И шаги его гулко звучат
В коридорах сплошной темноты.
В отпечатках следов его
Растут полевые цветы.
Первое, что увидел Наруто, когда зашёл в мастерскую, был мельтешащий между баночками с красками Саске, который не обратил ни малейшего внимания на его приход. Конечно, начнись сейчас ядерная война, он бы не отошёл от мольберта ни на шаг, а наоборот: при необходимости кинулся бы защищать его ценой своей жизни. Это Наруто понял ещё в первую неделю их с Учихой общения. Он был горд наконец узнать фамилию Саске, и, хотя Интернет пестрел статьями о происшествии шестилетней давности, Наруто принципиально ничего не искал и поэтому был рад, что Саске лично сообщил такую важную деталь ему. Когда Саске творил, он не видел никого и ничего вокруг. Он забывал обо всём. Весь его мир сужался до кистей рук, которые шустро перебирали инструменты и хватали то одно, то другое, и до мольберта, за которым Саске стоял. Будучи погружён в процесс, парень часто страдал неуклюжестью, и поэтому практически всегда после завершения работы ему приходилось отмывать руки, одежду, пол, телефон и даже одинокую лампочку. Учиха не любил рисовать в блокнотах или на маленьких листках. Его раздражало, когда ему всё же приходилось их использовать за неимением ничего другого в моменты внезапного вдохновения. Он не любил ограничения, и Наруто считал, что для Саске идеальным холстом являлся бы бесконечный мольберт: без начала и без конца. Но, увы, Узумаки не мог подарить Учихе что-то подобное, поэтому тому приходилось творить там, где прижмёт. Наруто не удивился, что Саске никак не отреагировал на его приход; он подошёл ближе, взглянул из-за плеча на работу (мысленно вздохнув, что это снова была не «та самая», которую Учиха никак не хотел показывать до завершения) и прошёл на кухню заварить себе и художнику горячительные напитки. Раньше Наруто не позволял себе такой вольности — отходить от Учихи в моменты его творчества; он наблюдал за каждым движением и не понимал, как раньше мог жить без столь прелестной картины. А ещё забавной. Узумаки мотнул головой. Нет, он не считал чем-то смешным такую погружённость в себя Саске, его неуклюжесть. Наруто поражался и недоумевал каждый раз, когда видел новый синяк или порез. Саске, но где ты мог порезаться среди красок?! Парень не понимал, что творит, поэтому никогда не замечал внезапные преграды (которые были не такими уж «внезапными») будь то диван, другой мольберт, стул. Наруто поражался, как за такие маленькие сроки, на которые он оставлял Учиху без присмотра, можно было наворотить в основной комнате такой бедлам. Перевёрнутые работы, сваленные со стула баночки, которые практически всегда разбивались и впивались своими осколками в ступни художника. А тот даже не чувствовал! После третьего подобного случая Наруто подарил тому неразбивающуюся, как завещала реклама, баночку. Наруто всегда ругал его за такую беспечность, но тот лишь чертовски обворожительно улыбался (как рассказывал потом сам Узумаки своей сестре) и слегка морщил нос при вытаскивании из плоти очередного острого кусочка. Парень настолько привык к такому, что уже не обращал внимания на свои увечья, а только подтрунивал над вторым парнем, который носился с ним как курочка-наседка. Да, в первые недели он вёл себя действительно странно. Вернее, они оба. Притираясь друг к другу, привыкая. Наруто наполнил кипятком одну из кружек и добавил заварку. Это всё было странно. Да, именно так и сказала Карин, выслушав историю своего братца и наконец-то перестав волноваться за него. «Ничего страшного с этим придурком не случилось. Просто… вырос…». Сейчас, вспоминая все комментарии сестры, Наруто улыбнулся в кружку. Карин отпускала разные шуточки в его сторону, будучи мастером в таких делах, она добивалась быстро расползающихся красных пятен по лицу брата: то от злости, то от смущения. Смущение… В общении с Саске оно уходило на второй план, даже когда ему хотелось внезапно поцеловать парня или когда он ловил себя на очередной неприличной мысли. Наруто казалось это настолько естественным, что он не откладывал дело в долгий ящик, а шёл и целовал или говорил свои мысли вслух, отчего получал по голове и пошленькую ухмылку (Наруто никогда не забывал, что Учиха — чёртов маньяк-извращенец), а бывало и в обратной последовательности. Конечно, в самом начале все эти мысли сбивали с толку и заставляли отводить взгляд. Но стоило ему взглянуть в лицо Саске и увидеть там уверенность и принятие, все сомнения отступали прочь, ведь тот чувствовал то же самое... Наруто прошёл обратно, в основную комнатку, по пути подхватывая вторую кружку с дымящимся кофе. Как оказалось, то был любимый напиток художника. И Наруто абсолютно не понимал, как можно пить такую горечь, но Саске лишь фыркал на это или же отпускал шуточки на тему «у меня есть одна сладость, мне хватает». Как оказалось, Учиха любил каламбурить. Очень отвратно каламбурить, к слову. А ещё Учиха любил, когда Наруто, допоздна засидевшись у него, прижимался ближе, чтобы не упасть с узкого дивана. У них пока ничего не дошло дальше поцелуев и интимных прикосновений к оголённой коже. И их это устраивало, как и устраивали их отношения. Отношения. — Мда… — проговорил Узумаки, смотря на поле боя, оставленное Учихой «под творчеством», его личным наркотиком. Разбросанные краски, заваленные на бок готовые картины, сваленные кисточки, которые сейчас и искал Саске, и по его лицу было видно — не мог найти, отчего губы сжались в тонкую линию и глаза стреляли молниями. — Эх, горе ты луковое, — покачал головой блондин, оставляя на небольшом столике кружки и пробираясь к парню, по пути стараясь привести в пригодный вид то, до чего мог дотянуться (и что вообще можно было исправить). Места в мастерской уже не хватало не то что для вдвое большего количества людей, а даже для картин. Наруто не понимал, как у него это получается, но он всегда чувствовал моменты, когда художник начинал приходить в себя. Как сейчас, например, когда на него уставились потихоньку возвращающим осмысленность взглядом. Вернее даже не на него, а на кисточки, что тот держал в руках и протягивал парню. Саске стушевался. Он всегда смущался, когда понимал, что Наруто видел его «творческий порыв» — это была единственная вещь, к которой он не мог привыкнуть. Что кто-то ещё разделяет с ним такие минуты, и, хотя Наруто не бегал с затуманенным взором по мастерской, переворачивая всё на своём пути, чтобы написать новое творение, — он был рядом и видел Саске. Разделял это время. Был с ним. Не обращая внимания на смущение Саске, Наруто подошёл к кружкам и вернулся обратно, протягивая одну из них. — Ты ел? — Это был первый вопрос, когда Узумаки приходил к нему и заставал в таком виде. Как уже говорилось, Саске в такие моменты ничего не замечал и обо всём забывал. Лицо парня отбросило все сомнения Наруто. Забыл. Несказанным плюсом для Наруто было то, что после таких творческих «приходов» Саске, пока полностью не пришёл в себя, не мог солгать. А приходил он в себя от двух до пяти минут, в зависимости от силы «углубления». За это время от всегда скрытного паренька можно было добиться любой правды. «Родину можешь сдать. Находка для шпиона», — усмехнулся Наруто, качая головой и аккуратно давая подзатыльник (он боялся сильно бить того по черепушке в такие моменты, мало ли что), который немного привёл в чувство Саске и заставил того нормально функционировать — бурчать что-то о том, что он не маленький и что ел. Кажется. — Ни хрена ты не ел, теме! — возмутился такой наглой лжи Наруто. И взглядом приказал тому следовать за ним. Придя на кухню, Узумаки стал раскладывать свой пакет, в котором находились разные вкусности. Он знал, куда идёт. У художника обычно в холодильнике даже мыши не было. Он вообще поражался, чем тот питался до него. «Красками, что ль?» Наруто выудил из своей ноши пакет помидоров, упаковку мармелада с пачкой чая, несколько булочек (а кто откармливать Учиху будет?) и несколько видов быстрорастворимой лапши. От последнего Саске скривился. — Опять эта отрава. — Ха?! — возмутился Наруто, всегда готовый отстаивать честь рамена, что он, к слову, и делал каждый день. — Я не заставляю тебя это есть. — Мне становится плохо, когда я вижу, какой нездоровой пищей ты питаешься. — И скрестил руки на груди, полностью отходя от часов, проведённых в забытьи. — Ого! — делано изумился блондин. — Кто бы говорил о здоровом питании. Ты, человек, который забывает, что это вообще нужно делать... — Выпучив глаза и наступая на юношу: — Есть, Саске. Обычным людям нужно питаться. Учиха хмыкнул. — Думаю, мы давно решили, что я не «обычный человек». — Усмешка. Наруто резко замолчал. Он вспомнил, что в один из откровенных разговоров проболтался Саске, что считает того «существом», после чего они провели несколько часов в дискуссиях на эту тему, так и не придя к единому знаменателю. Узумаки всё так же считал Саске неким существом. Не человеком. — Бэ-бэ-бэ, — не нашёлся Наруто, но оставлять за Саске последнее слово желанием не горел. — Вот он, великий оратор Узумаки, — не заставил себя ждать Учиха, определённо зная, куда давить. «Чёртов теме. Гад», — распетушился Наруто, готовый отстаивать свою честь будущего журналиста. Карин, когда узнала, на кого решил учиться её брат, долго не могла прийти в себя. Она думала, что будет долго смеяться, но когда увидела в глазах парня уверенность в своих словах и действиях, только тяжело вздохнула. В какой-то мере она не была удивлена. У Наруто с детства был особый дар убеждения, и она считала, что если развивать эти черты характера, из него получится неплохой диктор или даже депутат — лидер. Но с годами умение всегда (!) красиво и слаженно говорить не приходило, и Карин с огорчением подумала, что её братик теряет свое призвание. Но нет! Несколько лет назад, когда встал вопрос о будущей профессии, тот заявил, что хочет стать прекрасным оратором и повести за собой людей. И раскрыться ему поможет не что иное, как журналистское дело. В шоке пребывал и Учиха, когда Наруто решил раскрыться, на кого он учится (к удивлению, Саске не знал его курса) и к чему стремится. Но, в отличие от сестры, он не стал смеяться, а отнёсся со всей серьёзностью (и скептицизмом, как бы это странно ни звучало). Он решил помочь парню в этом деле, ведь, как показала практика, у Учихи был хорошо подвешен язык. Так что он не забывал напоминать об этом горе-оратору в моменты, когда тот не мог оформить свои мысли, тем самым раззадоривая его, заставляя усердно думать и раскладывать мысли по полочкам. — Саске, — внезапно спокойно заговорил Наруто, — я тут подумал. Карин постоянно торчит у своего парня, и всё движется к тому, что она к нему переедет. — Глаза в глаза. И Наруто понял, что Учиха ещё не уловил. — Я не хочу сказать, что мне нужна замена. Просто… — Запнулся, но тут же взял себя в руки. Он же оратор, чёрт побери. — Всё складывается как нельзя лучше. Плюс твоя мастерская стала тебе мала, — скривился от такого оборота, — я хотел сказать, что тебе не хватает места для творчества, а мне и присесть негде, кроме кухни или туалета… «А-а-а, Узумаки, зачем ты упомянул сортир?!» — К чему ты клонишь, Наруто? — Перебирайся ко мне. От такого Учиха опешил. Не ожидал. — Но ведь я… — теперь подобрать слова не мог он. — Мои картины… Мастерская. Я буду постоянно здесь, ведь мне нужно работать. — Будешь это делать у меня. — Но я буду мешать. — Ха, — усмехнулся Наруто. — Кто кому ещё мешать будет. Я выделю тебе комнату Карин для твоей мастерской номер два. Не волнуйся, — тут же добавил быстро, — с сестрой я договорюсь. — Но… Но, — не мог поверить Саске, — ты уверен? — тихо спросил. — Знаешь, Саске, — завёл шарманку Наруто. — В нашем мире, — подошёл вплотную, прижав художника к себе, — ни в чём нельзя быть уверенным, но, — приблизил губы к чужим губам, — я хочу, чтобы сегодня ночью ты заснул в моей постели.