***
Пальцы, — тонкие, покрытыми мелкими ожогами и мозолями на внутренней стороне, следы его боевого прошлого, настоящего и будущего, — осторожно прошлись по шелковой, бледно-бирюзовой тесьме, нежным узором соединившей темное и светлое серебро нижнего ансамбля и осеннюю позолоту плаща с перламутрово-инеевой застежкой в тон на груди. Ткань была мягкой и легкой, и приятно скользила по коже, оправдывая свою цену, но Оби-Ван с тонкой, чуточку печальной и горькой улыбкой подумал, что ему было не суждено наслаждаться качеством официальных костюмов ни в одном из миров, которым он принадлежал. Ни один выход в свет не был для него счастливым, ни разу он не пришел лишь для того, чтобы сопроводить gospodina и немного отдохнуть. В шелковых лентах на медных волосах всегда скрывались крошечные иголки, смазанные ядом, в тонкие подвязки на бедрах вкладывались украденные украшения, плотно прижимаемые кружевом к коже, чтобы не звенели, в слои юбок прятались документы, а под стелькой украшенных драгоценными камнями туфель на устойчивых каблуках, помещались склянки с ядом, печатки и печати, или маленькие ключи. Пока Кхамали Малар расточала нежные и сладкие улыбки, и хлопала выкрашенными углем ресницами, обрамлявшими красивые, но нарочито-пустые глаза, — привлекающие не меньше внимания, чем белизна груди в откровенном вырезе, приподнятом корсетом, — она могла изображать простую наложницу, — что было восхитительно-удобно, потому что мужчины никогда не смотрят на женщину дважды, если она уже обнажила достаточно тела и подчеркнула его вид природной красотой… И она улыбалась, чувствуя их маслянистые взгляды на коже, улыбалась, когда шутки приобретали скабрезный оттенок, граничащий с грубостью, — который, разумеется, прелестной куколке с чувственным изгибом бедер был просто не-по-ня-тен, — улыбалась, улыбалась, улыбалась… и делала то, что должна была, снова и снова, пока оставались силы, пока алчные игры Западной Гавани не иссякали на короткое время планирования новых интриг — точно змея, переваривающая свою добычу, master подводил итоги каждому акту своей игры и двигался дальше, не оглядываясь на пепелище чужих чувств и надежд. Кхамали шагала следом, — цепи любви, долга и магии плотно обвивали горло, словно удавка с шершавыми от ржавчины крючьями, почти вросшими в воспаленную кожу, — совершенно обессиленная, и настолько разбитая, что раны даже уже не кровоточили, и совершенно спокойная, слишком давно привыкшая не демонстрировать слабость ни врагам, ни союзникам: показать уязвимое горло значило просто напроситься на то, чтобы его вырвали, так учили их с раннего детства — наживаться на чужой слабости и скрывать свою. Однажды ратник её gospodina плюнул ей под ноги, назвал шлюхой и обвинил в том, что она жаждет лишь власти и совсем не заботится о тех, кому причинила боль в процессе. Вероятно, проблема была в том, что она не позволила задрать ей юбку, но Кхамали все равно рассмеялась ему в лицо. У неё не было никакой власти. Только абсолютное, тотальное бессилие и подступающая неизбежность. Мужчины смешны. Они всегда обвиняют женщин, хоть немного поднявших опущенную голову, что те властолюбивы и эгоистичны, как будто это было чем-то удивительным, что да, они будут, потому что, — это же до боли очевидно! — чем больше у тебя власти, тем меньше шансов у людей причинить тебе боль и отнять у тебя всё… Лорд-дракон Барахназ был жестоким gospodinom, жестоким до безумия, но мудрым. Он знал, как сжимать нечто тонкое и уязвимое, так, чтобы оно кричало, билось и болело, но не ломалось окончательно. Ей приходилось любить его, потому что пережить этот ужас без того, чтобы научиться цепляться окровавленными пальцами за ошейник и верить, что так и должно быть, было невозможно: он был ужасающим и великолепным, с гранями тьмы и умного безумия в улыбке, полной острых, как бритва, клыков, и она была его. В любви невозможно владеть собой, и если он владел ею, то чем еще она могла защититься?.. …И, в конце концов, разве Кхамали не оказалась права?.. Разве она не выжила?..…Разве Он не спас её, вопреки Закону?..
…Разве она просила его об этом?..
***
«Интересно», — подумал Оби-Ван, двигаясь с тихой, благородной грацией, ведомый теплой ладонью gospodina между лопаток, не только мягко направлявшей, но и поддерживавшей, и ощущая, как вокруг сгущается воздух, а взгляды людей и ксеносов, холодные и тяжелые, пытаются найти на его лице хоть какую-то эмоцию, хоть какую-то брешь в тонкой фарфоровой маске, которую он носил в собственной коже столько лет. «Неужели они думают, что смогут запугать меня?.. Неужели вы настолько слепы?..». Оби-Ван Кеноби был юным падаваном, учеником мастера-джедая, мальчиком, видевшим в свои четырнадцать гораздо больше, чем должен был. Кхамали Джан`ксай`раш Малар была послушницей Храма-на-Крови, слугой двух господ, девочкой-девушкой-женщиной, собиравшей себя по кусочкам столько раз, что уже не помнила, кем же она была изначально. Её тело было использовано и продано, её чувства и желания были с раннего детства искажены и переделаны в угоду тем, кто держал поводок, и даже самые сокровенные мысли не всегда принадлежали ей, но… …После всего, что они оба, — Оби-Ван и Кхамали, — видели, слышали, ощутили… только боги могли внушить им ужас. Только боги. Было почти любопытно, видят ли все эти люди и нелюди тени прожитых лет в его глазах, — что он не только прожил, но и пережил, — тени битв, — что проиграл, — и войн, — что выиграл, — и вечную пляску безудержной жажды жить?.. Могут ли они почувствовать холод северных штормов и блеск стали в его костях?.. Но, глядя в их лица: озлобленные и смущенные, испуганные и сентиментально-добрые, грубые и презрительные, строгие и серьезные, Оби-Ван знал одно — они не видят ничего, кроме того, что хотят. А хотят они красивого ребенка и молоденькую шлюху, раненую жертву и убийцу, обвиняемого и обвинителя, и больше ни-че-го. И он, прикрыв глаза, просто перестал смотреть… Зал Верховного Суда был похож на зал Сената, только в несколько раз меньше и в более… старинных тонах. Больше дорогого резного дерева, больше бордового и золотого, больше статуй и картин, ковров и тяжелых портьер, каменных барельефов и голографических экранов с историческими и нынешними главами судебных департаментов. Тень улыбки промелькнула на тонких губах, когда Оби-Ван безошибочно отметил, что некоторые вещи не меняются: сильные мира сего всегда настаивают на драгоценных цветах крови и золота, и своей неизменной ценности, будто бы разумным не все равно, в чьих руках их жизнь и свобода, пока это справедливо… или решаемо… Единственным, менее забавным моментом, было то, что Кеноби мгновенно невзлюбил платформы: слишком открытые, ты был не более чем живой мишенью, стоя на одной из них, особенно когда система приводилась в движение, и ты взлетал вверх, чтобы всем в зале было видно. Это раздражало и расстраивало в равной мере, но на его лице застыло выражение мягкой отрешенности. Пока… — Нет, мой ученик не будет присутствовать на всем заседании, — безоговорочно отрезал Квай-Гон, возвышаясь над смешавшимся обвинителем, и падаван бросил на него острожный взгляд из-под изломанных бровей. Оби-Ван не мог остановить его от спора — это вопрос культуры и статуса, и не его место поправлять своего gospodina, даже если он опасался, что разговор идет… не лучшим образом. — Это вы забываетесь! — снова оборвал ксеноса Джинн, и его присутствие внезапно завладело вниманием окружающих, словно горный лев, издавший предупреждающий рык на скале. — Мой ученик и подопечный является жертвой в данном деле, не путайте, обвинения более чем взаимны, и он не обязан переживать травматические события снова и снова, лишь для того, чтобы порадовать глубиной эмоций достопочтенную публику! Он будет находится в отдельной комнате и вызван только для дачи показаний по делу: свидетельства, доказательства, и полемику между нашими адвокатами он наблюдать не обязан! По законам Республики Оби-Ван Кеноби является несовершеннолетним, и, как его опекун, я имею полное право отстаивать его защиту и честь перед судом. — Тишина! — оборвала начавшийся гомон судья, и задумчиво шевельнула щупальцеобразными вибриссами. — Ознакомившись с материалами дела, суд постановил разрешить мастеру-джедаю Джинну говорить от лица своего несовершеннолетнего подопечного в порядке исключения. Решение обжалованию не подлежит! — пронзительный звук оборвал возмущения со стороны обвинителей. — Мастер? — Оби-Ван осторожно склонил голову на бок, чувствуя растерянность и легкое смущение, потому что все его планы были просто перевернуты с ног на голову, но Квай-Гон мягко погладил его по голове, наклонившись, чтобы не слишком нависать сверху. — Все хорошо, Оби-Ван, — улыбнулся мужчина, его темно-синие глаза смягчились до чего-то мягкого, улыбка и счастливые морщинки в уголках век придали его лицу теплое выражение, и юноша на мгновение просто уткнулся лицом в чужую ладонь, стремясь задержать ощущение спокойствия и доверия, пронзившее его насквозь, как не успевшую улететь бабочку. — Это все равно будет нелегко, потому что ты являешься основным фигурирующим в деле лицом, но это все равно позволит тебе немного отстраниться от ситуации. — Да, мастер, — послушно выдохнул он, и джедай кивнул, выпуская его из рук. Это было странно — чувствовать, что кто-то берет заботу о его благополучии на себя. Странно и опасно, это делало его уязвимым, но Кеноби чувствовал, что какая-то его часть, — вероятно, то разорванно-разбитое, что осталось от маленького ребенка, брошенного на каменные плиты Андескрама, блекло-коричневые от всей пролитой на них крови, — отзывается на это в отчаянной попытке ощутить и вспомнить, каково это, — словно пустынная земля, поймавшая первые капли влаги в начале сезона дождей. Неоправданный риск. Неоправданная глупость. Разве можно доверить кому-то свою защиту? Свою жизнь?.. Они ценны только для тебя! Но Оби-Ван все равно уступил. Это не было настоящим доверием — лишь смутным, отчаянным желанием, и чтобы осуществить его, он был готов смириться с разочарованием и болью. Да будут Великие милостивы, но он так этого хотел… Они заняли место в одной из центральных лож: несколько кресел, столик с водой и чем-то сладким, аккуратно сложенное строгое одеяло. Именно тогда, лишь на миг обернувшись, он впервые встретился взглядом с красивыми, большими карими глазами Туру Омеги, устраивающейся на соседней платформе. Печаль в них смешивалась с болезненной ненавистью, и Кеноби не мог не сожалеть о сироте под её сердцем, но ничего, абсолютно ничего не чувствовал к ней самой. Она выбрала любить чудовище — это был её личный, осознанный и бесконечно эгоистичный выбор, и платить за него нужно было только ей. Это была жестокая, но поэтичная справедливость, он знал это. Он знал, как жить с этим. Их ложа выдвинулось вперед первой, Оби-Ван обратился к Силе, чтобы было немного легче отслеживать угрозы и эмоциональные реакции, и молчаливо склонился перед судьей. — Дело слушается Верховным Судом Галактической Республики, председатель… О, если бы Ксанатос де Крион не был губернатором Телоса, аристократом и магнатом, дело никогда бы не дошло до Верховного Суда. Не против несовершеннолетнего мальчишки, не тогда, когда Кеноби едва пережил эту встречу, не тогда, когда Ксанатос был убит в порядке самозащиты, чтобы остановить пытки после похищения, во время которого его, обнаженного и избитого, накачали наркотиками и ядом… Но сын Криона был главой «Дальних миров» и наследным губернатором Телоса. Ему не хватало лишь пары шагов до сенатора. У него были власть и деньги, и он был убит так легко… И теперь каждый ублюдок с миллионами кредитов, распиханных по банкам и виллам, шипел и плевался, уверенный, что, если Падшего не реабилитируют сейчас же, немедленно, то однажды он окажется на этом самом месте, и деньги не помогут ему избежать правосудия!.. О, какой же это кошмар, какой скандал!.. Кеноби прикрыл глаза, скрывая холодное, извивающееся, как змея, презрение, пока перечислялись имена участников, регалии и даты — все фиксировал маленький робот-секретарь и несколько записывающих устройств, установленных так, чтобы охватить реакции истцов и ответчиков, свидетелей и присяжных, и даже самого судьи. «Черви», — подумал он, невесомо улыбнувшись, — «белесые личинки, копошащиеся в дерьме…». — Гражданин Республики Оби-Ван Кеноби, как вы предпочитаете, чтобы к вам обращались? — адресовал к нему вопрос один помощников, и юноша слегка шагнул вперед, к трибуне платформы. — Падаван Кеноби, пожалуйста. Личное местоимение: «он», — с практикованной вежливой мягкостью указал Оби-Ван, аккуратным движением заправив косу за ухо, зная, что камни и металл красиво играют на свету, рисуя для знающих настоящую историю. — Если вы не возражаете: уважаемый суд и присяжные ознакомлены с делом, голорядом, стенограммой вашего разговора со следователем и расследованием в целом. Мы сочли разумным сократить ваше участие непосредственно в судебном заседании, поэтому просим вас ответить на ряд возникших вопросов и временно покинуть зал суда. Вам понятно принятое решение, есть ли возражения? — он на короткое мгновение повернулся к мастеру и аккуратно приподнял бровь, словно в последний раз спрашивая, уверен ли джедай, что он хочет взять ответственность на себя?.. Квай-Гон тихо кивнул, и Кеноби выпрямился. — Никаких возражений, уважаемый суд, господа присяжные, — вежливо, с краем тонкой-тонкой иронии в интонациях, склонил голову падаван, и судья повелительно взмахнула рукой в сторону обвинения. В отличии от молодого адвоката, который сидел и что-то яростно нашептывал госпоже Омеге, второй — седовласый, с жемчужными глазами и фиолетовой с золотом рясе был серьезен, скуп на эмоции и холоден, как Илум по весне. Он посадил рванувшего было ксеноса повелительной хваткой за плечо обратно в кресло, осадил Туру одним жестким взглядом, и Кеноби с интересом сравнил костные структуры их лиц, чтобы медленно и едва заметно растянуть губы в усмешке. За ситуацию взялся старший родственник. Как это мило… — Уважаемый суд, господа присяжные, — вежливо, но без длительных расшаркиваний поклонился он и водрузил тяжелое позолоченное пенсне на нос. — Падаван Кеноби, из вашего с господином Ксанатосом диалога возникает ощущение, что вы знали друг друга ранее…? — Это так, — плавно кивнул юноша, и послышались тихие бормотания. — Не могли бы вы рассказать, как произошло ваше знакомство? — спокойно спросил старик, и Оби-Ван на миг прикрыл глаза, опираясь на Память мальчика, чтобы стало легче оперировать событиями. Война и Анализ привычно кружили ближе всего к поверхности, настолько близко, что иногда прорывались то холодным блеском глаз, то слабо сжимающимися пальцами, точно знающими, что в изгибе сапога спрятаны металлические спицы, а в рукавах — тонкая шелковая леска, прекрасно заменяющая собой удавку. — Мы познакомились на планете Бендомир. Я изучал хозяйственный склад Агрокорпуса, когда господин де Крион также появился на территории. Он представился, как бывший ученик мастера Джинна, но мы не успели завязать диалог или обсудить, зачем ему было проникать на суверенную территорию: склад оцепили офицеры службы безопасности и, приняв нас за воров, немедленно открыли огонь из бластеров. Ситуация очень быстро обострилась, но, должен признать… Ксанатос в то время не использовал смертельных приемов, — Оби-Ван заставил себя держать спину и отрешиться от шума, зная точно, что ложь в суде, особенно если её можно будет проверить, скорее обострит ситуацию, чем поможет. — Я не уверен, что произошло в дальнейшем, знаю только, что мы обезоружили охранников, и я попытался объяснить, что являюсь одним из сотрудников, и… позволил себе повернуться к господину де Криону спиной. Успел почувствовать очень сильный удар сзади — очнулся уже посреди великого моря Бендомира, на одной из глубоководных шахт, в рабском ошейнике. — ЛЖЕЦ! — крик Туру был странной смесью боли и отчаяния, но Кеноби смело встретил её взгляд, вызывая на поединок воли, и губы женщины отчаянно задрожали от непримиримого взгляда, от тягучего холода и стальной уверенности в его жесткой, гордой осанке. — Спасибо, падаван Кеноби. Вы встречались с Ксанатосом после этого? — продолжил ксенос, словно ничего не произошло, и Оби-Ван кивнул. — Это так. Мы встретились вновь, спустя некоторое время, не скажу точно, на Бендомире. Мастер Джинн помог мне покинуть шахты, отключив взрывное устройство, которое было у всех рабов на плато. Мы пересеклись с господином Ксанатосом в одной из глубинных шахт, пока завершали расследования. Он запер нас на нижних уровнях, заблокировал дверь и активировал бомбы, — Оби-Ван попытался отрешиться от солоновато-кислого ужаса на языке: тень воспоминания мальчика, которому было всего лишь двенадцать лет и который не хотел умирать. Ему потребовалось усилие воли, чтобы побелевшие пальцы слегка разжались на краях трибуны, и только когда удары сердца в ушах слегка утихли он понял, что сторонний шум исходил из зоны обвинителей. Квай-Гон уже стоял за его плечом, положив руку на спину и прогоняя по телу мягкую, как шерстяное одеяло, волну Силы, вытягивая его из темноты воспоминаний. — Я бы предпочел, чтобы моего ученика перестали обвинять во лжи, учитывая, что планетарное правительство Бендомира согласились прислать соответствующие записи, и все вышесказанное можно подтвердить с их помощью! — грубо рявкнул джедай, словно на диких собак, и зрители притихли: то ли переваривая наглость мужчины, посмевшего не впечатлиться их регалиями и заткнуть их, то ли испугавшись последствий, которые предполагали беспочвенные обвинения. — Мы можем взглянуть? Это довольно серьезное обвинение сверх того, что уже произошло: вы обвиняете Ксанатоса де Криона в еще одной попытке убийства, — спокойно заметил старик, опираясь на собственную трибуну, глаза за пенсне сверкнули туманным холодом. — Пожалуйста, организуйте просмотр файла SB-745-HF-43-АРС-57-8-О, — ни разу не споткнувшись, процитировал Джинн, и робот-помощник пиликнул в согласии, активируя голографический экран. Там не было записей с камер, только звук, но этого было достаточно, чтобы присяжные и судьи напряглись, услышав еще не сломавшийся, и от того детский, волнующийся голос ребенка, совсем не похожий на шелковый, лишь немного высоковатый от юности баритон молодого человека, стоящего в зале. Оби-Ван же сглотнул, зажмуривая глаза, и слегка склонился над трибуной, опираясь на руки, — и вознося скромную молитву Силе, чтобы мальчик нашел счастье и покой на той стороне. Сердце билось в ребра, словно готовилось пробить их, и это было болезненно. «— …тунель перекрыт, так почему же…», — вещал неуверенный голосок, но внезапный шорох прервал его, и падаван вдруг подумал, не задел ли плащ Ксанатоса диктофон в тот момент?.. «— Ты совершил много ошибок, Квай-Гон, удивительно, что ты еще жив», — по спине вновь прокатилась волна дрожи, — и вторая, и третья, — по щекам и губам разлилось прикосновение ледяного холода, словно прямо внутри кожи водили кубиками льда, но Оби-Ван заставил себя выпрямиться и посмотреть в сторону, даже если чувствовал себя немного расфокусированным, — и не представляя, насколько оледенело-бесстрастным и бледным стало его худое лицо в обрамлении медно-золотых прядей. — «Во-первых, ты взял передатчик, и поэтому я в точности знал, где ты находишься. Потом вошел в шахту — то есть сделал именно то, чего я от тебя добивался. А потом решил, что я не знаю о северном лифте. Кого из вас убить первым? Тебя или твоего неуклюжего мальчишку?» — на этом месте Квай-Гон шагнул ближе, соприкасаясь с ним боком и бедром, опустив горячую ладонь на плечо и прикрыв собой его спину, и Оби-Ван сосредоточился на мерном движении широкой грудной клетки под крыльями его острых лопаток, по-птичьи выпирающих даже сквозь плащ. «— Не смей называть меня неуклюжим!», — из горла вырвался нежданный смешок, умиленный и самую малость горький, пока Память раскрывала бессвязные картинки перед его внутренним взором. Мальчишка действительно был совсем неумелым, как фелинкс, но у него были коготки и он старался. И его учил магистр Йода. Мечи сталкивались, техника шипела, пытаясь передать характерное гудение плазменных лезвий, звонкие шаги Ксанатоса и топот легких джедайских сапог звучали отчетливо-но-глухо, и Кеноби мог точно сказать, как они бежали следом за Падшим, все ниже и ниже… «— Погодите, Квай-Гон, вы уверены, что мы должны и дальше гнаться за ним? — А как же? Почему бы и нет?» — на этот раз тихо фыркнул, прикрыв лицо, его мастер, и краем глаза Оби-Ван заметил, как слегка покраснели кончики его ушей, не спрятанные волосами. Это было по-своему мило, если не забавно. Кеноби утешительно похлопал его по руке, отчаянно пытаясь перестать стучать зубами и выдохнуть. «— Потому что именно этого он и хочет?.. — Поздно отступать, да, поле битвы выбрал он. Но мы все равно можем победить!». — Оби-Ван, запомни для меня, пожалуйста: так больше никогда не делать, — скупо попросил Квай-Гон, и падаван еле слышно усмехнулся. — При всем уважении, мастер, даже не попытаюсь: в день, когда вы перестанете бросаться навстречу опасности, планеты сойдут с орбит, — нежно поддразнил он, за что его тут же легонько дернули за косу. «— Промахнулся! Я всегда был лучшим в тренировках с завязанными глазами. Помнишь?», — голос Падшего снова заставил его вздрогнуть, и на этот раз, с рукой на плече, мастер-джедай заметил и слегка нахмурился, притягивая его еще немного ближе, пока Оби-Ван не смог, откинувшись, опереться на внушительную фигуру за своей спиной. Ксанатос был далеко не самым страшным, что случилось в его жизни. Он даже не входил в первую десятку рейтинга, если говорить языком этого мира. На самом деле, если подумать, Кхамали не включила бы Падшего ученика её мастера даже в первую сотню. Она, — он, они, — пережила гораздо, гораздо больше, чем хотелось бы вспоминать, и, еще меньше говорить, но это было данностью. Чего Кеноби не понимал, так это собственной странно-обостренной реакции, дикой и болезненной, как у попавшей в капкан лисы. Почему ему так больно?.. Почему ему страшно?!.. Все уже закончилось! Не было никакого смысла так реагировать сейчас, так себя чувствовать, так почему же…?! «— Это лифт!», — голос Квай-Гона на записи был резким и немного властным от сосредоточенности, но гораздо хуже было слышать мягкий, отдающей эхом шахт и наречием Телоса, насмешливый тон Ксанатоса. «— Теперь делайте что хотите. Шахта вот-вот взорвется. Я создал те же условия для взрыва, что и в прошлый раз. Даже лучше. Газовая смесь уже готова и скоро вспыхнет. Я успею подняться на поверхность. А вы — нет». Раздался тихий, присвистывающий шум скоростного лифта. «— Прощай, мой дорогой учитель. Да будет твоя смерть такой же мучительной, как смерть моего отца…», — Оби-Ван зажмурился и отчаянно проморгался, пытаясь прогнать из глаз черные точки, — он перестал дышать, не так ли? — и гул голосов, криков и споров наполнил уши, на мгновение оглохшие от грохота сердца в его груди, и все еще продолжалась и продолжалась запись: они с Квай-Гоном отчаянно искали выход, пробовали взрезать дверь лифта, вернулись в шахту, но и там напоролись на транспаристил с каким-то прочным покрытием, и их голоса становились все более напряженными и взволнованными. Судья призвала к порядку, оборвав нарастающий гомон пронзительным звуком, и в наступившей тишине отчетливо послышалось: «— Каким образом?», — голос Квай-Гона был странно-нервным, Кеноби сощурился, чувствуя, что это было еще не все, но отказываясь нырять в Память снова, слишком ослабленный близостью чувств ребенка и собственной странной реакцией на всю эту ситуацию, он… «— Передатчик у меня. Я могу вновь задействовать его. Если я прижмусь к двери, взрыв разнесет ее. У вас будет время эвакуировать шахтеров. — Но при взрыве ты погибнешь! — Отойдите как можно дальше», — …закрыл глаза. Ах, да. Теперь вспомнил. Он вспомнил это конкретное событие: Оби-Ван так сильно хотел жить, он так отчаянно мечтал вернуться наверх, и уже даже не стать учеником мастера-джедая, а просто снова взойти на грубую, настоящую землю — свободным человеком, подальше от соляных шахт и жестоких охранников, смыть грязь и кровь, обработать синяки и просто быть… но у него был долг. У него был долг перед людьми, перед этими шахтерами, перед джедаями, перед Бендомиром, перед Галактикой, которую он выбрал любить и защищать. У него был долг перед Силой. И Оби-Ван согласился умереть, чтобы его исполнить. — Банта пуду! — крикнул кто-то, и сторона Ксанатоса откровенно притихла, потому что голос Кеноби был таким ужасно, ужасно молодым, и в голосе Джинна звучал такой неподдельный животный ужас… — Это… это просто… Ребенок! И!.. Сколько там было людей?!.. «— Квай-Гон, подумайте о тысячах несчастных, которые погибнут в этой шахте, подумайте о том, что Ксанатос победит. О Бендомире. Наша миссия состояла в том, чтобы защитить эту планету. Если я этого не сделаю, мы провалим миссию. — Это не выход! — Да, Квай-Гон. Я могу это сделать. И я это сделаю». — ТИШИНА! — рявкнул секретарь, пока судьи, не обращая внимания, тихо обсуждали что-то между собой, то ли занося, то ли проверяя какие-то данные в датападах. «— Подожди!.. Я же говорил, что найдется более легкий способ», — Оби-Ван выдохнул вместе с взволнованными присяжными и почувствовал, как Квай-Гон принялся растирать его заледеневшие плечи. — Полагаю, на этом можно закончить? — справившись с залом, спросил секретарь с напряженным, дрожащим выдохом, пытаясь скрыть, как сильно на него повлияла запись, словно они все забыли, что он в полном порядке и стоит прямо здесь, но мастер покачал головой. — Это еще не все. «— Эвакуируйтесь, эвакуируйтесь…», — надрывалась сирена, и взгляды присутствующих устремились с черного экрана на Квай-Гона, который просто вызывающе вздернул подбородок, как бы говоря: «Попробуйте заставить меня отступить». «— У Ксанатоса всегда в запасе не один фокус, а несколько, и он всегда оставляет себе запасной выход…», — задумчивое бормотание его двойника замедлилось, и, без предупреждения, звук затих. Секунды растянулись. «— Он говорил, что взорвется газовая смесь», — голос младшего Кеноби звучал слабо. — О чем он говорит?.. — пробормотал один из представителей Стьюджона, его серые с красным волосы резко выделялись из толпы. — Что он имеет в…? «— Солгал. Эта бомба поставлена на часовой механизм. И я подозреваю, что все такие же коробки в разных уголках Бендомира взорвутся одновременно. Возникнет грандиозная цепная реакция. Взорвется вся планета!», — ответила ему запись, и зал погрузился в тяжелую, тягучую тишину. «— …как отключить часовой механизм?! — Сила здесь не поможет. Пусковое устройство такое чувствительное, что может сработать даже под воздействием самой Силы. Я могу отключить его, но для этого нужно время. Гораздо больше времени, чем у нас есть. Кажется, здесь находится главный детонатор. Наверное, Ксанатос установил его, уходя. Это хорошая новость. Если мы сумеем разминировать эту бомбу, остальные не взорвутся. — Если это хорошая новость, то какова же плохая? — Она должна взорваться через три минуты. А мне нужно пятнадцать». Сначала он почувствовал запах соли. И только потом понял, что плачет. Оби-Ван даже не осознавал, что его зубы вновь начали стучать, — белые и блестящие, с немного выделяющейся кромкой клыков, — что его лицо некрасиво исказилось, — впервые за весь судебный процесс, — а плечи наклонились вперед, в тщетной попытке защититься. Он погрузился в пограничное чувство беспомощности, слишком ясно поймав видение узкой шахты без каких-либо укрытий и ионной бомбы, одной из самых мощных бомб в целой проклятой Галактике, и Оби-Ван был беззащитно-беспомощным, ничем неспособный помочь своему gospodinu, пока время опасно утекало сквозь пальцы. И паника накрыла его штормовой волной, ударила, словно таран, из горла против воли вырвался тихий, сиплый звук, и Кеноби ощутил, как беспомощно подгибаются его колени, пытаясь помочь телу сжаться в комок так, чтобы боль в груди хоть немного ослабла. «Мастер, мастер, мой мастер!», — в ужасе кричало сознание, но даже чувствуя тепло его тела за спиной, и руки, обвившие талию, слыша панические нотки в грубоватом, но все равно красивом голосе, Оби-Ван никак не мог отрешиться от болезненного, полубезумного знания — он почти потерял его. Они собирались умереть. Но умирать не страшно, так почему же это так сильно сломило его?..