Несчастны, как Ромео и Джульетта

      Часто Чонгук задумывался: что бы было, не будь их семьи друзьями? Возможно, тогда парень не познал бы, каково это, когда характерные бабочки порхают в животе, когда ты думаешь двадцать четыре на семь об одном человеке, когда хочешь его увидеть и коснуться. Должно быть, Чонгук бы ни за что не узнал, что такое «любовь». Ему было все равно, что они оба парни. Для Чонгука это не было ошибкой, неправильным шагом. Какая разница на последствия, если ты на самом деле любишь?       Да, поначалу он все время думал о том, что это странно и неприемлемо. Смущался своих же чувств, не мог смотреть Чимину в глаза, тогда как тот тоже отводил взгляд. Всего на секунду засмотревшись друг на друга, они тут же краснели, смешивались. Тогда все, что мог думать Чимин, было: «Боже, что со мной не так?» – а все, о чем думал Чонгук, это: «Черт, какой же он красивый».       Он не помнит уже, как дошел до этого. Просто понял однажды, как сильно скучает по другу, как хочет прикоснуться, как думает о нем все время. Он пьянел, терял голову и начал делать множество постыдных вещей, в список которых, конечно же, попадала и мастурбация. Дрочить ему было привычно, но вот дрочить на парня совсем наоборот. Но он делал это и всегда старался сдерживать громкие стоны, представляя, как входит в друга до основания и победно кончает в него.       Очень плохо, Чонгук, очень плохо.       «Да похуй», – отвечал внутреннему голосу Чонгук, закусывая губу до крови и проводя пальцами по головке.       Прошло около месяца до того, как он начал называть это «симпатией»; прошло еще два месяца, и он уже уверенно мог говорить «любовь». И как-то так вышло, что о любви этой узнал сам ее виновник.       Оказалось, они оба были виноваты.       Чонгук поднимает взгляд и хитро улыбается довольному лицу Чимина, что гладит его ногу под столом. Чонгук прикусывает губу, оглядывает родителей, своих и чиминовых, что непринужденно ведут беседу, и свою нуну, что то и дело стреляет игривыми взглядами в сторону Чимина. Тот же, конечно, пытается всеми силами игнорировать ее назойливость и дарить максимум внимания своему парню, которому, собственно, такой расклад не сильно нравится. А кому может понравиться, что прямо перед его носом с его любимым человеком кто-то заигрывает? Чонгук хотел бы пригрозить сестре, хотел бы заставить ее отстать от его Чимина, вот только есть небольшая проблема: он не может раскрыть их отношений. Вряд ли родители и нуна примут тот конфузный факт, что их сын любит мужчину.       Он снова ловит вязкий и пьянящий взгляд Чи и ухмыляется. Маленький носочек касается внутренней стороны его бедра, ведет выше, и Чонгук уже не оглядывается на разговаривающих взрослых. Азарт в его взгляде так и говорит Чимину: «Я готов выебать тебя прямо тут». И Чимину это, конечно же, нравится, ведь Чимин, конечно же, этого и хочет, поэтому вновь и вновь касается напрягшегося бедра ногой, надавливает на ляжку и на кое-что другое, заставляя Чонгука мелко подрагивать.       «Ну держись, Чи, – сладко тянет про себя Чонгук, – останемся одни – мало не покажется». А может, и покажется – черт знает этого непослушного хёна.       Чонгук мало внимания обращает на родителей, что сейчас почему-то начали перешептываться, а потом с каким-то счастливым и взволнованным видом оглядели остальных.       Чонгук мог бы смириться даже с тем, что о них с Чимином стало известно, но никак не с тем, что ждало его впереди, что громом прогремело в голове и что разорвало почти буквально все его самообладание и существо изнутри.       – Чонгук, Чимин, Ёнджи, у нас есть для вас новость.       Все спонтанно и одновременно обратили взгляды на взрослых: две пары из мужчин и женщин, смотрящих во все восемь глаз на своих чад. Во рту у Чимина застыл кусок мяса, смоченный слюной и уже почти проглоченный, а во взгляде Чонгука – подозрительный туман, который каким-то неприятным инстинктом самосохранения заполнил парня. Он, конечно, не верил своему нутру – по крайней мере, до этого момента.       – Мы долго думали и решили поженить Чимина и Ёнджи.       Даже пыль застыла в воздухе после этих слов. Кусок мяса проталкивается слишком резко и непредвиденно, и Чимин задыхается, откашливаясь; Чонгук было хотел заволноваться, закопошиться, помочь любимому, но почему-то просто застыл на месте. Он не знает, что ему делать: удивляться ли, злиться ли, пугаться ли. Он хочет прямо сейчас сорваться с места и уйти, хочет прямо в этот момент плюнуть в лицо родителям и в то же время молить на коленях об изменении своего решения. Чонгук хочет, в конце концов, порвать лицо своей сестре, что, ясно дело, наигранно и фальшиво удивляется, сложив ладошки у полураскрытого рта и смотря то на взрослых, то на бедного Чимина, что до сих пор не может прийти в себя после удушья. Чонгук смотрит на все в замедленной съемке и думает, что сказать, но язык его и так бы не повернулся. Язык Чимина тоже не двигается и будто приклеивается. А так хочется высказать все, закричать прямо за столом как можно громче: «Мне не нужна Ёнджи, мне нужен Чонгук! Я, черт возьми, люблю вашего сына!» Но он мог лишь молча открывать рот.       – Это такая замечательная новость! – театрально повизгивает старшая сестренка, ища в глазах Чимина лишь одни слова: «Не правда ли, это здорово!» Но все, что она получает в ответ, это опустошение и потупившийся в пол взор. Она резко умолкает, ладони ее опускаются до груди, а улыбка исчезает, заменяясь сплошь смятением и недопониманием.       Кажется, пыль до сих пор оставалась замершей.       Чонгук почему-то не может посмотреть на Чимина. Что-то упирается ему в грудь, что-то острое и ядовитое, и глаза его остаются на одном месте – в направлении тарелки. Нога под столом его уже не касается, не гладит, а холод родного тела ощущается даже через эту тупую доску, устланную приборами и едой. Чонгуку, наконец, удается посмотреть вверх, однако все, что он видит: опущенная голова и темная макушка. И такая звериная тоска и боль отозвалась от стенок органов, что будто розгами выпороли душу Чонгука. Он сводит жалостливо брови и ощущает это редкое чувство, такое горькое и мучительное, когда в горле становится тесно и колко.       – Мы уже думали над вашей свадьбой и решили, что пока июль – самое удобное время. – Мать Чимина смотрит на сына и замечает, что в лице тот помрачнел и потускнел. – Что думаешь об этом, милый?       Хотел бы он сказать, что на самом деле думает. Сказал бы он, что не желает жениться на Ёнджи, что любит другого и этот другой – Чонгук собственной персоной. Если бы он мог, он бы даже женился именно на нем, именно на этом негоднике, заставляющем его сердце биться так быстро, как никто бы не заставил. Но что он может? Он может лишь сказать придушенно и печально, разрывая себя изнутри на части и еле поворачивая язык, не желающий говорить такой отвратной, но вынужденной лжи:       – Это прекрасно… я думаю…       И почему-то он не может поднять взгляд на своего парня, всеми клеточками ощущая это разочарование, морозом витающее вокруг Чонгука. Что будет, если он посмотрит ему в глаза? Возможно ли, что он окаменеет?       – Тогда нужно уже с завтрашнего дня все планировать. Это отлично, что вы согласны с нами.       Чонгук хочет взвизгнуть, ударив кулаком по столу: «Я не согласен!» – но всего-навсего глотает вязкую слюну и вдруг ощущает, что мысли все куда-то резко испарились, оставляя голову пустой, а тело – безжизненным.       Чимин в этот момент уже сильно жалеет о том, что из-за ступора и собственной трусости не смог возразить родителям, чем спас бы в каком-то смысле их с Чонгуком бесценные отношения. Все, чего он боялся сейчас, это осознание того, что любовь их может принужденно рухнуть и превратиться в замерший, как и пыль в этой комнате, пепел. И пепел этот будет прилипать к их сердцам до тех пор, пока яркая краснота не заменится на тусклый мрак.

***

      Чимин смотрится в зеркало с сожалением, взглядом зацепляясь в отражении за наряженного в шикарный синий костюм Чонгука и вздыхая так громко и сипло, что тот тут же выходит из дум и смотрит в его сторону. Затем подходит сзади и обнимает со спины, целуя в шею так нежно и осторожно, ненасытно, будто больше никогда не сможет коснуться этого медового тела. Дышит Чимину в ключицу и мягко шепчет:       – Ты выглядишь невероятно.       Чонгук до сих пор не может поверить в реальность всего происходящего. Совсем скоро он увидит, как стоят друг против друга его сестра и любимый парень, как клянутся в вечной любви и меняются кольцами, как касаются губ друг друга и прикрывают глаза. Он увидит это, но до конца отказывается принимать будущность, склоняясь к тому, что надежда умирает последней.       Где-то там, совсем недалеко, наверняка крутится счастливая нуна у зеркала и улыбается во все тридцать два, ибо наконец-таки ее мечта сбылась. Вот оно – счастье. Вот она – всепоглощающая любовь! Девушка смеется и беспрерывно говорит, как же долго ждала этого момента, сколько мечтала о Чимине, в каком она предвкушении перед торжеством. И пока она, одетая в пышное свадебное платье до пола, уже примеряет роль будущей жены и отличной домохозяйки, жених ее помутневшим рассудком примеряет вечную тоску и безысходность. Он смотрит на свое подкаченное, мужественное и невероятно красивое тело, но осознает, что совсем не готов вверять это тело в чьи-то, кроме как чонгуковы, руки.       Чимин вспоминает о парне, верно стоящем за ним, и грустно улыбается уголком губ, проклиная весь мир, все, что его окружает, – только не Чонгука. Только он может его понять, поддержать, заставить жить. Только Чонгук может ласкать так, как никто бы не ласкал, целовать так, как никто бы не целовал, и дарить любовь так, как не дарил бы ее никто. И от мыслей этих угнетающих Чимину становится еще невыносимее и колко где-то в области кадыка.       Совсем скоро он будет женатым человеком.       – Все хорошо, – ласково, но неубедительно говорит Чонгук, проводя губами за ушком и обнимая крепче. – Мы все еще вместе.       – Чонгук… – Чимин смотрит на отражение Чонгука в зеркале и понимает, как боится потерять это драгоценное тело и эту бесценную душу. – Спасибо.       Чонгуку не нужно никаких благодарностей, кроме нежного поцелуя, за которым тянется Чимин на носочках, отвернувшись от зеркала и кладя маленькие ладошки на его широкие плечи. Он жарко выдыхает в губы Чимина и замирает, услышав приближающиеся шаги.       Дверь в комнату открывается и в проеме показывается солидно одетый мужчина, явно в веселом пребывании духа, но на лице его, в отличие от лиц других, не горит это яркое слово «счастье». Он подходит к вовремя отстранившимся друг от друга любовникам и кладет руку на плечо сыну.       – Ну что, Пак Чимин, готов ли ты взять на себя эту ответственность, что камнем ляжет на твое сердце и будет лежать на нем до конца твоей жизни?       – Умеешь же ты подбадривать, отец… – тускло отозвался Чимин, борясь с желанием стряхнуть непрошеную ладонь с плечика пиджака. Мужчина, кажется, замечает это желание и понимающе отодвигается, иронично улыбнувшись.       – Совсем скоро… – тянет Чимин и смотрит в окно на солнечную улицу, на людей, проходящих мимо, на облака, проплывающие над макушками зданий. Он смотрит на Чонгука, стоящего в полуметре от него, но явно жаждущего придвинуться прямо сейчас вплотную.       – Я за этим и пришел, – говорит, а затем кивает мужчина, спрятав руки за спину и явно давая намек на то, что уже пора. Чимин безотрадно смотрит на отца. – Идем?       Его снова трогают за плечо, но уже всего на секунду задерживая на нем сжимающие крепко пальцы, как бы передавая все терпение и сострадание, поддержку и защиту этим жестом. Однако Чимину и это не идет на пользу. Лишь легкое тепло руки Чонгука, когда он незаметно касается ладони Чимина, заставляет немного воспрянуть духом, но и это приятное мелкое чувство проходит почти сразу.       Уже через некоторое время Чонгук сидит в зале бракосочетания, нервно подергивая левым коленом, регулярно сглатывая волнение и понимая, что совсем ничего не в порядке. В ЗАГСе настолько душно и некомфортно, что парень прилагает огромные силы, чтобы не развязать тугой галстук и не выкинуть его к чертям. Он переживает. Прямо сейчас произойдет то, что он отталкивал от себя, заместо этого утыкаясь в крыло несуществующей реальности, убаюкиваемый сладкими сказками типа той, где Чимин и он сбегают со свадьбы и уезжают в другой город, живут вместе и ни о чем не заботятся. И либо слишком наивен и глуп Чонгук для своих лет, либо просто слишком безумен от своей любви.       Он застывает и затаивает дыхание, лишь заслышав тяжелое постукивание каблуков в зале. Он таращит глаза и сглатывает, смотря на то, как священник читает какой-то невиданный, по мнению Чонгука, бред, как смотрят в глаза, стоя друг против друга, Ёнджи и Чимин. Он кусает губу почти до крови и боли в висках, когда грустным голосом его Чи произносит «согласен». Он готов сорваться с места, когда двое тянутся за поцелуем: один за роковым, другой за давно желаемым.       Мир переворачивается, и Чонгук борется с рвотным чувством в гортани, отворачиваясь и закрывая глаза, лишь бы не видеть этого накрывающего ужаса. Секунда, две, а он все не решается посмотреть вперед, ноги дрожат, а дыхание незамедлительно сбивается. Чонгук выходит под гул аплодисментов из зала, и, стоило двери захлопнуться, как он прижимается спиной к стене и тяжело выдыхает. Страдания его настолько жалкие и горькие, что он заливается ими еще сильнее, осознавая свою ничтожность и бесполезность. Он не стал останавливать все это, но разве мог? Он бездарен, жалок, подавлен и просто сломлен этой реальностью, лишившись спасательного крыла и теплых сказок. Возможно, скоро он лишится и теплых ласк, и поцелуев, и взглядов. Он уже видит непроизвольно, как у Чимина рождаются дети, как он счастливо целует Ёнджи, когда детки ликуют: «Папочка!»; видит, как на горячей постели нежатся два голых после жаркой ночи тела, как целуются и клянутся в любви; он видит, как они уезжают с детьми в другой город, купив там особняк и наслаждаясь всеми красками жизни, пока этих красок лишается бедный Чонгук, продолжая писать стихи и письма, которые так и не отправит потом, любимому, но утраченному Чимину. Но он знает, что Чимин не способен на что-то подобное. И от этого становится самую малость легче.       Чонгук должен быть рад, что у Чимина будет такое хорошее будущее. Но почему-то он не может даже улыбнуться этому будущему.       – Какой же я эгоист… – осуждающе шипит он и опускается на землю.       Он почти на сто процентов уверен, что с Ёнджи Чимину будет лучше. Она красивая, умная, заботливая и любящая. Она сможет стать отличной женой, домохозяйкой, матерью. Она будет лелеять Чимина и дарить всю себя, им не надо будет скрывать свои отношения. А что Чонгук? Разве у них с Чимином могло бы что-то подобное получиться? Ведь ни хорошим мужем, ни хорошим отцом Чонгук бы не стал, и он это знает. Знает и жалеет. А он бы так хотел встречать всегда рассвет на двуспальной кровати рядом с Чи, чистить вместе с Чи зубы, завтракать вместе с Чи и играть с их с Чи детьми, посылая друг другу любовные взгляды и влюбленные улыбки.       «Но мы, по крайней мере, друг друга любим...»       Чонгук встает с земли и шатается, ибо воздуха в легких все еще мало, а он не может вдохнуть полной грудью. Заходит нехотя в зал бракосочетания и застывает, видя улыбающуюся пару женатых, прижимающихся друг к другу и дарящих всем теплые слова благодарности.       – Чонгук, – слышит он голос матери, и та подходит совсем близко. – Где ты был? Иди, поздравь свою сестру и друга.       Чонгук фыркает, но женщина тянет его к себе за плечико пиджака, хотя хотелось бы за ухо.       – Хватит, Чонгук. Это твой долг.       «Какой еще, нахер, долг?» – фырчит он еще больше, корчась и направляясь к паре, попутно пытаясь раздвинуть склеенные нахмуренные брови. Когда у него это все же выходит, он продвигается через толпу к женатым и процеживает сухо, но с какой-никакой улыбкой на лице:       – Поздравляю, – и замечает, как глаза Чимина резко наполняются блеском, который он смаргивает наскоро и отвечает также без энтузиазма:       – Спасибо.       Проходит еще какое-то время, и вот Чонгук уже стоит на балконе большого здания вместе с какими-то мужчинами-гостями и потягивает шампанское из блестящего стеклянного бокала, пока пролетает мимо него едкий дым от сигарет.       – Хорошая из них семья получится, я думаю, – сказал один, высокий двадцатипятилетний, уставившись на крыши невысоких зданий.       – Ты думаешь, а я уверен, – заключил короткий диалог второй, жилистый тридцатилетний, выкуривая табак.       Чонгук их почти не слышит. Так, мимолетно обратил внимание на слова «хорошая», «семья» и «уверен», а остальное откинул в сторону. Он думает о том, останется ли хоть что-нибудь из имеемого ими с Чимином или же все исчезнет в небытие. Прямо сейчас он и Ёнджи, наверно, танцуют медленный танец, прижимаясь друг к другу и дыша друг другу прямо в лица из-за такой близости. От этих мыслей хочется по крайней мере блевать, и Чонгук, намереваясь сделать хоть что-нибудь с этим чувством раздражения, поплелся в уборную, оставив одному из мужчин бокал на попечение. Он хочет выплеснуть всю эту ярость несправедливости, накопившуюся за целый день и переливающуюся через край.       В это время Чимин смотрит по сторонам и не видит самого желаемого – Чонгука. Он испуганно цепляется за каждого гостя, за каждую спину и темную макушку, но не видит родной молочно-шоколадной головушки. Смотрит в сторону и ощущает на себе неприятный взгляд. Ёнджи касается его щеки, медленно кружа в танце, и спрашивает, причем совершенно зря и бесполезно:       – Что-то случилось? – Чимин сначала не отвечает, лишь тихо вздыхает, и в приглушенных звуках музыки звучит его взволнованный голос:       – Я отойду ненадолго, – и отпускает столбенеющую девушку, быстро удаляясь по направлению балкона – первое место, куда он бросил взгляд ищейки.       Он заглядывает туда и обнаруживает двух мужчин: один худой и вытянутый, другой – невысокий и крепкий. Легкое чувство разочарования в собственных суждениях и догадках заставляет Чимина поежиться.       – Не видели Чонгука?       Он не гарантирует стопроцентность ответа, но ждет его, как верный пес ждет команды.       – Только что зашел внутрь.       Чимин тут же, не поблагодарив, уходит, и уже направляется в сторону лестницы, которая ведет на первый этаж – в холл с раздевалкой и уборными. Единственные места, куда мог пойти Чонгук, – сортир или улица. Первым Чимин решает проверить сортир, на этот раз удовлетворяясь своими предположениями.       – Вот ты где…       Он улыбается, когда Чонгук, что пару секунд назад, как вошел сюда, хотел раздолбать раковину, поворачивается удивленно к нему и замирает.       – Ты почему не с гостями? – намеренно не добавляет он «с ней» и хмурится, но довольную улыбку трудно сдержать. Ведь понимает он прекрасно, что Чимин променял все именно на него – на своего парня.       – Соскучился, – просто отвечает он, медленно подходя кошачьей походкой к Чонгуку, заставляя сердце того отбить чечетку пару раз и подпрыгнуть к самой гортани. – Мне вернуться?       Чонгук отрадно ухмыляется, предчувствуя, наконец, долгожданное умиротворение и какое-никакое расслабление от этих дневных сует.       – Останься со мной, – говорит и тянет Чимина за маленькую его ручку к себе, касаясь его груди. – К тому же, я тоже безумно скучал, – добавляет и слегка наклоняется, чтобы ощутить хоть раз за день этот сладкий медовый вкус пухлых губ, сминающих его собственные нежно и слишком горячо.       Чимин тянется к нему на носочках и обвивает шею руками, прижимаясь вплотную. И все равно как-то, что они в сортире, все равно, что в любой момент в этот сортир может зайти кто-нибудь. Желание быть в тепле и комфорте слишком уморило их, и они, истосковавшиеся, льнут плотнее и плотнее, намереваясь слиться в одно целое. Чонгук по-кошачьи мурлычет и улыбается, а Чимин покусывает его губу, наматывая на пальчики молочно-шоколадные волосы. Опускается на пятки, напоследок игриво чмокая с характерным звуком, а Чонгук улыбается так широко и радостно, что скулы могут треснуть как у него, так и у Чимина от этой яркой картины. Чонгук уже не помнит, почему так безнадежно злился сегодня у ЗАГСа: должно быть, причиной тому были нервы, что трепали ему все эти новости и события. Но он не додумывает и снова целует Чимина, уже мелко и часто, выцеловывая розовые щечки, лоб и нос, пока тот жмурится и фырчит, но не отталкивает. Кусает за кончик носа и ловит возмущенный возглас, а потом и толчок в плечо.       – Не хочу возвращаться, – расстроенно замечает Чимин, утыкаясь в чужую ключицу и вдыхая сладкий парфюм, а Чонгук с иронией усмехается, ладонью большой проводя по голове, по шелковистым, слегка завитым волосам.       – Нужно идти. Из-за нас будут волноваться.       Чимин хочет остановить его, сжать руками талию и не отпускать на свободу, закрыв от всего мира. Однако он лишь фыркает, в последний раз вдыхая ароматный запах горячего тела, и размыкает круг, сжимающий до этого Чонгука. Тот уверенно берет его за руку все с той же любовью и нежностью, которую никогда бы Чимин не хотел терять. И верит сейчас, что не потеряет…       – Я люблю тебя, Чонгук-а.       – Я тоже люблю тебя, малыш.       …пока по-настоящему любит.