Почему я с тобой

      — Так и будешь тут злобно сидеть? — Куроцучи, недовольно скрестив руки на груди, смотрит на меня самым что ни на есть испытывающим взглядом. Но мне же с тех самых пор, как она меня поцеловала, каждый взгляд на неё даётся с большим трудом.       — Чего? — так же недовольно отзываюсь я, даже не смотря на неё — не могу, просто… не могу. Куро же наоборот — словно пытается подобраться ближе, чувствуя, как она облажалась, и каждый раз делает вид, будто ничего не было. Но это было. И я не могу просто так это забыть.       — Ты же так хотел, чтобы эта встреча состоялась, — пожимает плечами она, болтая абсолютно будничным тоном. И на секунду мне даже хочется поверить, что это моя младшая сестра, о которой я всю жизнь заботился и которую всю жизнь любил. Любил, как сестру. Но лишь мимолётный секундный взгляд — и это чувство испаряется. — А теперь сидишь тут и ждёшь у моря погоды.       — Чего тебе надо, Куро? — не выдерживаю я. Действительно, какого хрена она вообще пристала?       — Я же вижу, как ты хочешь поговорить с Ино. — От её слов меня буквально передёргивает: да она, чёрт возьми, издевается. Эта идиотка и так уже всё испортила, а теперь просто сыплет мне соль на рану.       — Оставь меня в покое, ладно? — Наконец я смотрю ей в глаза, пытаясь подавить в себе чувство отвращения и какого-то… предательства? Ощущение, что человек, которого я знал, просто исчез и его подменил новый — совершенно незнакомый, но пытающийся делать вид, что он тот самый, что был со мной всю жизнь. В её глазах я вижу лишь немое недовольство, и в любой другой ситуации привычная мне Куро начала бы возмущаться — мол, чего это я вообще с ней так разговариваю, — а потом и вовсе надавала бы мне подзатыльников, но не сейчас. Сейчас она понимает, что будто бы не имеет на это права, — и вообще не имеет права больше когда-либо ко мне прикасаться.       Недовольная, она уходит, вновь оставляя меня наедине со своими мыслями. Да, это круто, что Сасори вроде как «раскаялся», хотя все мы понимаем, что этому чёрствому куску дерьма наплевать на всех, кроме себя. И круто, что он позвал девчонок и они пришли, но… Тот вечер перевернул всё и для всех, и сейчас мне кажется, что Ино, только-только начавшая привыкать к нам, — ко мне? — потеряла всякое доверие, и вернуть его будет очень сложно. Или же невозможно вообще.       Теперь я лишь смотрю на неё — она сидит на диване, в одной руке, как обычно, держа телефон, а в другой — полупустой стакан с виски. Да-да, дома у Сасори мы пьём только дорогие напитки. Она сидит, со скучающим видом листая ленту Инстаграмма, время от времени потягивая напиток и корча недовольное лицо от его вкуса. Почему-то сейчас я боюсь к ней подойти, и это так странно — у меня никогда не было проблем с девушками, не было проблем с какой-то застенчивостью или вроде того, даже наоборот — всё всегда было довольно просто, но не с ней. С ней я всё время такое чувство, что взболтнёшь что-то не то, и тут же случится взрыв — она накричит на тебя, наговорит кучу всего и потом не будет общаться с тобой неделю, а то и месяц. С ней я боюсь сделать неосторожный шаг — она словно какое-то хрупкое изделие, которое я так легко могу разбить. Прошло уже часа два, как они здесь, часа полтора — как Сасори, судя по всему, сказал ей что-то невообразимо тупое, и теперь она просто сидит там, постепенно напиваясь, а я лишь жду непонятно чего, ведя с самим собой какие-то поучительные диалоги.       «Подойди к ней».       «Нет. Она теперь тебя ненавидит».       «Ты извинишься, и всё будет хорошо».       «Не будет, она же теперь тебя ненавидит!»       Злясь на самого себя, я выхожу на улицу, спешно закуривая сигарету и присаживаясь на скамейку. Видимо, мне просто не суждено сегодня — или когда-либо вообще в этой жизни — с ней поговорить. Да и чего я, собственно, так парюсь? Ей совсем наплевать на меня, а я почему-то весь уже исстрадался от непонятно чего. Просто успокойся, Дейдара. Забей, как обычно ты это делаешь, и всё будет…       — Привет.       Ну конечно, стоило мне только совсем уж отчаяться — вот и она. Яманака просто присаживается рядом со мной, а я из-за своих мыслей даже не услышал, как она открыла входную дверь и вышла наружу. «Привет», — так просто, и будто бы не было трёх часов страданий и самоистязаний.       — Привет, — тупо выпаливаю я, наконец впервые затянувшись. И даже не знаю, что дальше ей сказать.       — Спасибо, что рассказал про Сакуру тогда, — после недолгого молчания произносит Ино. — Не знаю, когда бы мы с Хинатой узнали, если бы не ты. — Я лишь понимающе улыбаюсь и киваю, всё ещё не зная, что ей ответить. В голову каждый раз возвращаются сказанные мною слова о том, что ей не наплевать только лишь на себя. Признаться честно — не знаю, я сказал это на эмоциях или же это всё-таки правда. Если так, то у них с Сасори на самом деле есть что-то общее.       — Думаю, мне стоит перед тобой извиниться, — всё же зачем-то начинаю говорить я, но Ино тут же прерывает меня:       — Не стоит. Ты был совершенно прав.       Наконец я осмеливаюсь взглянуть на неё. Светлые волосы стянуты в высокий хвост, открывая белоснежную шею, и одна непослушная прядь, как и всегда, выбилась из причёски и ниспадает на спокойное и даже несколько грустное лицо. Её задумчивый взгляд из-под полуопущенных длинных ресниц медленно блуждает по веранде Акасуна, то и дело останавливаясь, будто бы цепляясь за какую-то мелкую деталь, но потом тут же продолжая своё бессмысленное движение.       Сейчас я понимаю, насколько она красива. Ужасно, она просто ужасно красива.       Ино сидит, закинув ногу на ногу и расположив руки на коленях. Как только мой взгляд доходит до них — я тут же замечаю мелкие неглубокие порезы на её запястьях. Моментально отвожу глаза, но уже поздно — она заметила.       — Даже ничего не скажешь? — спрашивает Яманака, тоже опуская взгляд на свои запястья.       — А ты хочешь, чтобы я что-то сказал? — Ино горько усмехается от этого вопроса, и меня даже бесит это. Сейчас мне лишь кажется, что она попросту хочет к себе внимания, и ей совершенно наплевать на моё мнение на этот счёт — ей просто хочется, чтобы я говорил с ней о ней.       — Может, и хочу, — стерев с лица усмешку, произносит девушка. Я вновь смотрю на неё, на этот раз замечая её выделяющиеся скулы, а затем — слишком острые плечи и выпирающую ключицу — она будто бы вот-вот порвёт белоснежную тонкую кожу.       — Ты уже выглядишь нездорово. — От моих слов в её взгляде что-то меняется, но это совсем не похоже на обиду, скорее даже наоборот. — Но, видимо, тебе это только нравится.       Ино молчит, будто бы повторяя в своей голове мои слова, а через какое-то время берёт из моих рук сигарету и медленно затягивается, впуская в лёгкие дым. К моему удивлению, она даже не закашливается, проявляя отменную стойкость. Сейчас меня даже не удивляет, что эта девушка, всё время уворачивающаяся от дыма, как от огня, потому что «волосы будут вонять», внезапно начала курить — думаю, пора мне уже привыкать, что от людей можно ждать чего угодно.       Яманака медленно выпускает дым, прикрывая глаза, и возвращает сигарету мне. Я затягиваюсь и, почувствовав, что ей нужно ещё, возвращаю её девушке. В полнейшем молчании мы докуриваем, слушая лишь песни сверчков и изредка проносящийся где-то вдалеке шум автомобилей.       — Значит, Сасори живёт здесь со своими родителями? — вновь начинает разговор Ино, и у меня складывается ощущение, что ей сегодня уж очень хочется со мной говорить.       — И с бабушкой тоже. Она чем-то серьёзно больна, и родители Сасори повезли её в соседний город, там есть какая-то клиника, где ей могут помочь.       — Я слышала, как он разговаривает со своей мамой. Это просто отвратительно. — Я тут же усмехаюсь от этих слов — Ино даже не представляет, как Акасуна всю жизнь ведёт себя со всеми своими знакомыми. То, как он разговаривает со своей матерью, — просто цветочки. Но теперь я понимаю, почему её это так задевает.       — Да, Сасори не самый вежливый парень на свете. Он очень мало времени проводил со своей мамой, в основном его воспитывала Чиё. Да, можно сказать, нас всех она воспитывала.       Ино неожиданно для меня улыбается, и в её взгляде читается неподдельный интерес к нашей дружбе. Это даже странно.       — Да, — я улыбаюсь ей в ответ, — я, Итачи и Сасори буквально выросли на этой веранде, получая два вида нагоняев — от Чиё и от Оноки. Учиха постоянно были в разъездах, так что Итачи постоянно делал всякие глупости в нашей компании. Это было хорошее время: когда мы ещё учились в школе и перед нами не стоял самый дурацкий выбор на свете — выбор профессии и своего будущего. Вот тут-то я и осознал, что, хоть мы и выросли вместе, но выросли совершенно разными людьми.       — Почему? — вопрошает Ино, склонив голову набок, и в моей голове вновь проносится мысль о её чёртовой красоте.       — Ну, у Итачи всегда всё было схвачено: у его отца собственная компания, и в любом случае он мог бы работать с ним, если бы не захотел заниматься чем-то другим. У Сасори почти та же история: его предки богатые и могут позволить себе всё что угодно. И Сасори мог позволить себе бросить учёбу и быть уверенным, что на улице он не останется. А что я? Я не учусь, потому что понятия не имею, что мне стоит изучать и кем я вообще хочу быть. Я какой-то… потерянный. И такое чувство, что никогда не найду себя.       Я отвожу взгляд, почувствовав, что слишком разоткровенничался. Я и сам не понимаю, что эта Ино со мной творит. Несколько минут назад мне хотелось чуть ли не ударить её, а сейчас я болтаю о жизни, думая, что ей это интересно.       — Думаю, что у меня та же история, — тихо говорит она, но тут же переводит взгляд на вышедшего из дверного проёма Хидана: он разговаривает по телефону, даже не замечая нас и спускаясь с невысокой лестницы в маленький дворик дома Акасуна. — Сакуре всегда было наплевать на учёбу — у неё и без этого всё в жизни получится; отец Хинаты засунет её в лучший вуз на планете, а я слишком занята другими проблемами, — она неосознанно переводит взгляд на свои руки, — чтобы думать об образовании. Да и у меня нет интереса абсолютно ни к чему — полная апатия.       — Да, — киваю я, — у меня тоже так было, пока я не попал в мастерскую. Конечно, это не самая серьёзная работа на свете, но мне нравится. — Я достаю из кармана давно уже томящуюся там глиняную фигурку — маленькую белую птичку — и даю её в руки девушке. Она с неподдельным восторгом разглядывает её, обворожительно улыбаясь.       — Она просто великолепна, — через несколько секунд выдаёт Ино, вызывая у меня улыбку в ответ. Яманака хочет вернуть фигурку мне, но я лишь отвечаю:       — Пусть будет у тебя. Или можешь выбросить.       — Выбросить?! Да ты с ума сошёл! — Я не могу оторваться от её улыбающегося лица — всё-таки большую часть времени оно хранит абсолютно непроницаемое выражение. — У тебя настоящий талант.       — Да, Куро тоже так говорит.       Спустя лишь долю секунды я понимаю, что сморозил полную глупость. Улыбка моментально сходит с лица девушки, вороша не самые приятные воспоминания для нас обоих. Ты дебил, ты просто дебил, Дейдара.       Я нервно молчу несколько секунд, будто бы собираясь с мыслями, и наконец говорю:       — Ино, я сказал тебе это ещё тогда… — Девушка тут же впивается в меня аквамариновым взглядом, будто бы видя насквозь, будто бы эти мои слова ей так необходимы, будто она ждала, когда же наконец мы поднимем эту тему и я вновь буду перед ней объясняться. — Я не целовал её. Это она. Это она меня поцеловала.       — Что ты только что, мать твою, сказал?!       Яманака испуганным взглядом — так, будто бы сейчас произойдёт что-то ужасное, — пялится на появившегося из темноты Хидана. Тот же, в свою очередь, разъярённым взглядом пялится на меня. И я, собственно, не понимаю, в чём вообще дело.       — Чего? — Мне, конечно, не особенно хочется с ним откровенничать прямо здесь и сейчас, но раз уж он всё-таки услышал… — Да, я не говорил вам, но Куроцучи меня поцеловала… почему-то, — чувствую себя крайне тупо, будто бы оправдываясь перед ним и совершенно не понимая, почему я вообще должен это делать и почему ярость в его глазах нарастает с каждой секундой.       — Так вот, значит, что… — Хидан злобно выплёвывает слова, несколько пошатываясь — видимо, накатил он, как всегда, нехило, — и медленно приближаясь, а во мне на долю секунды зарождается чувство, что я вот-вот получу по лицу. — Значит, эта сука наконец дождалась своего и поэтому решила забить на меня…       Ино буквально зажмуривается после этих слов. На громкий голос беловолосого появляется та самая «виновница торжества», вызывая в моём друге новый прилив ярости.       — Чё ты сюда припёрлась? — Он ехидно и как-то даже горько улыбается. — Вновь пришла поцеловать своего любимого братишку?       В глазах Куроцучи читается лишь ужас, а до меня, кажется, начинает доходить. До меня начинает доходить, что всё это время у неё не было никаких подружек, у которых она оставалась ночевать, что всё это время Хидан приставал к ней не потому, что она «маленькая Куро, которую можно помучить, потому что она маленькая», что иногда от неё безудержно воняло мужским одеколоном не потому, что она постоянно тусила с моими друзьями, и что, вопреки всем её утверждениям и нытью, что она «никому не нравится», у неё всё-таки был тот, кто испытывал к ней симпатию.       Симпатию. Смешное слово, совершенно не ассоциирующееся с Хиданом.       — О нет! — Он тут же корчит притворную гримасу удивления. — Теперь, кажется, твой братишка всё знает. Знает, что ты его любишь и что мы с тобой уже года три как трахаемся. — Беловолосый принимает притворно-шокированный вид. — Блин, наверное, про три года он всё-таки не знал. Но главное, что теперь знает.       Куро переводит испуганный взгляд на меня, будто бы пытаясь как-то оправдаться, будто лелея внутри надежду, что я непробиваемо тупой и ничего не понял — или же непробиваемо глухой и ничего не слышал. Но я всё понял, и я всё слышал. И в следующую секунду я со всей силой, на которую только способен, бью кулаком по ухмыляющемуся пьяному лицу своего белобрысого друга.       Его ответ не заставляет себя долго ждать — и в следующее мгновение мы катаемся по траве, каждый пытаясь перебороть другого. Ярость заполняет всего меня — даже не понимая почему, я просто хочу убить его. Они оба врали мне всё это время — да о чём здесь говорить, я бы в жизни не позволил этому конченному алкашу даже приблизиться к своей сестре, которая — как выяснилось, — всё-таки меня… любит?! Мой мозг готов взорваться от всего этого, до заполонённого злостью сознания долетают крики девушек, но я лишь со всей силы продолжаю колотить этого ублюдка, а он, кажется, изрядно напившись, начинает сдавать позиции. Я оказываюсь сидящим сверху и бездумно наношу удары по его уже и так подбитому лицу, когда мою руку крепко хватает чужая рука, задерживая в воздухе, — появившийся из ниоткуда Сасори начинает стаскивать меня с уже даже не сопротивляющегося Мацураси, я же, в свою очередь, пытаюсь оттолкнуть его и окончательно добить беловолосого, но друг явно выигрывает.       — Успокойся, мать твою! — доносится до моих ушей голос Акасуна. — Ты же его сейчас убьёшь!       — Он это заслужил. — Мои местами испачканные кровью руки неконтролируемо трясутся, я перевожу взгляд на залитое слезами лицо Куроцучи, уже присевшую возле еле дышащего Хидана и пытавшуюся привести его в чувство. Много, этого слишком много. Сначала она целует меня, потом выясняется, что она спит с ним… три года?! И спит с ним, но при этом любит человека, который рос с ней всю жизнь, считал её родной сестрой, который спал с ней в одной комнате…       Много. Этого слишком много.       Я вырываюсь из рук Сасори, держа путь к выходу, намереваясь покинуть это место к чёртовой матери и — по крайней мере сейчас — не видеть лицо Куроцучи и залитое кровью лицо этого белобрысого придурка. Вслед я слышу крики своей сестры, но всё, что я могу ей ответить:       — Пошла ты к чёрту, Куро! Я не хочу больше тебя видеть!       Несусь по тёмным улицам, ничего не видя перед собой. Даже не знаю, чего мне сейчас хочется. И я даже не знаю, что было бы лучше — если бы они оба сразу признались мне во всём, или же я вообще никогда об этом не узнал. Одна мысль о том, что моя сестра трахалась с этим идиотом, вызывает во мне рвотный позыв, а воспоминания обо всех отпущенных им в её сторону шуточках, которые сейчас приобрели совершенно новый для меня смысл, порождают желание вернуться обратно и закончить начатое. Я даже не знаю, почему настолько остро реагирую, но всё это… всё это в совокупности… просто невыносимо.       Не знаю, сколько времени я бездумно иду в темноту, полностью увлечённый своими нерадужными мыслями, но когда наконец останавливаюсь, слышу тихие шаги позади.       Ино. Она всю эту дорогу шла за мной. Так же, как я уже однажды шёл за ней.       — Не хотелось оставлять тебя одного, — как-то даже виновато произносит Яманака, медленно и с некоторой осторожностью приближаясь ко мне. — Давай сядем?       Мы — как уже однажды случалось — оказываемся на какой-то скамейке и просто несколько минут сидим в тишине. Я пытаюсь отдышаться после быстрой ходьбы и слышу, что Ино пытается отдышаться тоже; это даже вызывает во мне мелкий смешок — представляю, как она неслась за мной по темноте, стараясь не потерять из виду.       — Так ты знала?       — Да.       Вновь усмехаюсь, откидываясь на спинку и поднимая глаза к усыпанному звёздами небу. Чувствую себя полным идиотом — видимо, один я не замечал ничего вокруг, когда все на свете уже об этом знали. И я уверен, что такой проницательный Сасори знал всё тоже. Знал — но вот только по какой-то причине ничего мне не сказал.       — Думаю, — после некоторого молчания добавляет Ино, — девчонкам это как-то заметнее, что ли… — Она мнётся, будто бы боясь взболтнуть лишнего. — Мы, наверное, слишком много сериалов смотрим и сразу замечаем эти любовные признаки, понимаешь?       — «Любовные»? — усмехаюсь я. — Ты думаешь, у них любовь?       Девушка пожимает плечами:       — А что, Хидан бы разозлился настолько, если бы не любил её?       Это заставляет меня замолчать на несколько секунд и задуматься: конечно, её слова имеют смысл, но Мацураси злится так часто, что довольно тяжело вот так сразу об этом судить.       — Всё равно я не верю, что такой, как Хидан, может кого-то полюбить. И уж тем более мою сестру. — Ино на мои слова лишь хмыкает. — Что?       — А что с ним не так? Почему он не может её полюбить?       — Не знаю, — тут же отвечаю я. — Просто… не может. Для него девушки всегда были только развлечением и не более. У него никогда не было серьёзных отношений — он только и делал, что хвастался нам, кого он трахнул вчера или сегодня. И как этот человек может полюбить кого-то? Тем более Куроцучи, которую знает всю свою жизнь.       — Куроцучи тоже знает тебя всю жизнь, — тихо проговаривает Ино, отводя взгляд и заставляя меня заткнуться. Не могу, я просто не могу о них говорить, не могу представлять их вместе и даже пытаться это как-то разумно объяснить. Мне не хочется думать, что Хидан действительно любит её, — для меня дико даже в голове это произносить, — что у них какие-то там серьёзные отношения и вообще что-либо серьёзное. — Знаешь, она знает о моей маме, — неожиданно говорит Яманака и на мой непонимающий взгляд добавляет: — В тот день, когда моя мама пыталась покончить с собой, Куроцучи слышала, как я рассказывала об этом Сакуре и Хинате.       — Неожиданно, — только и говорю я.       Ино кивает, опуская глаза в землю и будто бы погружаясь в свои мысли.       — Знаешь, она тебя терпеть не может. — Девушка усмехается после этих слов, даже не удивившись. — Для тебя это не новость?       — Нет. Думаю, она и Сакуру ненавидит тоже. Она ей тогда здорово насолила.       Сейчас меня даже не волнует, что там происходило с Куро в то время, — мне попросту не хочется о ней думать.       — Это всё началось из-за мамы? Всё это… с тобой? — Яманака вздрагивает, точно не ожидав услышать от меня этот вопрос. Её ресницы дрожат, когда она переводит задумчивый взгляд на меня, пожимая плечами.       — Это просто началось когда-то. Я уже и не помню. — Она вновь опускает глаза на свои руки. — Раньше я этого не делала — ничего не резала. Это недавно началось. — Ино говорит нервно, отрывисто, тяжело подбирая слова. — Просто всё становится хуже. Каждый день. Я знаю, что у меня уже крыша едет, но не могу… не могу остановиться.       Я кладу свою разбитую руку на её — белоснежную, с длинными тонкими пальцами, мертвецки холодную.       — Я много времени проводила одна после… Почему мне хочется сказать «после её смерти»? — Ино горько усмехается. — Наверное, потому, что она в тот день и правда умерла. С того дня у меня больше нет мамы, которая постоянно была рядом и поддерживала меня. Папа после всего просто стал абсолютно другим. Он винит себя. Винит, что не заметил никаких признаков, что не смог её остановить. Винит, что потерял её. Что мы оба её потеряли. — Вижу, как к её глазам подступают слёзы. — Да… я много была одна. Читала всякое. Стала задумываться насчёт своей внешности — искала изъяны, пыталась стать лучше. Подумала, что мне стоит сбросить пару кило. Начала сидеть на диетах — но они не помогали. Вообще никак. Стала заниматься спортом, но всё равно ничего не уходило. В какой-то момент я просто стала меньше есть — и килограммы начали исчезать. Все в школе делали мне комплименты, говорили, какая я стала красивая, как хорошо я теперь выгляжу. Парни стали обращать на меня внимание. Мне это жутко понравилось. Я стала худеть дальше — ела всё меньше и меньше. Сначала думала, похудею до пятидесяти. Потом — до сорока пяти. Теперь — до сорока. В какой-то момент я стала взвешиваться каждый день. Я и сейчас это делаю. И если я вижу хоть несколько прибавившихся сотен грамм — у меня начинается жуткая истерика, и после этого я не ем два дня.       Ино замолкает, свободной рукой вытирая слёзы с щёк.       — Когда со мной это впервые случилось, я испугалась. Наверное, в этот момент я поняла, что окончательно чокнулась. Я в тот день полночи пролежала в ванной на полу и прорыдала. Я сейчас думаю, что никогда не смогу вернуться к прошлой жизни. Никогда не смогу снова есть что попало, никогда не перестану считать калории, никогда… снова не буду нормальной. Я готова буду часть тела отрезать, если наберу хоть несколько килограмм. Боже, для меня даже слово «несколько» звучит как какой-то кошмар. Несколько — это даже один. Даже если я один килограмм наберу, мне кажется, я покончу с собой. Я этого просто не вынесу.       Я лишь молча слушаю её, и мне даже в голову не приходит какой-то разумный ответ на всё это.       — Я поэтому начала руки резать, — продолжает она после некоторого молчания. — Когда у меня начинаются истерики, я вообще не могу успокоиться. Ну, то есть, я вижу, что у меня плюс пятьсот грамм, и что мне делать? Я их моментально не могу сбросить, понимаешь? Я просто начинаю рыдать, мне хочется кожу с себя снять, хочется избавиться от этих чёртовых пятисот грамм. Даже если я думаю, что завтра их, возможно, не будет, сегодня мне с ними ещё жить. И это невыносимо. Я просто ненавижу себя — ненавижу за то, что вчера не удержалась и сожрала это дурацкое яблоко или выпила чай, — и теперь у меня есть эти пятьсот грамм. Я плачу, я просто плачу и плачу, у меня башка готова вот-вот лопнуть, а я снова смотрю на своё отражение и продолжаю реветь. Потом немного успокаиваюсь и думаю, какая же я идиотка, я совсем уже больная и мне в психушку нужно — и начинаю снова реветь. Это замкнутый круг. Но если я возьму лезвие и порежу — я успокаиваюсь. Мне становится по-настоящему больно, просто смотрю, как кровь стекает по руке, и это действует чертовски успокаивающе.       Слёзы градом катятся по её щекам, но Ино даже не замечает их, всё говоря и говоря словно заведённая, будто бы она тысячу раз хотела рассказать это кому-то и, возможно, даже репетировала, и сейчас у неё наконец-то появился шанс. Она лихорадочно переводит взгляд на меня.       — Ты теперь, наверное, тоже думаешь, что я придурочная.       — Я рад, что ты мне это рассказала.       Она непонимающе смотрит на меня, а потом выдавливает измученную улыбку — и уже через секунду начинает в голос рыдать, закрывая лицо руками.       Я лишь обнимаю её, и она утыкается носом мне в грудь, цепляясь пальцами за мою кофту; я чувствую её разгорячённое дыхание и проступающие сквозь ткань слёзы. Она вся трясётся, а я лишь ставлю подбородок на её светлую макушку, сильнее прижимая к себе. Ино прижимается в ответ — будто бы стараясь сделать так, чтобы её боль стала меньше, хотя бы чуть-чуть утихла, но видимо, ей совсем не становится легче.       — Я не знаю… я просто не знаю, что мне делать… — слышу её приглушённый отрывистый шёпот.       — Всё будет хорошо, — только и говорю я. — Всё будет хорошо.       Через какое-то время она немного успокаивается, отстраняясь и пытаясь не показывать мне своё распухшее от слёз лицо, но потом понимает, что стесняться ей, видимо, уже нечего. Девушка достаёт телефон, всё ещё всхлипывая, и набирает какой-то текст.       — Написала девочкам, — поясняет она, — ещё когда шла за тобой, но никто из них не отвечает.       — Уже поздно. Наверное, разошлись по домам и уже спят.       — Странно, что никто из них не попрощался. Я видела, как Хината болтала с Итачи, а потом они оба исчезли. Но вот куда подевалась Сакура?       — У неё сейчас не самое лучшее время — может, просто захотела побыть одна.       Яманака лишь кивает, и мы оба понимаем, что пора уже двигаться домой. Мы добираемся в полной тишине. Ино — вся в своих мыслях, я же просто не хочу их тревожить. Уже подойдя к дому, она сама обнимает меня — крепко, будто бы пытаясь выразить свою благодарность, но не в силах произнести её вслух. Я обнимаю её в ответ, и, кинув на меня последний грустный взгляд, Яманака заходит в свой дом.       Как только за ней закрывается дверь, я получаю сообщение.

4:12

Итачи: Чувак, у меня сегодня было лучшее свидание в жизни. Итачи: Я сейчас просто лежу с таким довольным лицом и от радости не могу заснуть.       Я лишь тяжело вздыхаю, вновь переводя взгляд на дом Яманака и замечая зажегшийся в комнате на втором этаже свет.       Через секунду в окне появляется Ино и, грустно улыбаясь, смотрит на меня.