Часть 2
30 апреля 2017 г. в 17:58
Домой Ингмар возвращается затемно, с корзиной продуктов и клеткой для курицы. Запирает за собой дверь и разводит огонь в холодном очаге, грея у занимающегося пламени замерзшие ладони. С лестницы на чердак вразвалочку спускается прибившийся к нему прошлой зимой кот, ожидая подачки, и Ингмар со вздохом кидает ему кусок подсоленной шкуры хоркера. Кот, в конце концов, исправно ловил в доме мышей и крыс, тушки которых стражник обнаруживал у своей подушки наутро.
Наверное, это был такой кошачий способ платить за жилье.
Ингмар садится на деревянную скамью у стены, снимает шлем, распустив скрученные в жгут волосы на затылке, откладывает в сторону, неторопливо снимая с себя, пластину за пластиной жесткой кожи над кольчугой. Это почти ритуал, который он соблюдал с тех самых пор, как ему дозволили оставлять доспех и оружие у себя, а не в казарме после каждой смены. Запрет был установлен ярлом во избежание злоупотребления своими обязанностями, а также пресечения возможных преступлений, порочащих честь вайтранской стражи.
Кот терся о его ноги, громко мурча, и стражник легко толкнул его в бок носком сапога, чтоб не мешался. Сняв тяжелую кольчугу, к весу которой он уже привык за столько лет, и повесив ее на стойку рядом со скамьей, норд повел плечами, разминая затекшие мышцы.
Люди в округе любили подшутить по поводу его отношения к долгу и нежелания показывать лишний раз лицо, выдумывая, что под шлемом прячется то эльф, то вампир, то огр, то еще какая-нибудь пакость.
Нет, он был человеком, без клыков или острых ушей. Кроме старых шрамов и простреленного еще в самом начале службы колена ничего примечательного в нем не было, но лица своего он стыдился.
Ингмар был нордом, верным сыном своей суровой земли, и полагалось ему, как норду, одним лишь своим видом внушать ужас во врагов. Но лицо его, хоть и было скуластым, больше подходило бретонцу или имперцу.
И самое невыносимое.
В то время, как его братья по оружию отращивали пышную бороду, защищающую их от мороза и привлекающую женщин не хуже дорогих украшений, он, Ингмар, мог похвастаться абсолютно гладким лицом. Даже волосами над верхней губой, которые встречались у некоторых девушек, Шор его не одарил. Да что там, Леон, будто бы издеваясь, начал отращивать щегольскую бородку и усы, которые трепетно подравнивал остро заточенным ножом.
Ну кто его, такое чучело, полюбит?
Ни одна приличная норжанка не увидит в нем полноценного мужчины, и никакой амулет Мары или волшебные зелья тут не помогут.
Со вздохом подкинув пару поленьев в очаг, мужчина поднялся по скрипучим ступеням на крышу.
Там было маленькое святилище его зазнобы, теплый чердак со спальным мешком и окованным железом сундуком, в котором Ингмар хранил все, что было связано с Довакином. Это было глупо, ужасно глупо, но если на службе он мог отвлечься, то дома он оставался наедине со своими чувствами, которые пылали в его груди, подобно огню, то обжигая жаром страсти, переходящему чуть ли не в ненависть, то согревая изнутри мягким теплом той нежности, которую он вымещал на бумаге в виде рисунков и стихов. Другое дело, что талант к стихосложению у него был еще более ужасным, чем к рисованию, и все портреты, которые он рисовал углем, чернилами или всем, что попадалось под руку, были ужасны. Но сжечь лицо той, которую он любил, рука не поднималась, поэтому Довакины разной степени кривизны смотрели на него со строганных деревянных досок. Сняв с шеи цепочку с массивным железным ключом, стражник отпер замок, откинул крышку и сияющими глазами оглядел свои сокровища.
Из сундука легко пахнуло бадьяном, шерстью и железом, запахи мешались друг с другом, щекотали ноздри, выстраиваясь образом чужого дома в голове Ингмара. Подрагивающими пальцами он снял ситцевую скатерть, которая укрывала его сокровища, расстелил на полу светлую ткань и любовно, как величайшие драгоценности, доставал из сундука совершенно обычные для посторонних людей вещи: сломанный клеймор, порченные наручи, простенькие кольца, едва заметно светящиеся магией, куски драконьей кости с застрявшими в них обломками железа и эбонита, вязаный плед, казан, витой подсвечник и пару тарелок. Когда в сундуке больше ничего не осталось, стражник, глянув себе через плечо, словно опасаясь, что кто-то за ним подсматривает, опустил ладони на дно сундука и надавил. Раздался тихий щелчок, и деревянная заслонка приподнялась. Убрав ее в сторону, мужчина осторожно коснулся завернуто в шелк прямоугольника. От ткани пахло южными цветами, от холста, который она скрывала — лаком и масляными красками. Развернув картину, мужчина с замиранием сердца рассматривал изображенную на ней девушку: Довакин смотрела в сторону солитьюдских садов, и в ее фигуре, массивной на фоне местных женщин, таилось движение — будто она вот-вот повернет голову, прямо в сторону Ингмара, встретившись с ним своими светлыми глазами. Щеки Ингмара обжигает огнем и он жмурится, будто от слишком яркого солнца. Довакин была именно солнцем с яркими рыжими волосами, отражением холодного скайримского неба во взгляде, совершенной женщиной, внимания которого он эгоистично жаждал всей душой, умом понимая, что ему, несмотря на близость, — вот она, проходит мимо него через главные ворота и живет всего в двух улицах, рядом! — никогда не быть вместе с ней.
Хотелось выбежать на улицу и завыть на луну вместе с одинокой собакой.
Вместо этого он делает глубокий вдох и выдох, чтобы успокоиться. Ложится на пол, раскинув руки, а потом, чувствуя невыносимую тоску от своего одиночества, обнимает казан довакина, прижавшись щекой к холодному металлу. Казан он честно купил у Лидии, которая одним прекрасным днем выставила перед домом теплых ветров все, что приносила из путешествий по миру ее тан.
— Да, этот двемерский лук стоит десять золотых, нет, это не подделка, просто у тана таких почти сотня; кинжалы ковала лично тан, поэтому они кривые, зато бесплатные; нет, камнями душ не торгуем, скумой тоже, самопальные зелья у тана скупили в гильдии магов, извините, новых пока не предвидится.
Ингмар в тот день ушел от хускарла только под вечер, с охапкой самых настоящих сокровищ, которые Довакин не просто добыла в своих странствиях, но и которыми пользовалась. Ибо нет большего счастья для влюбленного, чем вещи, которых касалась рука возлюбленной.
— Я знаю, что пожалею об этом, но зачем доблестному блюстителю порядка все вилки, ложки, ножи, двадцать кривых и не очень кинжалов, казан и походный котелок для супа, которым пользовалась тан?
— Эээээ… — Ингмар прижимает к себе утварь с таким видом, будто Лидия сейчас кинется на него и все отберет. — Я… коллекционирую антиквариат. Вот.
— Антиквариат? — Лидия смотрит ему прямо в душу и видит ее до самого позорного грешка.
— Да. — Хорошо, что он был в шлеме, в шлеме же все стражники одинаковые, да, да, да?
— … — Лидия вздыхает. — С вас восемьдесят два золотых.
Статуя, состоящая из столовой утвари и кинжалов, гордо стоит на постаменте из разукрашенного краской закопченного котелка, украшая его спальню и по сей день.
А под этим маленьким языческим идолом лежал плоский диск амулета Мары.
Ингмар любовно прижался щекой к казану, так и уснув среди самых обычных вещей, которые не променяет на все золото этого мира. Черный кот, с укором взглянув на непутевого хозяина, свернулся клубком у его ног.