вместо этого пытаюсь отказаться от частички себя, — дрожащими руками Чимин обнимает себя, облизывая сухие губы; Хосок смотрит затравленно из угла комнаты, и не верит ни единому слову. Он обижен и напуган. И Чимин сейчас лишён единственной поддержки, которая была все эти годы рядом с ним… — Я скажу тебе кое-что, Чимин. Тот, кому ты обещал выздороветь… Я знаю его, ты ему ничего не сказал, решив для себя всё сам. Он сейчас очень растерян, ищет тебя, волнуется. И я знаю, что это слабая попытка ради него. Тебе придётся решить, Чимин, принять непростой выбор. Он или прошлое. Ты можешь быть счастлив, ты можешь найти утешение и поддержку в другом. Понимаю, тебе трудно верить кому-то, проститься с прошлым. Но точно одно: ты не можешь навечно застрять за этими белыми стенами, потому что тебя за ними не будут ждать вечно, пока ты мучаешь себя сомнениями, — воцарилась тишина… Чимин, не моргая смотрел на мужчину, пытаясь понять, кто он и откуда всё это знает. Его черты лица отдалённо были чем-то знакомы, даже голос. — Когда-нибудь он вас простит, господин Чон. Может, и не ради вас, и не ради покойной матери, но простит. Спасибо вам за то, что нашли меня, — Чимин улыбнулся измученной улыбкой, отчего в груди старшего что-то защемило к этому пареньку. — Я знал, что ты всё поймёшь. Он говорил, что ты очень умный, я не сомневался в этом. Мне пора уходить, тебе спасибо за разговор по душам. Надеюсь, это тебе хоть немного помогло принять решение. — Вы… ещё придёте? — мужчина остановился около двери, замерев. — Вряд ли, мне не по душе видеть людей, сломленных по своей воле. Но, может, мы встретимся за пределами этих стен. Когда ты уже будешь совсем другим человеком, — Чимин слегка кивнул, прощаясь; старший ушёл, и лишь тонкий аромат дорогого парфюма доказывал, что тот был не бредом его воображения из-за таблеток. — Теперь ты не будешь со мной разговаривать, да? Ведь камера снимает, а ты должен показать им, что у тебя есть улучшения в состоянии. Этот мужчина неплохо так промыл тебе мозг, — зная, что их мысли одинаковы, Чимин даже не удивился словам Хосока. Он правда решил начать с самого сложного, сделать первый шаг, надеясь, что у него получится. Но с того момента, как мужчина ушёл, стало хуже; то, что казалось ему под силу, если хорошенько постараться, выходило плохо. Чимин привык к Хосоку, как к собственному подсознанию, и запрещать себе разговаривать с ним, было выше его сил. Зная план Чимина, Хосок ничуть не помогал: он корил и винил за то, что сейчас они оба страдают из-за Чимина. За то, что тот отказывается принять единственную для себя реальность, ведь в прошлом она спасла ему жизнь, и всё ради другой реальности за этими стенами. Которая лживая, полна обмана, и Чимин не знает, она обязательно предаст и сделает больнее… Чимин тихо воет, глотая слёзы; он сжимает ладошками уши, чтобы не слышать, но голос внутри его головы никак не выдернуть, не заглушить. Его попытки казаться сильным и спокойным рушатся, как карточный домик, а когда медсестра подходит со шприцем очередной дозы успокоительного, Чимин понимает… у него не получится… — Попроси прощения, может, тебе станет легче, — язвит Хосок со своего угла и смотрит на Чимина с долей разочарования. Чимин, после того, как ему вкололи успокаивающий укол, уже пару дней как спокоен; он так сильно растворился в собственных мыслях, что те несколько часов, которые он пробыл в сознании, кажутся минутами. Он думает о многом, в основном, как обычно виня себя во всём случившемся. — Волосы, кажется, отрасли, — хрипло тянет юноша, медленно гладя сухие кончики волос. Всё тело вялое, и он еле нашёл в себе силы, чтобы доползти до окна и посмотреть, что там снаружи… — Тебе не избежать разговора со мной… — Перестань, Хосоки… мне сейчас и так плохо. — А кто в этом виноват? Мы заточены в этих стенах по твоему желанию, и теперь мы здесь застрянем навсегда. — Ты тоже ничем не помогаешь, — сухими губами шепчет Чимин. — Я ничем не могу помочь, даже если захочу. Ты сильно разочаровал меня… Чимин думает о том, чтобы начать истерить и требовать, чтобы его выпустили. На худой конец — отказаться от пищи. Но все попытки тщетны, и он сам хорошо это знает: будут насильно кормить, даже внутренне, если придётся, а силы быстро иссякнут. И, однажды, от большой дозы медикаментов он не проснётся от губительного сна. Из мрачных мыслей заставляет вынырнуть щелчок двери, Чимину опять муторно от предвкушения очередной дозы лекарств и длительного сна. Но, вопреки ожиданиям, это оказывается не медсестра… Сердце гулко ухает в желудок, а потом быстро возвращается в грудь, начиная биться с удвоенной скоростью. Чимин задерживает дыхание, не моргая и смотря на вошедшего и не веря своим глазам. — Чиминни, — ласково тянет Чонгук, стоящий, как вкопанный и тоже смотрящий на него. — Хён, это я, Гуки, — у вошедшего слёзы текут от встречи и голос дрожит. Чимин не до конца верит, что это реальность, хотя и снов у него здесь не бывает… — Ты нашёл меня, — слабо тянет розоволосый и улыбается. Его заключают в объятия, в такие тёплые и крепкие, что дышать трудно, но Чимин успевает уловить запах, который так ярко отличается от окружающего. — Конечно нашёл, я не мог не найти, — Чонгук уже реально плачет и гладит хрупкую спину в больничной пижаме, судорожно прижимая нос в шею старшего. — Я так скучал, так волновался, — Чимин, еле отошедший от шока, наконец закрывает глаза, тоже обнимая и соглашаясь с тем, что это не может быть просто хорошим сном. — Прости меня, Гуки, прости, что ничего не сказал и исчез, — плаксиво проговаривает хён и тоже, не сумев сдержать слёзы, начинает реветь. — Я и не сержусь, всё хорошо, пожалуйста, не плачь. Всё ведь хорошо, хён, — Чонгук гладит его волосы, мокрые щёки и хаотично целует всё лицо, шепча что-то совсем глупое и нежное. В его тёмных глазах столько нежности и любви, что Чимину больно физически. — Я не должен был так поступать с тобой. Но отец сказал, что это единственный путь, я должен искупить вину перед семьёй и согласиться на лечение. А после того, как я вылечусь и стану… стану нормальным, он примет меня в семью таким, какой я есть… Вместе с тобой, — Чимин всхлипнул, завыв у младшего на груди. У Чонгука взгляд потемнел, он сжал больничную рубашку на спине хёна сильнее, напугав того… — Какой же ты наивный, Чимини. Он тебя обманывал, разве не ясно? Ты должен был верить мне, только мне, а ты пошёл на поводу у того, кто никогда не умел о тебе заботиться. Боже, что бы случилось, если бы я не нашёл тебя? — слегка покачивая розоволосого в объятиях, Чонгук сжал мокрые веки, боясь представить себе это. — Прости, прости… Я правда глупый. Спасибо, что не бросил меня, спасибо, что не забыл и искал. Я думал… думал, что останусь здесь навсегда, думал, что никогда тебя не увижу, — Чимин захлёбывался в слезах, никак не успокаиваясь, у Чона сердце кровью обливалось. Он прижимал хрупкого хёна к себе и давал себе несколько обещаний подряд. Что обязательно поможет, никогда не отпустит и защитит ото всех… — Не говори так, ты не глупенький, я бы никогда не смог тебя бросить или забыть. Я так искал тебя с того дня как ты пропал. Думал, что ты за границей, твоя мама соврала, чтобы запутать меня. Но ты оказался так близко… Ты не останешься здесь, мой отец обещал, что поможет тебе побыстрее выйти отсюда. Просто надо подождать пару дней, хорошо? — Чонгук трепетно гладил отросшие волосы Чимина, и вытирал тыльной стороной ладони его слёзы. — Я подожду, ты ведь не уйдёшь, Чонгуки? Ты ведь не бросишь меня? — поджатые пухлые губы и грустные заплаканные глаза разрывали сердце. Чонгук винил себя, что не смог защитить хёна, не смог усмотреть… — Не брошу, никогда… обещаю, хён. Мы будем вместе, что бы ни случилось, — Чимин вздрогнул от этих слов и расплылся в счастливой улыбке, шмыгнув носом. Он совсем позабыл про слёзы, доверчиво прижимаясь к сильному плечу и успокаиваясь. — Так похудел, совсем теряешься в моих объятиях. Тебя здесь не кормят что ли? — Я… я постоянно сплю, из-за этого ем раз в день, и то мало, — тихо ответил Чимин. Чонгук с лёгкостью поднял хёна в объятиях и потащил их к кушетке. Он сел поудобнее, развернув Чимина лицом к себе, так, чтобы тот почти устроился на его коленях. — Больше никаких лекарств, ты не будешь принимать эту вредную химию. Как хорошо, что я успел вовремя, — ему было страшно думать, что стало бы с Чимином через полгода… Из угла на старшего смотрел грустный Хосок, который за всё его времяпровождение здесь не двинулся с места. На его осунувшемся лице сейчас играла лёгкая улыбка. Но такой Хосок не нравился Чимину; он сейчас напоминал того больного раком друга, который вот-вот распрощается со своей жизнью, утопившись в море. — Я пытался не разговаривать с Хосоком, у меня не получилось. Я был здесь совсем один, мне было так больно просто игнорировать его… — Не нужно себя заставлять. Давай ты начнёшь хорошо питаться и выйдешь отсюда. А всё остальное потом. Я позабочусь о тебе, Чимин-а, — ласково промурлыкал Чонгук, отчего сердечко старшего растаяло. — Гуки… почему ты такой хороший? Почему ты любишь такого меня? Я ведь больной, такой слабый и жалкий, ещё и парень. А ты сильный, красивый… Ты ведь должен ненавидеть таких, как я. — Ты не слабый. Может быть я так думал в начале нашего знакомства, может и ненавидел слабых раньше. Но сейчас мне всё равно на мир. Для меня важен только ты и наше будущее. Я полюбил тебя таким, какой ты есть, Чимин… И буду любить ещё очень долго, — от таких слов старший задержал дыхание и округлил глаза. Его бледные щёки залились румянцем, отчего Чонгук заумилялся, осторожно их щупая. — И насколько долго? — Хм… пока не стану старым и морщинистым, и ты меня не разлюбишь, — оба рассмеялись, прижавшись друг к другу. Чонгук, окружив его кольцом своих рук, держал как малыша, прижимая к груди. Было так тепло, так хорошо. Ещё никогда Чон не чувствовал себя настолько счастливым рядом с кем-то. — Гуки… нас ведь камера наблюдения снимает, что ты говоришь? — смущённо ткнул тот маленьким кулачком в твёрдую грудь младшего. — Ну и пусть знают, теперь я здесь буду торчать постоянно, чтобы следить за твоим питанием и чтобы не давали лекарств. А потом и заберу. Думаю, нам стоит переехать в другое место и сменить университет, чтобы твой отец нас больше не нашёл, — Чимин нахмурил брови, зная, насколько трудным для него будет это всё. — Я рад, что хотя бы у тебя отношения с отцом налаживаются… — Он заходил, да? — Чон быстро поднял того, держа на уровне своих глаз, намереваясь спросить всё в деталях. — Да, только я не помню, сколько дней назад. Мой мозг затуманен из-за лекарств, и у меня беда с чувством времени. Сколько времени я здесь провёл? — Месяц, — тихо выдохнул Чонгук, слегка гладя волосы хёна на затылке. — А по ощущениям несколько дней. Твой отец не такой уж и плохой человек. Он, конечно, ничего мне не говорил. Только фамилию, и что у него проблемы с семьёй, но я сам догадался, что он твой отец. — Ты как всегда хороший аналитик и психолог, Пак Чимин. Даже, когда ты пациент психиатрической больницы, — рассмеялся Чонгук, на что старший обиделся, поджав губы. — Ладно, шучу, извини. Он не такой уж и хороший, и никогда не делает что-то просто так. — То есть, в том, что он тебе помогает со мной, у него есть от этого выгода? — Есть… — И какая же? — Чонгук замолчал, не желая говорить правду. Вместо этого, он наклонился и поцеловал бледные губы старшего. — Йа, мелкий… здесь ведь камера. — Это я мелкий? Это ты у нас худышка и коротышка. Срочно надо откормить, а то боюсь сильнее обнять, вдруг кости сломаю. И ты мне не сказал кое-что важное, — сделав серьёзное лицо, Чонгук приблизился к милому личику совсем близко… — Ч-что же? — Что тоже любишь меня? А то зря что ли я скакал по всему Сеулу на белом коне, чтобы найти тебя и спасти, моя принцесса? — Чимин улыбнулся и смущённо прикрыл ладошкой рот. — Так это ты тонко намекаешь, что ты мой принц? Ладно, Гуки, я скажу это, несмотря на то что ты назвал меня принцессой, — Чимин мило прижался к его плечу, и не смотря в глаза, тихо выдохнул. — Я люблю тебя… И тоже буду любить, пока не стану морщинистым и старым.