Нежданное путешествие

Бильбо очнулся в темноте, не понимая, где он и что происходит. Последним, что сохранилось в памяти, был падающий на колени Элехуд, и темно-красный бутон, стремительно расцветающий у него на воротнике. Дальше – сплошной провал и темнота. Его тоже ранили? Или он окончательно свихнулся от увиденного, и его отправили в дом умалишенных? Или взяли в плен? Бэггинс попытался слезть с кровати, и ему на удивление легко это далось. Пошатываясь и натыкаясь на мебель, он побрел к двери, из-за которой пробивалась полоска желтоватого света. Голова болела, в горле раскинулась пустыня Гоби, ноги еле-еле слушались, руки тряслись, как после похмелья. Открыть дверь оказалось сверхсложной задачей, Бильбо потратил на это очень много сил и устало привалился к стене, пережидая наплыв слабости. Так, понятно, он в больнице. Из чего он сделал такой вывод, журналист и сам не знал, но был точно уверен в том, что не ошибся. Прямо по курсу, на небольшом диванчике для посетителей, сидя спал Фри, одетый в форму, но уже чистую и даже, кажется, глаженную. У него на коленях, скрутившись в комок, тихо посапывал Кфир, тоже чистенький, и со свежей повязкой на правой руке. Значит, и Элимэлех здесь, раз уж парни остались на ночь в больнице. Будить их Бильбо не решился и осторожно опустился в соседнее с диванчиком кресло. Гул в голове понемногу затихал. По коридору что-то зашелестело, и Бильбо открыл сонные глаза. Мимо них, быстро-быстро перебирая ногами в мягких тряпичных туфельках, спешила куда-то медсестра. – Подождите! – журналист протянул к ней руку, привлекая внимание. Девушка подошла к нему, за-чем-то проверила температуру, коротко улыбнулась... – Элимэлех Алон-Маген, – вопроса в его тоне не было, скорее, утверждение. Медсестра снова улыбнулась и что-то быстро проговорила. От ее голоса проснулся Кфир, моментально вскочил на ноги, торопливо залопотал на иврите. Девушка отвечала, кивала, держа его за руку, потом осторожно, за плечи, усадила юношу обратно на диванчик и удалилась. Кфир обернулся, заметил Бильбо и вдруг счастливо, абсолютно по-мальчишески расплылся в улыбке. – Она говорит, дядя жить будет. Все в порядке, – и вдруг соскользнул на пол перед Бильбо, схватил его за руки, крепко сжал. – Спасибо тебе, спасибо! – от волнения Кфир перескочил на иврит, но быстро опомнился. – Ты дядю защитил, вперед рванулся, араб стрелял! Ты герой, тебе награда дадут. – Кфир, стой, за что спасибо? Я стрелял? Я не помню! – Ты помчался вперед, как сам Меир Хар-Цион, – поведал ему Фри. – Перестрелял первую линию арабов и понесся дальше. А мы – за тобой... Фри рассказывал, прижимая к себе и успокаивая дрожавшего от счастливых слез Кфира. Оба мальчика были готовы стоять перед Бильбо на коленях и благодарить, благодарить, благодарить за то, что дядя выживет, хотя своей заслуги в этом журналист не видел. *** Неделю спустя он нерешительно приоткрыл дверь в палату и замер на пороге, боясь сделать хоть шаг. А потом вздрогнул от такого знакомого щелчка пальцами, которым подполковник обычно заменял половину команд. – Не топчитесь у входа, мистер Бэггинс, – хриплым полушепотом приказал Элехуд. – Я не в состоянии кричать через комнату. Бильбо торопливо подошел ближе и присел на табурет, специально для посетителей приставленный к койке. Он был третьим из жителей базы, кто здесь сидел; раньше отметились только счастливые племянники. Стараясь не показать своего настойчивого интереса, он внимательно ощупывал взглядом подполковника. Лицо было бледным, даже несмотря на загар; повязки на горле пугали ничуть не меньше, чем темно-красное пятно на воротнике формы, тогда, в переулке. Голос, конечно, был далек от командного, но Бильбо понимал, что это – всего лишь последствие ранения горла, и рано или поздно шипение исчезнет. – Мне пересказали ход боя, – вновь заговорил Элимэлех. – Вы можете объяснить, хотя бы сейчас, какого черта вы ринулись вперед? Или вы думали, что бессмертны? Один, на четыре десятка стволов! – А других слов вы не нашли? – с горечью спросил Бильбо. Конечно, ему не нужна была благодарность, не для того он своими руками перебил столько народу... Но слушать сейчас разнос от едва живого подполковника было выше его сил. – Да, я никчемен и бестолков, я ни на что не гожусь и, как только вы хоть немного поправитесь, вернусь в Британию. Забьюсь там в свою нору и буду тихо скулить от собственной ненужности. Вы же так этого хотели, я не прав? – Хотел, – признал Элехуд. – Когда-то давно. Но... Неужели же ты не понимаешь... Бильбо нутром почувствовал, что официально-холодное «вы» перешло в дружеское и теплое «ты». – Неужели ты не понимаешь, что я не могу найти слов для благодарности? Ты спас мне жизнь. И не только мне, но и моим ребятам. За это не благодарят словами, как тебе еще это объяснить? Нет таких слов в языке. Нет и никогда не будет. За это только сердцем можно благодарить. Элимэлех затих и смежил веки; разговор отнимал немало сил, но прекращать его он не хотел. Стиснув зубы, он вновь устремил на Бильбо горящий взгляд черных глаз. – Когда ты только приехал на базу, я готов был тебя проклинать. Но сейчас... – Он вновь примолк ненадолго, с явным усилием сглотнул и продолжил, – я тебя благословляю. Ты ангел-хранитель, тебя мне Элиах послал. Не всем посылает, а мне послал. Я не мастер говорить, сам видишь... Все равно никогда не смогу сказать всё, что хочу. Бильбо молчал, комкая в руках край простыни, которой был укрыт подполковник. Он не хотел этого разговора, догадываясь, что оба будут чувствовать себя до ужаса неловко. Один – от незаслуженной благодарности, а второй – от необходимости благодарить того, кого всегда презирал. Примерно это он и попробовал высказать, но Элимэлех его остановил: – Презирал – да. До первого артобстрела. А потом увидел, насколько ты храбрый. Только ты и сам этого тогда не знал, не чувствовал... – Да ни черта я не храбрый! – Завопил Бильбо, вскакивая на ноги. – Я же всю дорогу трясся и боялся! Боялся каждого выстрела, каждого взрыва, любого замотанного в платок человека! Я же и от тебя шарахался, боялся, что ты меня опять попрекать начнешь моей никчемностью! И вперед я бросился с перепугу, только потому, что ты на колени упал! О какой храбрости может идти речь?! – О той самой, – тихо, почти шепотом ответил Элехуд. – У тебя в обратном билете стоит открытая дата. Ты мог в любой момент собрать вещи и уехать домой. Ты мог тогда просто отсидеться за углом, и никто бы тебя этим не попрекнул. Ты этого не сделал. В палате вновь повисла тишина. Бильбо, измотанный разговором ничуть не меньше подполковника, стоял, прислонившись лбом к холодному стеклу и вцепившись побелевшими пальцами в подоконник. Больничный дворик, сплошь засаженный деревьями и кустами, и оттого зеленый, как кумта Нахаля, подозрительно расплывался перед глазами. Сиплый, настойчивый шепот за спиной только ухудшал ситуацию, теперь дворик и вовсе слился в одно мутное пятно: – Я служил со многими, многим преподавал. Ты самый смелый из тех людей, с кем мне доводилось общаться, Бильбо. И не смей спорить, у меня уже сил нет. «Конечно, у тебя сил нет. Так какого черта ты болтаешь, как торгаш в сувенирной лавке Иерусалима? Какого черта ты вылез вперед, как ты позволил им себя подстрелить? Или не понимал, что я бы сдох, если бы тебя не спасли? А, какая разница, что бы я сделал... Ты выжил, и я этого никогда не сделаю...»