Цветок моей любви

- Тебе в больницу надо, слышишь ты меня или нет? Тэхен устало вздыхает, потирая пальцами глаза - он бесконечно вымотан ниочемными разговорами с чиминовой спиной. Тот лежит, свернувшись в клубок на узкой кровати. Чимин никогда не страдал полнотой, но теперь на него просто больно смотреть - сквозь натянувшуюся на спине тонкую белую домашнюю футболку виден каждый острый позвонок. Тэхен не видит, но знает наверняка, что лицо друга непривычно осунувшееся, серое; под глазами глубокие синяки, а обычно яркие пухлые губы - бледные, сухие и потрескавшиеся. Чимин кашляет все время, с каждым днем, кажется, сильнее, чем вчера; захлебывается свистящим надсадным кашлем, что забирает последние силы, заставляя напрягаться всем собой, чтобы вытолкнуть, наконец, из легких красивым белым снегом рассыпающиеся сквозь пальцы лепестки, окрапленные ярко-алой кровью. Тэхен никогда бы не подумал, что с ними такое когда-нибудь случится. Он никогда не думал, что такое вообще возможно. - Ты должен сделать операцию, Чимин, пока еще не поздно. Пожалуйста… - голос срывается на шепот. Слышится сиплый выдох, Чимин едва шевелится, подтягивая колени еще немного ближе к груди, как будто бы хочет защититься, как будто бы Тэхен на самом деле может ему навредить. - Я не хочу… - голос Чимина очень тихий, сдавленный, слова явно даются ему с трудом, - Не хочу… Тэхен вздыхает опять, поднимается тяжело, пересаживаясь на край кровати, отозвавшейся тут же на его вес негромким скрипом. Он аккуратно, невесомо почти, ведет ладонью вдоль чиминова позвоночника, ощущая каждую косточку и, господи боже, как же ему хочется кричать, хочется заорать во всю мощь легких, может быть, хоть так до Чимина дойдет, что жертвенность его никому не нужна. Любовь его никому не нужна… Он просто загнется в конце концов, задохнется от скопившихся в легких лепестков, исчезнет совсем, а Юнги так и будет все равно. Потому что Мин Юнги и любовь - понятия прямо противоположные. Потому что Мин Юнги на своей работе помешан и на ней же, скорее всего, женат и до всего остального ему абсолютно нет никакого дела. До Чимина, кажется, ему дела нет больше всего. И как младшего угораздило в него, так и остается тайной за семью печатями. Тэхен не знает, не понимает, что и кому Чимин хочет доказать, перед кем храбрится, для чего цепляется за чувства, кроме смерти ему ничего не сулящие, для чего пытается уберечь и спрятать даже ценой собственной жизни. Тэхен не хочет этого понимать, на самом деле, потому что Пак Чимин его лучший друг, и его здоровье всегда было и будет в приоритете, а вся эта любовь - жестокая, отравляющая, уничтожающая в прямом смысле - пустышка, а Чимин просто слишком упертый. У друга какой-то наидебильнейший пунктик на межличностные, по которому он со всеми должен ладить, всем нравиться. Это глупо, наверное, но таков Чимин - всеобщее солнышко и антидепрессант. - Я не хотел, но ты вынуждаешь меня говорить все те обидные слова, что крутятся у меня в голове. Тэхен молчит после несколько секунд, прикрыв глаза, он правда не хочет его обижать, но и позволить другу похоронить себя - не может тоже. - Знаешь, когда я был маленьким, бабушка часто рассказывала мне сказки, в которых персонажи, парни и девушки, кашляли лепестками любимых цветов человека, который безответно нравится. Тогда это казалось волшебным, романтичным, интересным и чем-то таким, что тоже хочешь испытать. Когда я стал старше, понял, что все это просто чушь собачья, выдумки, байки для несмышленых младенцев, но бабушка говорила, что такое действительно случается. Я не верил, конечно. Кто вообще в здравом уме в такое поверит? - он хмыкает неопределенно, морщится, как кот, - Видимо, зря не верил. Оказывается, это не тупая сказка, а вполне реальное, хоть и редкое дерьмо. И знаешь, в чем отличия реальности от сказки? В сказках никто не умирает, все живут долго и счастливо, потому что чертова любовь всегда взаимна. Только мы не в сказке, Чим, мы в чертовой реальности, в которой ты умираешь от чертовой безответной любви, задыхаясь чертовыми вишневыми лепестками, пока чертов Мин Юнги сидит в своей чертовой студии и даже не догадывается, как тебе плохо. Ему плевать, Чимин. Всегда было плевать. На меня, на тебя, на всех нас. Для него существуют только его пульт, синтезатор, бухло и сигареты. Он есть в наших жизнях, но его нет, и никогда не будет. А ты приклеился к нему, как чертов листок, потому что даже для такого, как Юнги хотел стать светом. Ему не нужен твой свет, Чимин, ему хорошо в своей тьме. Ему не нужна твоя любовь, а ты из-за нее всерьез собрался умереть. Не слишком ли велика расплата за никчемное чувство? Он просто не достоин любви, Чим. Ты подумал о родителях, обо мне? Мы любим тебя. Ты нужен нам: мне, Хоби, Джину, Намджуну, да даже мелкому нашему нужен. Ты нужен всем, Чимин, кроме Юнги… Плечи Чимина слабо дергаются, с приоткрытых губ срывается хриплый всхлип, а из глаз бегут слезы, падая на светлую подушку, моментально впитываясь. Под ребрами распирает и все внутри болит и ноет, легкие раздирает и хочется кричать, но выходит только скулить тихо. Тэхен прав, абсолютно во всем прав. От его слов - правдивых, но обидных все равно, сердце неприятно скручивается. Хочется сбежать, отмотать время назад, ровно до того момента, когда Намджун с гордым “Знакомьтесь - самый гениальный музыкант из всех ныне живущих” их всех познакомил, чтобы сказать прошлому себе держаться от Мин Юнги подальше. Мин Юнги не самый гениальный музыкант из всех ныне живущих, но очень хочет им стать. Он говорит мало, по большей части предпочитая слушать. На вопросы отвечает коротко и односложно, а порой не отвечает вообще. К себе близко никого не подпускает - даже того же Намджуна, с которым работает и общается больше и чаще остальных. Всегда держится чуть в стороне - отстраненный и холодный, создает образ незаинтересованного и независимого от чужого мнения, всегда мрачный и хмурый. Его аура притягивает против воли, есть в нем некоторая загадка и, неудивительно, что Чимин со всей своей импульсивностью и распахнутой нараспашку душой полетел навстречу. Потому что Чимину любопытно, интересно; потому что хочется увидеть улыбку на вечно неулыбающемся недовольном лице, хочется узнать, насколько глубока юнгина бездна и так ли она опасна и неприветлива, или это только видимость; потому что кажется, будто все, что выставлено на обозрение, всего лишь напускное. Чимину очень хотелось узнать, какой Юнги настоящий. Его холод совсем не пугал, наоборот, к нему тянуло магнитом, как мотылек летит на уничтожающий свет открытого огня, так и Чимин хотел упасть в юнгину темноту без страховки. Он и подумать не мог, что масок на юнгином бледном лице никогда не было… Это противно и больно, когда тебя прогоняют. Когда шпыняют и отталкивают, когда кривятся на приветливую улыбку и бьют по рукам. Это обидно, когда самые искренние твои порывы подружиться, подарить частичку себя рубят на корню, после вырывая живьем, с кровью. Чимин упертый, как баран и там, где другие бы давно свернули, отступили - прет напролом, улыбается, выслушивая всякое, и все равно светит, пытаясь растопить, хотя все вокруг уже давно замуровано под вековыми ледниками и не помогут даже тысячи солнц. Чимин терпит, крутясь под ногами преданным щенком, потому что уверен, что Юнги, каким бы ни был холодным снаружи - добрый где-то глубоко внутри, очень-очень глубоко, и до сердцевины его теплой хочется дотянуться все-таки. Чимин терпит, пока не слышит: - Я ненавижу навязчивых людей, а ты как назойливая муха - все кружишься рядом, мельтешишь перед глазами, жужжишь над ухом. Отмахиваешься от тебя, но ты все равно настырно лезешь, и вот вроде бы прихлопнул, но ты живучий и приходится добивать. Ты бесишь меня, Чимин. Раздражаешь одним своим присутствием и очень жаль, что ты все-таки не муха… Чимин уходил тогда, зло размазывая предательские горячие слезы по покрасневшим пылающим щекам, слушая оглушительный шум крови в ушах, который, казалось, смешивался с голосом Юнги, все повторяя и повторяя его слова, заставляя чувствовать себя ничтожеством - разбитым ничтожеством. А через месяц примерно, за который с Юнги ни разу не видятся, и за который тоненький тоскующий червячок упорно подтачивает чиминово упрямое сердце, тот впервые долго протяжно кашляет, так сильно, что слезы крупными каплями катятся по щекам, а на ладонях остается целая горсть мелких бело-розовых лепестков. Никогда в жизни Чимин не подумал бы, что любимые цветы Мин Юнги - цветки вишни. Они совсем на него не похожи - чистые и хрупкие, нежные, пахнущие весной, медом и солнцем, на тонких своих лепестках принесшие страдания и боль. Наверное, Чимин хотел бы его возненавидеть от всей души и сердца, но не может - даже теперь не может, хотя кроме раздирающей нутро боли ничего не чувствует почти. Он никогда не сможет его возненавидеть, потому что во всем с самого начала виноват сам. Тэхен бесконечно прав - с этим нужно что-то делать. Они не в детской сказке, Юнги не полюбит его в одночасье, спасая от неминуемой смерти, они не будут жить долго и счастливо. Отдельно друг от друга - да, вместе - никогда. От этого невыносимо, глаза выжигают злые слезы, дыхание перехватывает и из горла вырывается лающий кашель, сотрясающий все хрупкое тело. - Чим… - зовет обеспокоенно Тэхен, кладет ладонь на чиминов тощий бок, сквозь ткань чувствуются выпирающие ребра и дрожь, - Повернись ко мне, Чим. Тот слабо копошится, медленно переворачивается к другу лицом, вытирая губы ладонью от крови и слюны. Его глаза провалились, настолько истощенное у него лицо - Тэхену кажется, что на него смотрят две черные дыры - это жутко до колючих мурашек вдоль позвоночника. - Ох, Чимин… - выдыхает сдавленно Тэхен, приобнимает его легко и бережно, словно фарфоровую куклу, - Они не хотят выходить, Чим, только забивают легкие сильнее. Сколько времени еще ты сможешь дышать? Пожалуйста, пойдем в больницу… Чимин приобнимает друга слабыми рукам в ответ, уголки его губ чуть дергаются вверх, когда он чувствует тепло, волнами исходящее от Тэхена - такое родное и нужное. Он смаргивает влагу с уголков глаз, когда шепчет сухими губами сиплое: - Я согласен... *** Чимин смеется - громко, заливисто, по-детски совсем непосредственно и открыто, запрокидывая голову назад, хлопая маленькими ладошками по коленям. Его волосы яркого рыжего цвета искрят и переливаются на солнце, а глаза почти полностью исчезают за широкой улыбкой. Юнги видит, все замечает, даже если и не смотрит совсем. Как так выходит, черт его знает, но взгляд сам, против воли цепляется за слепящего солнечного Чимина. И даже ночами, под закрытыми веками, в кромешной темноте он Чимина видит тоже, оттого бесится сильнее, срываясь на окружающих, напиваясь крепче в дешевых барах. Он изменился как-то. Заметно похудел, как будто переболел какой-нибудь серьезной болезнью, отчего черты лица непривычно заостренные и резкие. Юнги не знает, где Чимин пропадал почти пять месяцев, никогда не спрашивал, потому что плевать, куда там это болтливое недоразумение запропастилось, а в компании тему эту слишком плавно всегда обходили. Чимин все такой же шумный, озорной и улыбчивый, смешливый, сочными своими красками по глазам точно бьющий; вешается на всех подряд, словно коала или панда, выпрашивает обнимашки и дует губы нелепо, если их не получает. Чимин вообще сам по себе какой-то нелепый, слишком ослепляющий и теплый, добрый тоже слишком - такие как он, просто не могут нормально существовать в жестоком, отвратительном мире. Таких как Чимин безумный социум давит, как таракана, оставляя только неразличимое почти мокрое пятно. Такие как Чимин, распахнутые настежь перед миром, с этой их чистотой и непорочностью, не должны вот так улыбаться, потому что слишком много ублюдков, готовых в распахнутую душу плюнуть, растоптать, пнуть побольнее и, что уж там, Юнги этого хочет тоже. Но Чимин улыбается, будто назло, греет всех своим теплом, купает в свете и бесит неимоверно. Да, Чимин все такой же - раздражающий, надоедливый и нервирующий, но все же, в нем что-то изменилось. Юнги не сразу замечает, но Чимин к нему больше не подходит - здоровается, улыбается иногда, еще реже разговаривает, но не подходит, даже не смотрит. Чимин больше не вьется под ногами любвеобильным щенком, не заглядывает преданно в глаза, а после очередного хорошего пинка под зад не смотрит обиженным, разочарованным волчонком. Словно Юнги просто пустое место, словно и не существует его теперь. И где-то глубоко, очень глубоко внутри, это неясными волнам раздражает даже сильнее, чем когда Чимин все время рядом маячил. Юнги не спрашивает, с чего такие перемены, потому что действительно насрать, хмыкает только ядовито, когда Тэхен, словно коршун, сверкает в гневе глазами на того, кто Чимина обижает, как добрая тетушка, как курица-наседка - воркует и носится, как с писанкой - на них глядя сплюнуть от отвращения хочется безумно. Они с Чимином на самом деле та еще парочка, оба слишком странные, и бесят от того лишь сильнее. Юнги радоваться надо, что надоедливая шавка, наконец, отстала и не крутится рядом, мозоля глаза, не нарушает люто оберегаемое личное пространство. Он радуется. Конечно, он радуется... Радуется, когда в один из дней возвращается домой после слишком долгой изматывающей записи. Радуется, глядя в низкое небо, скалящееся в лицо хмурыми темными тучами. Радуется, прикуривая любимые сигареты, со вкусом затягиваясь, выдыхая сизый дым в то же неласковое небо, не без удовольствия наблюдая, как тот растворяется в предгрозовой дымке. Он радуется, пока горло его не раздирает неконтролируемый кашель, разрывающий, кажется, легкие на куски. Юнги радуется вплоть до того момента, как сморгнув влагу со слипшихся ресниц, не сплевывает на серый тротуар несколько нежных белых вишневых лепестков… А через пару дней врач говорит, что у него очень редкая болезнь. Говорит, что Юнги не взаимно влюблен, поэтому на фоне безответной, в силу гормональных и еще каких-то там хрен пойми изменений, в его организме начинают появляться цветки, множащиеся быстро, забивающие легкие. Говорит, что от этого даже умирают. Юнги умирать не собирается, и вообще смотрит на доктора с нескрываемым скептицизмом и иронией. Думает, что его просто разыгрывают, что врач его просто отбитый на голову, потому что серьезно, какая нахрен болезнь, какая неразделенная любовь - единственная его страсть - работа, все остальное второстепенно и маловажно. Все остальное просто чушь, бред сумасшедшего, потому что Юнги не влюблен. Ему ли не знать, господи боже. Он смеется хрипло и глухо, отчего уже доктор смотрит, как на душевнобольного. Юнги расслаблен, закидывает ногу на ногу, вздыхает лениво и говорит: - Хорошая шутка, док, но я серьезно. Что за дерьмо со мной происходит? Врач отвечает не сразу, смотрит долго, изучающе, будто просканировать хочет взглядом, складывает руки на столе замком с тихим выдохом. - Я не шучу, господин Мин. Понимаю, что звучит странно и даже дико, но это на самом деле правда. Болезнь неразделенной любви явление редкое, но периодически встречающееся. - В том то и дело, - будто нехотя тянет Юнги, - Я не влюблен, поэтому это что-то другое. Поэтому я пришел, чтобы Вы мне рассказали… - Болезнь не ошибается, господин Мин. Я уверен, что это именно то, о чем я говорю. - он поправляет круглые очки, низко сползшие на переносице, слегка щурясь. - Вы меня за идиота принимаете? Я по-вашему не могу отличить влюблен я или нет? - Но… - Я. Не. Влюблен. Я никого не люблю, ясно вам?! - тон Юнги, что ледяной металл, взгляд темнеет. Это просто какой-то гребаный несмешной анекдот. Влюблен… Юнги влюблен? Нет, он не влюблен, не может быть влюблен, потому что, когда человек влюблен, он что-то к кому-то чувствует. Юнги не чувствует ничего - ни к одному из коллег, ни к кому-либо из своего более близкого окружения. Юнги ничего не чувствует, совсем. В кого он может быть влюблен? В Хосока, который трещит без умолку и совершает тысячу и одно ненужное телодвижение в секунду? В Тэхена - это инопланетное непонятное существо, с комплексом мамочки, который все время на своей волне? Или в глубоко раздражающего Чимина, который одним своим появлением и детским голосом способен вывести из себя? Или, может, в Чонгука - мелкого сопляка, который везде за Намджуном таскается, как хвост? Ему на все и на всех плевать, он и со всеми этими людьми общается, только чтобы не поехать крышей на почве одиночества, и чтобы не обижать Намджуна, потому что Ким единственный, кто не раздражает. Но и к нему Юнги относится ровно совершенно, он не может выявить у себя к нему даже какой-то глубокой дружеской привязанности, только чувство уважения и только. И он еще не окончательно спятил, чтобы не отличить внутреннюю эмоциональную пустоту от чувства любви... - Хорошо, - соглашается врач, принимаясь что-то быстро записывать в карте, - Тогда, чтобы узнать, что с вами, необходимы обследования и сдача некоторых анализов. - Это долго? - спрашивает Юнги, успокоив внутреннюю стихию. - Несколько дней, думаю. Вот, - доктор протягивает ему пару бумажек, - Это направления. О сроках Вам сообщат дополнительно. Юнги поднимается, пряча бумажки во внутренний карман любимой кожанки, слегка кивая на прощание, чтобы вернуться почти через неделю, за которую ненавистных белых лепестков становится в десятки раз больше. Он плохо спит по ночам, отчего и так светлое от природы лицо становится болезненно бледным. Юнги все время ворочается и сипит, горло саднит, хочется разодрать его, или вскрыть грудину, только бы избавиться от этого размножающегося у него внутри дерьма. Врач что-то долго рассматривает в выписках и результатах анализов, хмурится, и Юнги хмурится тоже, нетерпеливо постукивая носком кроссовка по ножке стола. А потом доктор начинает говорить. О том, что прав был с самого начала, и у Юнги абсолютно точно болезнь неразделенной любви. Говорит, что течение болезни не типичное, она странная, словно цветочная раковая опухоль. Говорит, что даже что-то наподобие метастаз присутствует и распространяется быстро, так же быстро, как и прогрессирует сама болезнь. Говорит, что привычная операция скорее всего, принесет лишь временное облегчение, но не излечит окончательно, что скорее всего, чем чаще будут проводиться операции, тем больше будет становиться лепестков и в какой-то момент они не помогут вовсе. Говорит, что в какой-то момент, Юнги просто не сможет нормально дышать… У Юнги в голове каша и кровь в ушах шумит так, что не слышно ничего вокруг, потому что доктор говорит еще что-то, но все слова его проходят мимо. С ним просто не могло такого произойти, в конце концов, он бы знал, если бы влюбился, но по-прежнему ничего не чувствует. Пытался даже прислушиваться к себе эту неделю в ожидании, но только Чимин вызывал привычное раздражение и желание пнуть побольнее. И черт возьми, это ведь не может быть Чимин, только не Чимин, нет. Во всем же остальном - ничего, тишина, как будто все мертво внутри. Какая ирония, потому что скоро Юнги буквально будет мертв… Он не может сдержать горького смешка. Врач трогает за плечо, вырывая из вакуума. Говорит, что спасти его сможет лишь человек, тот самый, в которого Юнги влюблен - он должен полюбить тоже, тогда все пройдет, и Юнги сможет нормально жить. Юнги хочет огрызнуться, мол, ему что же, идти и первого встречного просить в него влюбиться. Потому что, даже если он и влюблен, то совершенно не представляет, кто это может быть, хотя все внутри свербит и вибрирует, будто протестует, будто говорит, что Юнги отвратительный лжец и, если не знает наверняка, то определенно догадывается... Он уходит, отмахиваясь от собственных абсурдных мыслей, обещая вернуться еще через неделю для повторного обследования. Закуривает, приваливаясь спиной к серой стене больницы - пальцы непривычно дрожат, а с неба моросит мелкий противный дождик, туша тлеющую сигарету. Впервые в жизни Юнги напуган, растерян, потому что не знает, что ему делать, к кому идти, у кого просить помощи. Но помощников тут не найти, кроме себя самого. Потому что кроме самого Юнги, никто не скажет, где искать ответ, никто не знает его так, как он сам. Хотя, как оказалось, он и сам себя ни черта не знает. Юнги не хочет умирать. Не так и не теперь. Глупее не придумаешь - умереть от любви, о которой и сам не знаешь, в которую совсем не собирался вляпываться, которая не нужна. Он смотрит в тяжелое свинцовое небо. Затягивается, думая, за что судьба с ним так, что он такого сделал, что теперь должен вот так страдать. Юнги затягивается еще раз, чувствуя, как под ребрами распирает, а горло начинает огнем гореть. Он успевает затушить сигарету, когда воздух вокруг разрезает первый раскат грома, в котором теряется надрывный кашель. Юнги вытирает рот тылом ладони, выкидывая горсть лепестков в урну. Он рвано жадно дышит, иногда дыхание срывается на неясный сип. Прикуривает еще одну, щурится от лезущего в глаза дыма и думает, что худосочная старуха уже стоит за его спиной, отсчитывая оставшиеся дни, часы, минуты… Видимо, он так и останется ублюдочным эгоистичным трусом до самого своего конца, не способным даже самому себе признаться в том, что влюбленность, тусклая, слабая и несмелая, все-таки смогла прорасти в его черством гнилом сердце...