Единожды ступив на этот путь...

Штольман шёл по городскому парку. Шёл не то чтобы медленно, всё-таки осведомитель назначил встречу к определенному часу, и опаздывать не следовало. Но и быстро идти не получалось. А что вы хотели? Ночь на дворе! Яков Платонович намеревался строго спросить с этой скользкой личности, какого чёрта ему понадобилось выманивать начальника сыскного отдела в этот отдаленный угол парка в такой час! Ночь была хоть и лунная, светлая, но двигаться приходилось осторожно. Свернув с центральной аллеи, Штольман оказался на неширокой тропинке, пусть и утоптанной многочисленными затонскими любителями пеших прогулок, но довольно неровной и грязной. Раскидистые ветви неподстриженных крон деревьев вольно раскинулись над самой тропой, ежеминутно грозя хлестнуть по лицу, и их приходилось осторожно и тщательно отводить. Вокруг стояла тишина. Обычная тишина, каковая и должна быть тихой безветренной ночью в безлюдном парке маленького провинциального городка. Внезапный порыв ветра сбил с мысли. Всё вокруг разительно переменилось. Луна оказалась проглочена плотным темным облаком, прилетевшим невесть откуда. Словно легкий шёпот пронесся по верхушкам деревьев: «Слушай…слуушшай…слуууушшшшай…» Стало так холодно, как не может быть короткой июльской ночью. Неожиданно из-за корявой стены древесных стволов пополз туман. Из-за каждого дерева, из-за каждого куста он тянул белёсые щупальца к одинокой человеческой фигуре, стоящей на тропе. Яков Платонович Штольман не был мистиком. Ну, холод. Ну, туман. Бывает. Хуже было то, что при такой плохой видимости можно потерять ориентиры и пройти мимо той самой садовой скамейки, где его должен ждать осведомитель. Чуткий нюх следователя отметил также, что туман принес с собой какой-то слабый запах. Точнее, аромат. Нет, это не был тот удушливый химический дым, который несколько месяцев приходил к следователю Штольману в ночных кошмарах после прочтения документов из той самой папки. Это был аромат женских духов, что весьма удивляло. Ещё более странным явлением был донесшийся из тумана голос. — Белеет па-арус одино-окий В тумане мо-оря голубом. Что ищет о-он в стране далё-ёкой? Что кинул о-он в краю родном?... Чистый и красивый женский сопрано, несомненно, певица была молода. Ну да, Варламов, стихи Лермонтова, ми-минор, аккомпанемент в стиле болеро. Хрестоматийный несложный романс, наверное, его спела каждая русская гимназистка, обладающая хоть каким-то музыкальным слухом. Но здесь? В этот час? Неужели безумная компания учащейся молодежи затеяла в городском парке непристойную ночную вечеринку? А почему, собственно, учащейся? Может быть, это молодые бесшабашные приказчики и их спутницы, арендованные в заведении Маман? Помнится, у них там на втором этаже и рояль имеется, и, наверняка, голосистые среди них тоже есть… Стоп. А рояль-то откуда? Может быть, фонограф? Яков Платонович был наслышан об этом изобретении господина Эдисона, но, насколько было известно следователю, эти приборы были баснословно дороги, и их насчитывалось на всю империю несколько штук. Пока все эти мысли проносились в голове Штольмана, женский голос произнёс: «Увы, он сча…», и замолк, будто поняв свою здесь неуместность. Снова повисла тишина. Вместо того чтобы испугаться, или хотя бы насторожиться, Яков Платонович подумал о том, что за два года знакомства с Анной Викторовной Мироновой ни разу не слышал, как она поёт. А петь она должна прелестно, в этом не было никакого сомнения. Как всегда при воспоминании об Анне на лице сама собой появилась улыбка. Словно подслушав его мысли и обидевшись, что ночному пришельцу совсем не страшно, туман донес до Штольмана перезвон расстроенной гитары, и низкий хрипловатый женский голос сообщил: — Гляжу как безумный на чёрную шаль, И хладную душу терзает печаль. Когда легковерен и молод я был, Младую гречанку я страстно любил… Это явно была не гимназистка. Воображение тут же нарисовало Штольману накрашенное лицо со следами всех возможных человеческих пороков и исцарапанную гитару, украшенную пошлым алым бантом. Типичная бандитская маруха. Но, опять-таки, перебил сам себя Яков Платонович, преступный мир маленького тихого Затонска известен ему, можно сказать, от и до. Он был невелик, и не дотягивал до уровня криминальной сети обеих столиц с их малинами, марухами и регулярными сходняками. — Неплохой вкус, — заметил Штольман, обращаясь к мутной белёсой пелене, обступившей его уже со всех сторон. — Пушкин, Верстовский… И что дальше? Певица замолчала, словно обидевшись на скептическое замечание слушателя. Однако, так и заблудиться недолго. Яков Платонович сделал несколько шагов вперед, на ходу нащупывая в кармане револьвер. Господи, как глупо. Зачем он сюда потащился? Неужели нельзя было назначить встречу в более удобном месте? Ведь откуда угодно, в любую секунду можно ожидать предательского удара по голове. Пули в спину. Свиста метательного ножа. Новый порыв ветра донёс до него новый голос. На этот раз – детский. Впору было перекреститься и прочесть молитву. Но Штольман решил выждать ещё. По-прежнему, кругом было тихо. Ни стука человеческих шагов, ни хруста веток, ни даже крика ночных птиц, вспугнутых неосторожным движением. Парк был безлюден. Сыщицкое чутье еще ни разу Штольмана не подводило. Но откуда же доносились эти слова? Чуть нараспев, громко и старательно, тонкий голосок выводил: — Сиди, сиди, Яша, Под ореховым кустом. Грызи, грызи, Яша, Орешки калёные, милому дарёные… Голосок внезапно смолк, будто споткнувшись. Чувствуя себя полным и безусловным идиотом, Штольман спросил: — Ну, и что же дальше? Продолжайте, не стесняйтесь. Я подскажу. «Чок-чок…» Яков Платонович отпрянул назад, как от обрушившегося на голову камнепада. На первом «чок» с громким треском подломилось и упало поперек тропы толстое дерево, ближайшее к нему. На втором «чок» рухнуло другое, росшее напротив первого. Путь вперед был отрезан. — «Каблучок, — машинально договорил Штольман, напряженно вглядываясь в предательскую пелену и по-прежнему не в состоянии ничего разобрать далее вытянутой руки. — Вставай, Яша, дурачок…» Он резко развернулся назад, надеясь на быстрое отступление, но теперь это было невозможно. Вместо стены тумана перед ним возвышалась высокая кирпичная стена… Яков Платонович резко сел на постели и с трудом перевел дух. Сон. Это был сон, всего лишь сон. Странный и непонятный. Страшный. Почему страшный, Штольман сначала не понял. Ни стрельбы, ни трупов, ни явного чувства опасности во сне не было. Поразмыслив несколько минут, Яков решил, что не будет ломать голову над тем, что не в силах понять. Если и надумает проконсультироваться с кем-либо, знающим мир снов и духов лучше него, то, несомненно, первейший в мире консультант будет только рад оказать посильную помощь. Вспомнив об Анне, Штольман снова заулыбался. А сердце наконец-то перестало колотиться в груди, как пойманная птица о прутья клетки. В открытое окно повеяло утренней свежестью. Было еще рано, но спать больше не хотелось. Штольман решил встать, одеться и посидеть в кафе при гостинице немного дольше обычного. В конце концов, почему не позволить себе маленькую житейскую радость перед тем, как идти на службу. Тем более что новый кондитер, работавший на гостиничной кухне всего пару месяцев, уже успел прославиться на весь город своими отличнейшими пирогами и булочками. А авторитет старшего следователя среди подчиненных только возрастет от того, что он с некоторых пор позволяет себе быть просто человеком. Через четверть часа, беря в ладонь маленькую горячую чашечку с ароматным напитком, Яков улыбнулся про себя. Да, теперь он знал, что жизнь не всегда борьба и боль. Что она может быть восхитительна, прекрасна и добра. И всему этому научила его Анна. Милая, чудесная, единственная в мире Анна. Ясное июльское солнце светило в широкое окно гостиничного ресторана. Аромат кофе изумительно переплетался с залетавшими в окно запахами свежей травы и отцветающей липы. Оголтело чирикали воробьи. Ворковали голуби, лениво расхаживая в пыли под окнами. Штольман вздохнул и отпил первый глоток, поздравляя себя с еще одним добрым утром. Еще через час, вооружившись тростью и саквояжем, следователь Штольман держал путь к месту службы в Управление полиции Затонска. Мимо сновали деловитые приказчики и рассыльные, медленно прохаживались степенные горожане. Почти все здоровались и раскланивались с таким известным и уважаемым в городе человеком. Яков ответно здоровался и кланялся на ходу. Проходя мимо складов купца Потанина, Штольман невольно замедлил шаг. Стайка ребятишек водила хоровод, три девочки и четыре мальчика. Он даже узнал среди них Ваську, посыльного из гостиницы, и Аришку, дочку горничной, которая каждый день убирала его номер. Ребята ходили по кругу, а в центре стоял мальчик с завязанными глазами. Нестройные детские голоса выводили знакомую считалку: — Сиди, сиди, Яша, Под ореховым кустом. Грызи, грызи, Яша… Мальчик с завязанными глазами положил в рот воображаемый орешек и сделал вид, что с усилием его раскусывает. После этого он стал медленно кружиться внутри хоровода. Дети между тем продолжали: — Орешки калёные, милому дарёные, Чок-чок, каблучок, вставай, Яша-мужичок… Яков вздрогнул. По спине пробежали ледяные мурашки. И он внезапно понял, почему этот сон показался ему таким страшным. Дети хлопали в ладоши и пели: — Где твоя невеста, в чем она одета, Как ее зовут и откуда привезут? Словно натянутая струна лопнула в голове. Невеста. Анна. Ведь всего через неделю должна была состояться его свадьба…