Прикосновения

      Всё, что Мадара мог бы сказать, — он устал. Смертельно устал уже. Мир между кланами — детская мечта, тогда — наивная и непродуманная, позже — отточенная, обросшая подробностями, причинами и следствиями, отсылками к событиям, преимуществами и спорными моментами, и правилами. Сейчас — нечто тяжёлое и неподъёмное. Сенджу, закидывая его теми письмами, всё это время не прекращал размышлять о мире. Хорошо, что у Хаширамы есть младший брат, который умеет работать с документами не хуже Изуны, который сейчас куда нужнее в другом месте и в других делах.       Учиха тихо хмыкает. Едва подумал об этом Сенджу — а вот и он. Всегда тихий, вечно с какими-то бумагами, худой, острый-льдистый. И смотрит, смотрит вечно своими красными глазами, так что даже не по себе становится: с таким вниманием он сам изучал бы с шаринганом новую технику.       В этот раз Мадара всё-таки ловит его взгляд — и Сенджу сразу же жмурится, чуть дёргает головой, явственно заставляя себя не действовать по давно вбитой привычке. Учиха криво ухмыляется, глядит прямо. Давно уже пора спросить, а то всё смотрит и шарахается, и молчит: все разговоры строго по делу.       — Что ты хочешь?       Тобирама раздражающе долго не отвечает. Мадара молча терпеливо ждёт, пока тот наконец сообразит и решится озвучить страшному демону свои мысли.       — Наклонись, — голос звучит странно тихо, это почти шёпот, — закрой глаза.       Мадара позволяет себе хмыкнуть. Наклонить голову — ладно, он сделает это, но закрыть глаза? Тогда, когда он действительно знает, сколь уязвим брат Хаширамы перед иллюзиями? Когда перед ним — Сенджу, которому он в принципе не может доверять?       Всё же он выполняет эту просьбу: подобное, выходящее за рамки работы над договором и прочими важными документами, звучит впервые. И смотрит из-под ресниц, готовый отразить атаку.       Тобирама омерзительно долго медлит. Протягивает руку, едва гладит по щеке — и это заставляет застыть и напрячься. Слишком странно, слишком… интимно? Но пока не из-за чего дёргаться — и Сенджу смелеет. Гладит по волосам, привстаёт на цыпочки, касается губ, целуя — и тут же отшатывается, почти падая, и исчезает, использовав технику.       Мадара медленно подносит руку к губам, трёт их тыльной стороной ладони. Лицо горит, наверное, оно сейчас такое же алое, как и его глаза. Шаринган позволил и заметить быстро сложенную печать, и уловить болезненную гримасу на всегда спокойном лице этого Сенджу.       Учиха совершенно ничего не понимает. Брат Хаширамы, целующий его, касающийся так — это столь противоестественно, что так не может быть. И всё-таки — это было, это не гендзюцу. Память не обманывает его.       Впору возносить благодарственные молитвы всем семи богам удачи за то, что в коридоре никого не было, и этот поцелуй, и наверняка покрасневшее лицо не видел никто.       О том, что с этим всем делать, Мадара размышляет весь день. Младшего Сенджу нигде не видно, нигде не чувствуется его чакра, и это, при всей его ответственности, странно, и это ощутимо тормозит работу. С некоторыми вещами может справиться действительно быстро только он.       Именно поэтому к ночи Мадара находит Хашираму и просит — нет, откровенно требует, чтобы тот отыскал своего брата и притащил, как угодно, хоть за шкирку, к документам.       — А если он будет упираться, скажи ему, что я не собираюсь его убивать за то, что он сделал, — в конце ядовито добавляет он.       С Хаширамы стекает его привычная улыбчивая маска, он смотрит внимательно и серьёзно. В этом явственно чувствуется вопрос.       — Он, — Мадара колеблется, но другу, наверное, всё-таки можно, да и кто может повлиять на младшего брата, если не старший? — меня поцеловал.       Сенджу отмалчивается, смотрит в сторону, касается лица, будто бы отбрасывая волосы. Учиха замечает лёгкий всплеск чакры.       — Ты его ударил?       — Нет. Твой же брат, — Мадара приподнимает бровь. С учётом того, сколь хрупок мир между их кланами, подобный поступок может быть очень большой глупостью — а Учиха ещё не чувствует себя настолько уставшим, чтобы допустить подобную ошибку.       — Хорошо, — выдыхает Хаширама и молчит, глядя в чёрное, как густая тушь, небо.       Молчать с этим Сенджу так же хорошо, как и в детстве. Мадара отдыхает, он даже позволил себе опереться спиной на большой камень. На таком расстоянии чакра Хаширамы — мягкое древесное облако, что его окутывает. Ворох листьев, терпкие травы, горячая от солнечных лучей смола и мёд…       — Пожалуйста, будь осторожен с ним, насколько ты можешь, — Хаширама поворачивается к нему, прямо и открыто смотрит в глаза. — Это не моя тайна, я не могу тебе всего рассказать, но… Тобирама — куда более уязвимый и хрупкий, чем это может казаться. Ты можешь ранить его одним словом так же, как он тогда мечом ранил Изуну.       Мадара вздыхает.       — Если он не будет позволять себе лишнего, — он скрещивает руки на груди. — К юдзё его притащи сначала, что ли.       Хаширама едва заметно морщится.       — Не поможет. Просто поговори с ним. Ну или на тренировку вытащи, что ли. Если сможешь не покалечить.       — С тебя тогда один бой, как раньше. Я слишком устал от всех этих бумаг.       Сенджу совершенно искреннее смеётся, и Мадара улыбается. Едва заметно, чуть приподнимая уголки губ.       Часть пути домой они идут вместе.