patience

soap&skin- wonder

Хидэ смотрит на Сасаки-Хайсе-черного-жнеца-CCG из-за огромной стопки книг и документов и мечтает, чтобы его вспомнили. Он точно уже не помнит, что заставило его сменить имя, перекрасить волосы в темный цвет и вновь устроиться стажером в ccg, но сейчас, глядя на себя в большом прикроватном зеркале, он понимает, что тот самый Канеки Кен, какое бы имя ни было указано в его документах, имеет полное право не признавать в этом худощавом и вымученно улыбающемся пареньке с протезом вместо правой руки своего когда-то лучшего друга. Но Хидэ вновь смотрит на Сасаки-Хайсе-черного-жнеца-ccg и мысленно убивает себя за надежду на ответный взгляд. Потому что Сасаки Хайсе, как бы кто ни пытался убедить его в обратном, - не Канеки Кен. Потому что в жизни этого Сасаки Хайсе никакого солнечного блондина с веснушками попросту не существовало. И пусть господин-кандидат-в-особый-класс уже несильно-то страдает от амнезии, Нагачика может лишь усерднее зарыться с головой в гору непросмотренных документов, сжимая в левом кармане их совместную фотографию. Потому что ни Сасаки Хайсе, ни даже тот самый Канеки Кен попросту не желают его вспоминать. И на самом-то деле Хидэ не особо почитает метафоры, но сейчас ему кажется, что он смотрит на мир через огромное толстое стекло. Ну, знаете, подобные можно увидеть в детективных фильмах вкупе с допросами и расследованиями в полицейском участке. Типа ты смотришь на всех и вся, а остальные видят лишь свое отражение в огромном настенном зеркале, - Нагачика может кричать, вопить и плакать, но все вокруг (читайте: Канеки Кен) смогут увидеть лишь Хиро-Сакамото-мальчишку-стажера-который-никому-не-сдался. Потому что никого попросту не интересуют ни его слёзы, ни его боль, ни даже его воспоминания. Но Хидэ снова пожимает плечами, хлопает себя по щекам и в очередной раз повторяет, что справится, обязательно справится. Он повторяет это раз по пятьдесят за день, почти каждый из них провожая экс-лучшего-друга взглядом, и очень, очень хочет себе поверить. Хочет, но так и не верит. Ну а еще он хочет сделать много из того, чего лучшему другу, а уж бывшему лучшему другу в особенности, делать не следовало бы. Каждый раз, думая о подобном, он готов упасть на колени и рвать на себе волосы, потому что в каком-нибудь гейском фильме, снятом, конечно же, для девочек пубертатного возраста, соверши он что-нибудь подобное, все совершенно точно закончилось бы хэппиэндом, свадьбой и парочкой усыновленных детишек после таймскипа. Но он снова смотрит на себя в большом и тошнотворно-стерильном зеркале в уборной офиса ccg, кидает взгляд на уродливый протез, заменяющий правую руку, на лицо, где когда-то ярко сияли, но ныне выцвели до болезненно-серого цвета веснушки, вновь проводит ладонью по бледному лицу и со всей имеющейся силы бьет. По зеркалу, конечно же, хоть и ловит себя на мысли, что пару ударов в челюсть нельзя было бы назвать лишней. И, возможно, он простоял бы так, на коленях, среди залитых его собственной кровью осколков, еще очень долго, но замечает его. Тот стоит и не пытается ничего предпринять. Просто наблюдает, облокотившись на дверь уборной, чуть склонив голову набок, и смотрит. Разумеется, не проронив ни слова. Нагачика тогда заплетающимся языком с натянуто-извиняющейся улыбкой бормочет что-то про «не очень удачный день», но сразу понимает, - не верит. Ни на йоту не верит. Но все так же продолжает молчать и сверлит его изучающим взглядом. Потом рекомендует обработать раны, кивнув на шкафчик с аптечкой, и уходит, аккуратно заперев за собой дверь. Хидэ, пожалуй, и рад бы был побежать за ним, остановить и приложить пару раз об стенку, не забыв при этом прорычать тому на ухо, что это, если ему, конечно, не изменяет память, не он забыл своего лучшего друга, и это не он, на секундочку, предал их дружбу, даже не пытаясь ничего исправить. Но Нагачика, тот самый Нагачика, у которого просто не хватает духу с ним заговорить, может лишь подставить руку под струи теплой воды, шмыгнуть носом и начать вытаскивать из более-менее здоровой кисти осколки. Хидэ, если подумать, готов был бы даже душу продать за шанс провести с Канеки Кеном, который его вроде как даже руки лишил, остаток жизни, но, наверное, максимум, на что он способен – это в очередной раз ударить себя по щекам и, прислонившись лбом к холодной стене, начать проклинать несправедливость судьбы, стараясь не прокусить себе губу до крови. Но вы знаете... Однажды, пусть и необходимо пройти паре-тройке месяцев, прежде чем тот самый Канеки Кен пригласит его на чашку кофе после работы, Хидэ подумает, что, пусть и надеяться на что-то абсолютно бессмысленно, он, наконец, готов немного подождать.