На удачу

На столе валяется кипа документов, разбросанная без малейшего намека на порядок. К третьему часу работы бухгалтерия всё ещё не сходится. В дверях стоит бледный, как полотно, посыльный. Вышагивая по кабинету, Амон сжимает-разжимает сложенные за спиной руки и отрывисто распоряжается: — Всех на апельплац. Расстреляю. Каждого пятого. — Но, герр комендант… — Каждого второго. И сейчас он правда готов пристрелить хоть мать родную, если это избавит от свербящей под ребрами неудовлетворенности. — Б-боюсь, это невозможно, герр комендант, — парень втягивает голову в плечи, ожидая то ли новых ругательств, то ли что сейчас, вместо провинившихся, к стенке станет он сам. Амон намеревается спустить пар на нём, а потом уже решать, что делать дальше, но его отвлекают шаги и знакомый уверенный голос: — В самом деле, Амон, с кем ты будешь работать, если лишишься половины офицеского состава? — «помощь» приходит, как всегда, неожиданно. Это сбивает с толку. — Оскар, — кривится он, устало падая в кресло. — Разумно. Ты по делу или — ? В ответ тишина. Чтобы сообразить, что здесь посторонние уши, хватает секунды. «Пошёл вон!» — и мальчишка, вытянувшийся у двери, как на берлинском параде, исчезает снаружи. — Или, — Оскар задумчиво провожает дверь глазами и полностью переключает внимание на Амона. Амону не нравится этот его оценивающе-проницательный взгляд, когда он сидит в кресле напротив и будто сопоставляет каждое услышанное слово со своими ожиданиями. Такой же был у военного психиатра, неосторожно поставившего диагноз. Амон с наслаждением послал его к чёрту и пообещал пристрелить в случае неповиновения. Возражать доктор не решился, так что обещание осталось обещанием. А жаль. «С Оскаром такое вряд ли пройдёт», — раздраженно думает он, потирая затекшую от сидячей работы шею и успевая разогнаться от лёгкого недовольства до ярости и обратно. — У тебя проблемы? — без обиняков интересуется Оскар, отсалютовав ему забытым на столе бокалом. Интонации больше утвердительные — он всё уже понял. — Проверка. Так, мелочи, — нервно отмахивается Амон, уставившись на его, как всегда, безупречно отглаженный воротник и значок, прицепленный к лацкану пиджака. — Лучше выпьем, у нас есть ещё пара часов. Лена! — зовёт горничную он. Озираясь, в кабинет входит Хелен и шепчет побелевшими губами: «Да, герр комендант?», крепко сжимая в руках поднос. Боится. Правильно делает. Амон не успевает ответить. — А потом пойдёшь встречать непосредственное начальство? Едва стоя на ногах? — Оскар, в отличие от неё, не боится ни капли. — Ты меня удивляешь. Хелен, сделай герру коменданту крепкого чаю, пожалуйста. Амон иногда мечтает об обратном, о страхе в его глазах, хотя точно знает, что не получит. И чёрт с ним. Чай свой он выпивает молча, и это, к его досаде, действительно работает, после чего начинает облачаться в форму. Оскар тоже поднимается. Легко и непринужденно. Отставляет бокал и подходит ближе, останавливается, не дойдя одного шага. В его руке блестит Das Hakenkreuz, как говорит Фюрер. — Думаю, ты знаешь, что делать, — улыбается Оскар, оттягивая пальцами серую ткань. — Это на удачу, — прикалывает значок. Поправляет воротник быстрым аккуратным жестом. Всё. Амон настороженно замирает, будто ищет в этом что-то враждебное, а потом смеётся, склонив голову к его плечу. После очередной вспышки накрывает облегчением, да таким, что сознание ведёт. — Всё-таки ты отвратительно сентиментален, — отсмеявшись, удовлетворенно роняет он, как если бы уличил в чем-то противозаконном. — Кто бы мог подумать. Впрочем, подумать этого действительно никто не мог. Как и того, что их комендант отчего-то верит в такую вот, отлитую из чистого золота, «удачу». Оскару вообще трудно не верить. — Чем же так плохи сантименты? — он ничуть не теряется — скучающе вступает в спор, продолжая смотреть тем же лукаво улыбающимся взглядом. Переубеждает? Заигрывает(ся)? Амону не нравятся эти взгляды, но ему нравится сила, которая скрывается в каждом из них. — Война. Такие, как мы, — ты и я — не должны терять контроль и поддаваться им. — Война пробуждает в людях самое плохое, — пожимает плечами Оскар. — Мы были бы другими. Ты был бы другим. — Думаешь, мы бы сейчас сидели где-нибудь в Мюнхене, пили коньяк и разговаривали о политике или что, Оскар? — Я думаю, что ты опаздываешь. Иди, подожду тебя наверху. Амон до(/не)вольно косится на часы, прокручивая послевкусие: всё-таки Оскар позволил себя зацепить, пусть даже таким пустяком. Ключевое — позволил, но от этого внутри разгорается не менее ощутимо. Амона словно жжёт от этого и воспоминания о значке, вжатом в натянутую ткань среди прочих отметок отличия. Рука сама тянется коснуться металла ещё раз. — Потом сниму его с тебя лично, — кивнув, усмехается Оскар — от него ничего не скроешь. И снимет, скорее всего, не только значок, если правда дождется. Амон кивает в ответ и хлопает дверью. Он не верит в удачу, уходя отчитываться за промотанные в тайне от руководства деньги, но в Оскара верит. Независимо от собственного желания.