Об увлеченности и сердечных приступах

Это история о том, как Виктор умирает от сердечного приступа. Или от аневризмы и чего-то похожего. …Ладно, возможно, всё не так драматично, как звучит. Но начинается всё скучным сентябрьским утром, когда Виктор теряется в своих мыслях, попивая кофе, и приходит к некоторым ужасающим его выводам. Во-первых, в этом году для него наступает страшное тридцатилетие, и его молодость быстро утекает сквозь пальцы, как песок в песочных часах. Сегодня утром, рассматривая себя в зеркале в ванной, Виктор заметил преждевременные морщинки на лице, и, черт возьми, он ведь знал, что пожалеет, когда отказался использовать увлажняющий омолаживающий крем, предложенный Крисом. Во-вторых, в последнее время в перерывах между адскими тренировками с Яковом и долгими вечерними тренировками с Юри спина стала болеть сильнее. Коленные суставы теперь издают зловещие звуки каждый раз, когда он немного перебарщивает с прыжками. …Ладно, в этом Виктор сам виноват. Юрио не-так-уж-и-тонко намекнул, что он слишком стар для четверных, и это не то, что Виктор спустил бы ему с рук. А если серьезно, то как смеет эта маленькая дива говорить подобное? Виктору скоро тридцать, но это не значит, что звание Живой Русской Легенды досталось ему просто так. Он приземлял четверные с пятнадцати лет, он сделает это даже во сне. Кроме того, Юрио нужно было поставить на место. Виктор бросил ему вызов ради общего блага, правда-правда. В-третьих, волосы стали выпадать в ужасных количествах. Буквально на днях он заметил на подушке два платиновых волоска. Два. Юри едва смог его утешить. (Юри сказал: «Ты не лысеешь, просто у тебя широкий лоб, а волосы начинаются чуть выше. Так даже лучше».) Маккачин радостно забегает на кухню, не обращая внимания на внутренние страдания Виктора. Он лает в знак приветствия, а потом ставит лапы на пижамные штаны хозяина, пока Виктор не вздыхает и не запускает пальцы в мягкий мех пса, чешет ему уши и игриво щелкает его по носу. — Маккачин, — жалуется Виктор, — мы оба превращаемся в старые развалюхи. Как ты думаешь, Юри будет любить нас, когда мы облысеем и состаримся? Маккачин лает. — Ты прав, он, наверное, будет любить тебя. Неважно, каким старым ты будешь, ты все равно останешься моим милым маленьким щеночком? Так ведь, Макка-Маккачин? — умиляется Виктор и смеется, когда Маккачин высовывает язык от удовольствия. — А я? Как Юри сможет любить меня, если я перестану быть таким сногсшибательным, ха? Когда Маккачин не в состоянии дать ему ответ и начинает тихо подвывать, Виктор отпускает его и снова вздыхает. Сделав глоток из кружки, он обреченно заключает, что, скорее всего, некоторые вещи теперь слишком тяжелые для его старых, немощных рук. К примеру, тысячи четверных и тренировки от рассвета до заката. Или безумные показательные. Юри заходит на кухню, и Виктор давится напитком. (Или вид его сонного жениха, который выходит из спальни почти голый, одетый только в кофту от костюма Русской Команды и трусы.) — Юри, — хрипит Виктор, когда Кацуки шаркает к столу и несколько вещей происходят одновременно. Его мозг сбоит, как неисправный компьютер, легкие замирают на половине вдоха, а сердце пропускает удар… и какого хрена. Виктор совершенно уверен, что так ощущается сердечный приступ. Красная кофта слишком велика для Юри, рукава закрывают запястья, а сама она прикрывает его бедра. Молния не застегнута до конца, обнажая прекрасную шею, расцвеченную розовыми пятнами. Нижнее белье облегает его крепкие бедра, темная ткань составляет разительный контраст с нежно-персиковый кожей Юри, на которой видны следы легких укусов и отметин. Виктор оглядывает их немного виновато. Он до сих пор помнит, как кожа Юри чувствуется на губах, насколько она мягкая, соленая и теплая на вкус; поощряющие стоны Юри эхом застыли в ушах, когда он выгибался… — Что, — ворчит Юри. Внимание Виктора переключается, и сердце снова пропускает удар. Он сглатывает, вспоминая, как дышать. — Ничего. Юри щурится на него из-за стекол очков, в замешательстве морща нос. Он все еще полусонный, с мутными ото сна глазами и взъерошенными подушкой, торчащими в разные стороны волосами. Он надувается, выпячивая нижнюю губу, и Виктору до ужаса хочется ее прикусить. Доброе утро — хочет сказать Виктор, но его горло пересохло, а дурацкий мозг все еще не работает, так что выходит только: — Сдг. «Это совершенно точно сердечный приступ», — думает Виктор. — Мхмф, — отвечает Юри, как будто понимая, что Виктор сказал; и его ответ можно одинаково перевести как «доброе утро» и «заткнись». Ну или сразу оба. Сейчас раннее утро, и у Юри пока не слишком хорошо с речью. Всё, что он может — это недовольно моргать, как будто он зол на весь мир за то, что его разбудили; кажется, будто он может заснуть в любую секунду, свернувшись калачиком. Когда он замечает Маккачина, в упор смотрящего на него, Юри слегка наклоняется, мягко гладит пуделя и снова издает набор странных звуков, видимо, пытаясь поговорить с собакой на этом тарабарском наречии. Это невероятно мило, и Юри прекрасен. Виктор испытывает сильнейшее желание закутать его в плед и спрятать в безопасное место навсегда. Следующее сильнейшее желание — толкнуть его к стене и целовать до потери дыхания. К счастью, Виктор не следует ни одному из желаний и прочищает горло, привлекая к себе внимание сонного Юри. — Кофе? — предлагает он за неимением других слов и потягивает жениху кружку. — Кофе, — повторяет Юри. Он заинтригованно моргает, а затем подходит ближе, пока не оказывается близко настолько, чтобы с помощью Виктора обхватить пальцами кружку; кончики его пальцев излучают тепло, когда задевают кожу Виктора. Юри делает первый глоток, прикрывает глаза и издает блаженный стон удовольствия. Виктор на грани обморока. Разве обморок — это не один из симптомов сердечного приступа? Виктор умирает? — Хорошо? — слабо спрашивает он, сердце колотится где-то в горле. Юри не отвечает, попивая кофе из кружки Виктора, но хватка вокруг его ладони усиливается, и Виктор может только смотреть во все глаза, с очаровательной беспомощностью наблюдая за любовью всей его жизни, которая крадет его утренний кофе прямо перед ним. Юри отстраняется от кружки только тогда, когда в ней ничего не остается, и удовлетворенно хмыкает. — Эй, — еще раз здоровается Виктор и улыбается, замечая, что в карих глаза теперь стали куда осмысленнее. — Ты надел мою кофту. — Былхолдно, — мямлит Юри в ответ. Он прижимается ближе и бурчит, пока Виктор не понимает, чего он хочет, и не раскрывает объятья, со смешком прижимая Юри к себе. Юри удобно устраивает руки чуть пониже спины Виктора и прячет лицо в основании его шеи. — Почему ты без рубашки? Тебе не холодно? — Я русский, — объясняет Виктор. — А я японец, — отвечает Юри, и до него явно не дошел весь смысл. Виктор смеется. — Я имею в виду, что создан для такой погоды. А мое solnyshko, похоже, нет, — говорит Виктор. Юри прижимается к нему крепче. — У нас ведь выходной, так? — как бы невзначай начинает Виктор и бросает взгляд за окно. На улице хмуро, солнце спряталось за тучами. Виктор тихо бормочет что-то, а потом предлагает: — Хочешь пропустить утреннюю пробежку и поваляться в кровати? На улице ужасно противно. — Принято, — благодарно вздыхает Юри. — Давай. — Он целует Виктора в плечо в благодарность за его гениальную идею, а затем прижимается к ключице, как будто пытается заставить своего жениха поделиться теплом. От этого у Виктора слабеют колени, а сердце пропускает еще один удар. А если серьезно, Виктор уверен, что умирает. Может, рассказать Юри о сердечном приступе? — Мог бы позвать меня, — вместо этого замечает Виктор, игнорируя тот факт, что прямо сейчас его сердце может остановиться, и понижает голос: — Я бы согрел тебя. Я могу придумать несколько способов, чтобы согреть тебя прямо сейчас. — Как? — спрашивает Юри. — Вот так. — Виктор игриво чмокает своего жениха в макушку, а потом в лоб, и Юри, в свою очередь, в замешательстве смотрит на него. Виктор осыпает лицо своего жениха поцелуями, каждый раз специально громко чмокая и ухмыляется, едва губы Юри трогает улыбка. — Не останавливайся, — просит Юри, когда Виктор отстраняется. — Поцелуй меня. — Вот так? — спрашивает Виктор, целуя его в щеку. — Нет, по-настоящему, — требует Юри. — Вот так? — Виктор целует другую щеку. — Виктор. — Ладно-ладно. — Виктор наклоняется медленно, аккуратно, наблюдая за Юри сквозь опущенные веки и… …целует его в кончик носа. — Викто-о-о-ор, — стонет Юри. Он нежно хватает его за затылок и досадливо ворчит, когда Виктор с ухмылкой отстраняется. — Не издевайся, — скулит он и трется о шею мужчины. — Еще так рано. — Почему бы и нет? — спрашивает Виктор, ему очень весело. — Ты украл мою кофту. — Я замерз. — А потом и кофе. — Ты сам его предложил. — А сейчас ты используешь меня как подушку, Юри. Юри. Юри-и-и-и… Виктора нагло прерывают, когда рука, до этого лежащая у него на затылке, дергает его вниз, а затем потрескавшиеся губы крадут его дыхание. Рот Юри теплый и мягкий, и мокрый, и Виктор тает, как кусок масла на солнце. Они целуются нежно, мягко прикусывая губы друг друга, прикрывают глаза и переплетают пальцы. Они отстраняются, когда не хватает воздуха, и на слегка подрагивающих губах Виктора остается вкус кофе и свежесть зубной пасты; и сердце быстро ударяется о ребра, выпрыгивая из груди. — Вот так, — шепчет Юри и еще раз целует Виктора в приоткрытый рот. — Юри, — выдыхает Виктор. Соприкасаясь с красиво смеющимся Юри лбами, Виктор прикрывает глаза, и к его щекам приливает тепло. Юри такой замечательный, что Виктору физически больно находиться с ним рядом. — Юри, Юри, — бездумно повторяет он, — если ты продолжишь в том же духе, то сведешь меня в раннюю могилу, solnyshko. — Да? — усмехается Юри, большим пальцем оглаживая скулу Виктора. Тот беспомощно подставляется под прикосновение. — Да, — признается Виктор. — Каждый раз, когда я вижу тебя, у меня случается сердечный приступ. Юри фыркает. — Я серьезно, — настаивает Виктор. Он моргает и доверчиво смотрит в широко открытые, блестящие карие глаза Юри и кладет ладонь Кацуки на свою голую грудь — туда, где гулко стучит, выпрыгивая из груди, сердце. — Здесь, чувствуешь? — Ты такой дурак, — жалуется Юри, но тут же вспыхивает, едва чувствует сердцебиение Виктора под ладонью. Он забывается на несколько секунд; ладонь с растопыренными пальцами лежит у Виктора на сердце, а глаза благоговейно расширяются. — Видишь? — мягко говорит Виктор. — Сердечный приступ. — Виктор, — запинается Юри, отводит взгляд и, вспыхнув, убирает руку. — Это несправедливо. Виктор наклоняет голову. — Почему? Мучаясь от смущения, Юри медленно косится на него. — Это просто не… несправедливо. Уж тебе-то не пристало жаловаться, что рядом со мной ты чувствуешь себя по-другому. Когда мы только познакомились, первые несколько месяцев я думал, что загнусь от гипервентиляции, если увижу тебя еще раз. — Правда? Юри хихикает. — Я имею в виду, ты себя видел? Ты великолепен. Виктор слабо фыркает и качает головой. Юри развеял все его сомнения всего двумя предложениями.  — Ты великолепен, — говорит он и наклоняется, чтобы поцеловать Юри еще раз — он ведь может. Отстранившись, Виктор отмечает ту трепетную тишину, повисшую между ними. Юри, как и Виктор несколько минут назад, тянется к его ладони и аккуратно кладет себе на грудь, прямо напротив сердца, и нежно смотрит на Виктора: — Вот, чувствуешь? Виктор делает, как он сказал. И под кончиками пальцев он чувствует сердце Юри, которое бьется в такт с его собственным. . . . . . . (Позже, лежа в кровати, Виктор спрашивает: — Это значит, что ты будешь любить меня, несмотря на то, что я лысею? — Ты не лысеешь, Виктор, — мученически вздыхает Юри. — У тебя просто широкий лоб. Виктор скулит. — Спасибо за утешение, Юри!)