Суровая скайримская любовь

      Утро встретило Ингмара мышиной тушкой, которую заботливый кот положил ему на грудь. Сам добытчик сидел на животе у хозяина, как мешок эбонитовых слитков, и стражнику волей-неволей пришлось подняться, дав охотнику беззлобного пинка. Сонно ворча, мужчина поспешил убрать вчерашний беспорядок, с особой нежностью погладив казан, который в процессе сна все-таки отпустил. Закрыв крышку сундука и заперев замок, стражник спустился вниз, держа дохлую мышь за хвост. Подарки питомца он, при всей любви к трупам мелких грызунов, не выбрасывал, а относил тощей кошке близ казармы, та как раз недавно котилась и старалась далеко не уходить от голубоглазых пищащих малышей.              Налив в медный чайник воды из кувшина и растопив очаг, Ингмар задумался над тем, что ему приготовить на завтрак. Готовил он, к слову, очень даже сносно, особенно гордясь тем, что умеет обращаться с тестом. Но делать для себя что-то сложное настроения не было, поэтому норд решил ограничиться овощным супом, благо, в корзине была свекла и картошка из нынешнего урожая, а вилок капусты, который он не все не мог никуда пристроить, валялся в кладовой еще с прошлой недели.              Усевшись чистить картошку, мужчина предался своим мыслям. А ведь, если бы он был мужем Довакина, он бы каждый день потчевал ее самыми разнообразными блюдами, у них в доме было бы всегда чисто и опрятно, все трофеи его ненаглядной жены, от артефактов до голов поверженных драконов, были бы развешены в алфавитном порядке. Не в силах справится с чувствами, Ингмар прижался губами к почищенному клубню картофеля, воображая, что это щека ее возлюбленной, которую он нежно целует перед ратным походом.              В животе норда заурчало и он, со смачным хрустом, откусил от желтого клубня добрую половину. Вспомнив, что секунду назад это была прекрасная Довакин, он уже собрался было раскаяться, но, успокоив себя, что это, в первую очередь, картошка, а настоящий Довакин будет вечно жить в его сердце, Ингмар без зазрения совести захрустел своим импровизированным завтраком.              — А что, ничем не хуже яблок.              Увлеченный новым открытием, Ингмар съел еще пару крупных картофелин, только в этот раз добавив немного соли для вкуса.              Закипел чайник, и мужчина налил кипятка в толстостенную глиняную кружку. С ней у Ингмара были связаны теплые воспоминания, потому что кружка некогда принадлежала Довакину, и стояла на подоконнике дома теплых ветров, когда девушка была дома и заваривала себе листовые отвары популярные среди не то каджитов, не то босмеров. Запах и эта пестрая кружка для Ингмара были тайным знаком, поэтому каждый раз, когда он видел ее, то спешил сесть на низкую скамью под лиственницей. Там он ждал, когда Довакин, без доспехов, в простой рубашке из светлого сукна, подойдет к окну, дотронется до расписного бока, проверив, остыл ли отвар, прежде чем осторожно пригубить немного пряного напитка. Взгляд ее в такие моменты теплел, будто она вспоминала что-то из прошлого, и на порозовевших губах порой мелькала едва заметная улыбка. Это так не вязалось с образом воина в тяжелых доспехах, машиной по убийству драконов и спасению мира, что Ингмар, впервые увидевший Довакина такой, опешил, глупо замерев посреди улицы и забыв, куда и зачем шел.              — На что смотришь, добрый стражник? — она склоняет голову к плечу, рыжие волосы переливаются на солнце всеми оттенками пламени.              Сердце Ингмара подпрыгивает к горлу, кровь приливает к лицу и кажется, что его пылающие щеки видно даже через шлем.              Задница Талоса, она его заметила!              Она с ним говорит!              Она его любит!              — Я… — язык стражника превратился в хоркера, а все остроумие приказало долго жить. — Ты… — он должен сказать что-то, о Ака, хоть что-то! — Думал, кто-то дом теплых ветров поджег, дым, вонь какая-то и вроде даже пламя занималось, а это оказывается твое воронье гнездо в окне мелькало, ахахах!..              Глядя на изменившееся лицо Довакина, Ингмар захотел разбить себе голову о ближайший камень или, на худой конец, провалиться очень и очень глубоко под землю.              С тех пор, на Довакина он смотрел только на расстоянии и так, чтобы самого его видно не было. Сто и одно письмо с извинениями в стихах, которые он хотел отправить ей, до сих пор лежали под кроватью, напоминая Ингмару, какое он отвратительное чудовище.              А потом кружка разбилась. Ингмар не знал, как, просто увидел случайно Довакина у местного, явно не первого в ее поисках мастера.              На вопрос, можно ли склеить осколки, тот сказал, что нет, и с жадным взглядом предложил сделать новую, лучше прежней.              Довакин скривилась, а Ингмар, скрытно наблюдающий за ней из-за угла, захотел посадить жадного торгаша в яму до конца его паршивых дней.              Осколки впоследствии оказались у Ингмара через знакомого ремесленника, который купил их за пять золотых у самой девушки. В Скайриме у людей не было такой привязанности к вещам, если это, конечно, не фамильное оружие, в остальном живущие в постоянных дрязгах междоусобицах норды сентиментальностью не отличались.              Но это не касалось путешествующих каджитов, которые за кусок лунного сахара достанут тебе звезду с неба, если ты будешь достаточно умен и правильно попросишь.              Поэтому мастер-гончар собрал кружку по осколкам и сделал это настолько искусно, что догадаться о роковом падении можно было только очень внимательно присмотревшись.              Ингмар на радостях хотел вручить ее Довакину вместе с букетом подсолнухов, извиниться признаться в любви и завести троих детей, но затем сомнения, щедро сдобренные страхом, одолели его.              За проигрыш собственному малодушию он возненавидел себя еще больше, но в глубине души его все сильнее крепла идея оставить кружку на подоконнике дома теплых ветров, когда возлюбленная вернется с ратных подвигов и увидеть мимолетную улыбку, хотя бы малейшую тень радости или одобрения на ее лице.              Это было бы для Ингмара величайшим счастьем.              В соседском курятнике прокукарекал петух, и Ингмар, встрепенувшись, вспомнил о своем решении завести себе питомца, подчеркивающего его силу и независимость.              Стражник взглянул на доспехи и верный шлем.              Нет, пожалуй, покупать себе курицу в полном боевом облачении будет перебором даже для него.              Со вздохом расчесавшись и собрав волосы в низкий хвост, мужчина выбрал из своего неказизстого гардероба одежду поновее, обмотал горло шарфом, опасаясь, что его боевые отметины привлекут внимание. Не забыв захватить с собой клетку, стражник впервые за долгое время выбрался на улицу в гражданском.              «Чувствую себя до ужаса неловко…» — людей на улице было уже предостаточно, в основном женщины и дети, клянчащие сладости, мужчины появлялись на улицах Вайтрана на час-два позже, им-то, в отличии от жен, стирать белье и готовить еду на завтрак не требовалось.              Ингмар чувствует на себе заинтересованные взгляды, и от этого непрошенного внимания внутренности собирались в противный липкий комок.              О, Ака, почему он родился таким смазливым?              Какая-то из торговок, раза в два шире и в полтора старше Ингмара подмигнула ему и, как бы невзначай толкнув его широким бедром, предложила ему пирожки с бобами.              Ингмар заплетающимся от страха языком отказался, сославшись на аллергию, детские страхи и непереносимостью всего печеного, поспешив ретироваться в сторону птичьего двора, который стоял на рынке до полудня каждую неделю.              Птичий гомон в какой-то мере успокоил его растревоженную душу, птицы не люди, поэтому пялиться предпочитали на землю в поисках чего съестного, а хмурые торговцы, зевая, потягивали некрепкую бражку, чтобы согреться.              Загон с курицами Ингмар находит по приметному квохтанью, долго стоит и пялится на несушек, чувствуя приступ откровенно неуместного умиления. Все курочки были небольшие, на удивление чистенькие и рыжие. С последнего стражник умилялся особенно сильно, потому что все они этим цветом напоминали его ненаглядную Довакина.              Будь его воля, он бы забрал к себе домой всю пеструю стаю, но его никто не поймет, кроме, возможно, Леона.              — Кого есть будешь, хозяин? — спросил у него торговец. — У меня все хорошие, яйца тоже несут бодро, так что без омлета на завтрак не останешься.              — Не надо убивать, — сказал он поспешнее, чем собирался. — Мне, — он указал на одинокую светло-рыжую несушку, — вон ту.              Мужчина кивнул, спокойно вошел в загон и с неожиданным проворством схватил одиночку, которая тут же разразилась возмущенным криком.              Заворчав, торговец проделал какой-то фокус, быстро мазнув пальцем перед самым клювом птицы, и та мигом затихла.              — Не бойся, хозяин, отойдет, — ответил он, закрыв загон. — С тебя семь золотых.              Ингмар отсчитал нужное количество септимов, мужчина попробовал одну из монет на зуб, хмыкнул и посадил курицу в подготовленную клетку.              Вдруг Ингмар заметил в толпе яркую копну волос.              Ту самую!              — Подержи пока у себя, я сейчас, — бросил он не глядя, кинувшись следом.              — Ингмар! — слышит он голос окликнувшего его Леона, но шагу не сбавляет.              Не-сейчас-не-сейчас-несейчас…              Мысли Ингмара путались, как звезды в глазах пьяницы, но он не будет больше прятаться, он скажет ей все!              Довакин останавливается, не доходя десяток шагов до своего дома, обернувшись. Холодные голубые глаза смотрят прямо на Ингмара, и он тормозит, шкрябнув подошвой о гальку.              Скажет ей все — что? — запоздало приходит ему в голову.              — ?              — А… — только не снова, пожалуйста, нет, — ээээ… Я… — он произносит последние слова на одном выдохе, — пожалуй пойду. — Не став разделять слова с делом, Ингмар собирался уже поспешно уйти.              — Постой, — окликает его Довакин.              Она подходит к нему, тремя шагами сократив расстояние между ними до парадоксального минимума, так близко, что он может почувствовать запах ее волос.              — Я тебя знаю, — говорит она уверенно, и сердце Ингмара в ужасе пропускает удар.              Не говоря больше ни слова, она тянет с него шейный платок, обнажая горло и уродливые пятна подживших ожогов. Точно такие же щедро покрывали его спину и бока, да будет неладно драконье пламя, камни от которого не стынут даже на скайримском ветру.              — Ты ведь--              — Я тоже тебя знаю, — он вырывает край шарфа из ее пальцев, смотрит со злобой. — Ты тот самый человек, из-за которого дотла сгорел целый город. Какая жалость, что я не обознался.              Ингмар разворачивается на пятках, скрипнув зубами.              Почему?              Он не помнит путь до дома - из состояния, близкого к трансу, его будит хлопок дверью и тлеющие в очаге угли.              Клетка с курицей стояла возле скамьи, на которой разоблачался Ингмар, и сама птица с интересом оглядывала новые пристанище, пока вокруг нее навивал круги Ингмаров кот.              «Леон, похоже, принес…» — стражник на негнущихся ногах идет к клетке, отпирает щеколду и берет нового питомца на руки.              От курицы пахло землей и душным курятником, зато на ощупь она была мягкой и теплой, безропотно сидящей на его руках.              Почему?              Он вспоминает лицо Довакина, тогда и сейчас, вспоминает свежую рану поперек острого носа и тревогу в светлых голубых глазах, вспоминает, как апатия в нем вспыхнула волной ненависти, взвилась в бесконечное небо и рассеялась пеплом, под которым пророс рвущий его сердце на части терновник.              Почему он не может ее просто ненавидеть?              Ингмар чувствует, как сдерживаемые все это время эмоции болью распирают грудь, сжимают мертвой хваткой горло.              Он сгибается пополам, захлебываясь судорожными вдохами.              Отвратительно-отвратительно-отвратительно…              Ему хотелось сгореть в пламени собственных эмоций, не оставив после ни костей, ни пепла.              — ?.. — что-то холодное коснулось его щеки.              — Мяу, — кот смотрел на него круглыми желтыми глазами и, словно желая успокоить, шумно замурчал, боднув головой плечо Ингмара.              Курица, тем временем, невозмутимо пыталась склевать его рукав.              Ингмар смотрит на них, двух сговорившихся нарушителей его спокойствия, и тихо, лающе смеется, ни стесняясь больше ни себя, ни их.              Скайримский снег таял на его щеках тонкими дорожками.              — Это конец.              

***

             — Будет дождь, — говорит Ингмар, глядя в ясное небо с редкими перьями белых облаков.              Леон, сидящий на ступеньках полуразрушенной заставы, охранять которую поручили им двоим, скучающе выдувал из соломинки мыльные пузыри.              — Опять носом шмыгать в сторожке, — проворчал он, затем улыбнулся хитро. — А давай в город махнем, а? Не обязательно наш.              — Иди ты в задницу Бала, — беззлобно отвечает Ингмар. — Опять сбежишь, а мне одному тут за нас двоих отсиживать.              — Как будто я тебя с собой не звал, — возмущенно фыркнул Леон. — Все так же — нет? — с едва уловимой печалью.              — Иди, веселись, молодо-зелено, но если убьют меня разбойники, я тебя и с того света достану.              — Ой боюсь-боюсь, — Леон, который все это время был в гражданском, не желая облачаться в доспехи, озорно улыбнулся, погладив щегольскую рыжую бородку. — С меня круг сыра. Два! — он вскочил, отвесив напарнику изящный поклон и, взяв в руки засохшую палку, будто то была джентльменская трость, бодро поцокал вниз по тропинке, оставив на память о себе блюдце с раствором и пожеванную соломинку.              Ингмар покачал головой.              Все молодым этим неймется.              Желтой листвой зашуршал поднявшийся ветер, и Ингмар решил заготовить дров для печи, пока не разразился, судя его никогда не ошибающимся травмам, самый настоящий ливень.              «Надеюсь, этот дурак успеет дойти до ближайшей таверны…» — с легким беспокойством думал стражник, размеренно взмахивая топором.              Такая работа помогала отвлечься и успокаивала, а к тому времени, как он закончил, солнце скрыло бодро наползающими тучами — тяжелыми, грозовыми.              «А вот и обещанный ливень», — норд со вздохом начал переносить дрова в сторожку, пока они еще сухие, поглядывая время от времени наверх.              Первая капля стукнула его по шлему аккурат тогда, когда он ломал сухие ветки с мертвого тополя, чтобы было сподручнее растапливать печь.              Хмуро пробурчав что-то про сырую осень, мужчина скрылся в ветхой избе, заперев на засов покосившуюся дверь.              От разбойника или дракона, конечно, не спасет, но всяко чуть спокойнее.              Открыв заслонку в трубе, чтобы не угореть, норд развел огонь и поставил на покрытый известью камень закопченный котелок.              В походной сумке у него было немного чабреца с мятой и провизии на сутки, а на расшатанном столе лежал завернутый в промасленную бумагу треугольник сыра, неизменная роспись Леона.              Усевшись на низенький табурет и развернув хрустящую обертку, Ингмар, как настоящий дворянин, начал отрезать от сыра тонкие ломтики, ловко орудуя охотничьим ножом.              Закипела вода, и стражник, покопавшись в сумке, кинул в железную кружку, тоже закопченную кем-то, будто каджит-трубочист, пару стебельков свежего чабреца и перечной мяты.              Запах напомнил о доме и Довакине.              Ингмар коснулся шрамов на горле, прикрыл глаза.              С тех пор они больше не пересекались. Ингмар сначала боялся, а когда спохватился, раскаялся, в доме осталась только верная Лидия с арбалетом наперевес и вестью, что Довакин снова ушла спасать мир.              А если ты опять будешь стоять под окнами всю ночь, то, клянусь Талосом, я прострелю тебе еще и задницу.              На том и сошлись.              Ингмар решил воспользоваться случаем и исцелиться от своей одержимости, затащил статую на чердак, стал меньше обниматься с казаном и больше времени уделять питомцам, приволок домой бездомного щенка до кучи и зажил счастливой жизнью хозяина маленького зверинца.              Пусть выбросить все, что некогда было почти священным, у него рука так и не поднялась.              Дождь, наконец, пошел, и ломка в теле отступила, словно он сбросил с плеч тяжелый груз.              Ингмар пересел поближе к окну, глядя на непогоду из какого-никакого, но все-таки убежища, потягивая горячий отвар.              Прошел почти месяц с того момента, как он видел Довакина, к счастью это или нет.              От шума дождя и печного тепла клонило в сон, но стражник мотал головой и не позволял себе уснуть.              Еще не хватало спать на службе, как последнему лодырю.              Пошарив по карманам, Ингмар с удивлением наткнулся на шарик акавирского стекла, подарок Леона. Такая вещица, поделился с ним товарищ, стоит две сотни золотых каждая.              «Так что мы с тобой обеспечены на старость!» — он рассмеялся и получил пирогом с селедкой в лицо.              Стражник покрутил в пальцах стекляшку, похожую на маленький кусочек голубого неба.              Совсем как…              — Ай!              Шарик выскользнул из рук, стукнулся об оконную раму и выскочил под сени непогоды, бодро покатившись вниз по мощеной дороге.              — … — Ингмар поджал губы. — Ты издеваешься, что ли? — и, схватив щит, висящий на стойке, кинулся на улицу, чуть не сломав дверь вместе с засовом.              Дождь барабанил по щиту, холодные капли текли за шиворот и по руке прямо под доспехи, но Ингмар не отступал, потому что это было делом принципа.              Засунуть эту штуку Леону в ж…              Ингмар видит острые носки пластинчатых сапог и кто перед ним доходит до его головы быстрее, чем он успевает остановиться.              — ?! — сапоги заскользили на мокрых камнях в самый подходящий момент. — Берегись!              Вместо того, чтобы отойти и дать ему спокойно упасть, Довакин протягивает руки и ловит его, будто в Ингмаре не было почти центнера весу. Стражник стукается шлемом о ее наплечник, от Довакина пахло озоном, оружейным маслом и, почему-то, мокрой шерстью.              Сердце Ингмара забилось о ребра с такой силой, будто в раз решило их сломать.              — Ты в порядке? — спрашивает она.              — … — все прямо как в прошлый раз. — Да…              Ингмар отстраняется, неловко глядя себе под ноги.              Дождь лил с такой силой, будто боги решили вылить всю воду Нирна на Скайрим.              Довакин, промокшая до нитки и наверняка продрогшая до костей, несмотря на драконью кровь, коротко кивнула ему в знак прощанья, направившись в сторону Вайтрана.              — ! — она приподнимает брови, глядя на пальцы Ингмара, сжавшие ее предплечье.              Ингмар не смотрит на нее. Все, что он чувствует — звенящую пустоту внутри себя, будто не осталось больше в его душе ничего. Но разжать руку он не может.              — Знаешь… — тихо произносит он. — У меня есть сыр. И крыша над головой. И печка топится.              До Довакина не сразу доходит смысл сказанных им слов, но потом она заметно расслабляется, опустив напрягшиеся плечи.              В ее тонкой, едва заметной улыбке, Ингмар находит то счастье, о котором грезил так давно.              Стражник поднимает опущенный щит с гербом Вайтрана над их головами.              — Я рассказывал тебе историю о том, как мне прострелили колено?              Довакин фыркает:              — Вы все ее рассказываете и каждый на свой лад.              — Это жалкие подражатели, — слова складывались правильно и почти так, как надо, словно рухнула между ними плотина.              Нет. Это был лишь лед со стороны Ингмара. Только с его стороны.              — Это жалкие подражатели, — он бьет себя кулаком в грудь. — А вот моя история самая правдивая!              — Ну что ж, — она щурится заинтересованно, — поведай мне о своем подвиге, бравый стражник.              Ингмар пропускает ее вперед, закрывает за ними дверь и подбрасывает заготовленные поленья в печь. Яркие искры живого пламени развеивают серый осенний полумрак.              Ингмар жестом заправского фокусника достает на свет закопченный котелок и тоном бывалого барда начинает свой рассказ:              — Так вот, нашел я как-то Мантеллу… Эй, прекрати смеяться!