«Любовь под прикрытием»

      Юри видит сладкий сон. Сон наяву. Мысли путаются, голова болит; парень не чувствует свое тело — оно ватное. Когда он открывает глаза (даже не заметив раньше, что они были закрыты), то его взору предстает сияющее, будто бы счастьем, лицо своего излюбленного кумира, Виктора Никифорова. Однако оно располагается вверх тормашками, и чуть позже полицейский понимает, что они оба лежат на кровати валетом. А вот что было до этого, как он оказался здесь, Кацуки пока вспомнить не может. Да и зачем? Если сейчас его страсть так близко к нему и вовсе не собирается уходить. Даже наоборот.       Мужчина мягко касается волос Юри своими длинными худыми пальцами и плавными нежными движениями переходит к щеке, а затем к губам.       Сладко, маняще. Подготовка к утреннему поцелую влюбленных.       Когда шершавый палец раскрывает губы и медленно проводит по ним… тогда полицейский все вспоминает. Будто яркой секундной вспышкой пронеслись события прошлой ночи. Юри улыбается уголком губ и, подмигнув, резко подается вперед, но вместо поцелуя Виктор получает удар по голове. Приземлившись обратно на кровать, он непонимающе глядит на полицейского, часто моргая.       — Ты вырубил меня! Ай, — Кацуки хватается за голову и склоняется к ногам.       Смех в ответ обескураживает еще не до конца пришедшего в себя Юри. Он, поднявшись с кровати и уже собираясь направиться в ванную комнату, оборачивается на преступника, как только тот начинает говорить:       — Странно, что ты не возникаешь по поводу того, что я делал с тобой до этого… или тебе понравилось?       Юри бросает в жар. На его бледных щеках предательски выступает румянец. Стыд.       Резко мотнув головой и тут же снова почувствовав острую боль в области затылка, Кацуки сильно стискивает зубы, чтобы подавить стон. Но боль стреляет настолько сильно, что парень чуть не падает из-за подкашивающихся ног. Помощь со стороны Никифорова, который мигом подорвался, отталкивает.       — Оставайся здесь. Нам многое надо обсудить. — голос отстраненный, будто в трансе, слышит себя издалека. Что это? Последствия удара? Или?.. — Я ведь могу тебе доверять? — и тут же после своего же вопроса горько усмехается, не скрывая чувств. «Преступникам нельзя доверять…» — всплывает в памяти одно из наставлений Челестино. — Забудь…       Юри почти скрывается в ванной комнате, как вдруг Виктор окрикивает его:       — Ты можешь мне доверять! — но уже более тихим голосом добавляет в закрытую дверь: — именно потому, что ты еще жив…       Юри не слышит его слов, не хочет. Он стоит, не в силах унять дрожь в теле, перед зеркалом и смотрит — но не видит — на свое отражение.       «Преступникам нельзя доверять. Никогда и ни при каких обстоятельствах!..»       Но если преступник оставил в живых полицейского, видевшего его на месте преступления (!) и знающего его личность (!), значит, у того есть определенные планы. Хорошие ли, плохие… вот об этом уже мужчины и должны разговаривать.       «…И исключений не бывает».       — Так какого хрена ты творишь, Юри? — спрашивает сам себя и включает холодную воду на полную мощность, чтобы заглушить поток мыслей. — Если я не схвачу его, то потеряю работу, — он подставляет руки под поток воды и быстро умывается. Становится лучше. Головная боль спадает. Не уходит полностью, но хотя бы уже не так давит. — Почему я постоянно думаю, прежде чем делать? В некоторых ситуациях это мне только на руку, но иногда мысли только мешают.       Кацуки пытается сфокусировать взгляд на своем отражении. Без очков (да и черт знает, где они) разглядеть себя становится непосильной задачей. К тому же, кажется, будто он проспал целую вечность и уже забыл, как выглядит. Но тут внимание привлекает шрам на щеке. Свежий, даже швы еще есть. Полицейский дрожащими руками дотрагивается до него… но не ощущает боли.       Наваждение? Опять?       Сильно зажмуривает глаза и открывает их.       Рана на месте. Но почему не болит?       Внезапно, словно вспышка яркого света (снова!), в памяти всплывает откровенная сцена с пистолетом. Во рту тут же вспоминается привкус железа. Юри сплевывает в раковину, замечает кровь и с отвращением возвращает взгляд на зеркало. И ему не ясно, к кому больше он чувствует мерзость: к себе или к этому манящему преступнику?       — ТЫ ПРОСТРЕЛИЛ МНЕ ЩЕКУ?!       — Заметил-таки… — нервно смеется Виктор, тут же поправляя себя в мыслях: конечно он бы увидел рану, он же не слепой, хоть и без очков.       «Голос звучал довольно громко, значит стоит у самой двери. Подслушивает, наглец!»       Юри перестает дышать и напрягает все тело, края раковины сжимает настолько, что костяшки пальцев белеют.       Виктор продолжает же более сдержанно:       — Кажется, я слегка переборщил с морфием, поэтому ты ничего не чувствуешь.       Ответа не следует. Мужчина хмурит брови и склоняется поближе к дверному проему. Ничего не слышно. (Юри ошибся, предположив, что Виктор уже подслушивает, а на самом деле просто тот ненароком сорвал свой голос в крик). Тогда Никифоров слегка стучит костяшкой указательного пальца по косяку и вновь облокачивается на стену спиной.       — Юри? Ты там как? Готов к сотрудничеству?       — К сотрудничеству?! — внезапно отвечает разъяренный голос. Полицейский балансировал на грани истерики, и вопрос, казалось бы, заданный адекватно и в подходящее время, нарушил психику, — да чтобы я, высший свет общества, имел хоть какое-то дело с низшим?!       Виктор выкатывает глаза. Вот это поворот. Что этот «мальчишка» сможет учудить еще? Ну и умудрился же он вляпаться…       Дверь резко вышибает. Юри надеялся таким образом застать преступника врасплох, однако удара не было слышно. Вооружившись бритвенным станком, он все-таки решает выйти из ванны. Но стоит ему лишь показаться в проеме, как тут же получает удар по шее тяжелым предметом. Падая и теряя самообладание, единственное, что он успевает заметить, так это белое пятно волос, а после пара мужских ботинок.       — «Высший свет», значит? Так вот ты какого мнения о себе… о нас?       — Ублюдок, — выкрикивает парень, харкая кровью, видимо от падения раскрылся шов на щеке. — Я засажу тебе.       — Ты, наверное, хотел сказать «тебя»?       Полицейский внезапно разрывается истерическим смехом. Виктор воспринимает это все спокойно, как будто уже каждый день сталкивается с подобным. Он неспешно направляется к аптечке, а после оборачивается на Юри, чтобы фиксировать его состояние; тот продолжает смеяться.       — Понятно. Переговоры придется отложить.       И он делает шаг к Юри, зажимая в правой руке шприц, заполняя его прозрачной жидкостью из пузырька в другой руке.       Вот и все доверие…*

***

      — Самоубийство?! С чего ты взял, что в это поверят?       Парень с выбритым виском и одновременно длинными волосами до плеч вальяжно расхаживает по чужому дому, «случайно» задевая битой вещи и тем самым разбивая их.       — Да. Почему нельзя сделать, как обычно? Включить газ, швырнуть спичку и пафостно уйти в закат? — поддерживает его другой мужчина, внешностью кардинально отличающийся от собеседника, даже больше склоняющегося к образу преподавателя математики в средней школе, однако в отличие от напарника спокойно стоит, подпирая стену. — Тоже своего рода самоубийство, только без явных улик.       Виктор не отвечает, не считает нужным, лишь устало потирает виски, однако не сводит глаз с жертвы, которая бездыханно лежит на полу, в лужи крови.       «Лишь бы только не стали двигать тело! Тогда все поймут…»       — Ну, во-первых, — наконец решает подать голос Никифоров, но ненароком делает паузу, откашлявшись, — потому что у него электрическая плита. Газу тут просто неоткуда взяться. А во-вторых, я изучил его. У него недавно был нервный срыв. Врачи так и не выдали ему удовлетворительное заключение.       — Покончить с собой можно и устроив пожар, — недовольно фыркает белобрысый юноша, в очередной раз отправляя в стену интерьер комнаты битой с замахом будто на бейсболе.       — Как? Сказали же тебе, что газа нет! — напарник резко вскидывает руки и затем хватается за голову.       — У него есть машина. Сольем бензин…       — Ты просто помешан на взрывах!       Уголок рта седовласого мужчины то резко тянется вверх, то опускается. Нервы на пределе. Он впервые не торопится уйти с места преступления и не вмешивается в разговор своих подручных.       — Ты забыл про звук выстрела? Наверняка кто-то его слышал и уже вызвал копов. Не считая твои погромы. Район небольшой и дома располагаются близко. Пока мы тут болтаем…       — Тогда какого хрена, Виктор?! Ты хочешь, чтобы нас поймали?!       — Без паники, — Никифоров спокойно поднимает руки вверх, демонстрируя включенный экран телефона. — У меня датчик слежения всех патрульных машин. Они еще далеко. У нас есть время. Как раз на то, чтобы спокойно уйти.       Мужчины бросают друг на друга короткий взгляд и одновременно кивают в знак одобрения.       — Ладно, твоя взяла, чемпион.       Даже в самые трудные ситуации в жизни преступников, в жизни преступной организации Джей-Джея, никто не смеет идти против Виктора, ведь он правая рука самого Короля.       — Но прежде, дайте мне проститься. Теперь уже с трупом. Он… кое-что значил для меня.       Ах, какой пропал актер.

***

      Юри приходит в себя с уже менее радужным настроем. Не то чтобы в прошлый раз он чувствовал себя прекрасно, но по крайне мере не помнил ужасные детали ночного события. А, как известно, душевной боли нет ничего сильней.       Интересно, сколько прошло времени? Кацуки давно уже потерял счет; он явно находился без сознания несколько часов: если сравнивать последнюю его такую истерику, то восстановиться ему помог сон. Или что-то вроде того…       Голова больше не беспокоит, и мысли, на удивление, собраны. Парень машинально подносит ладонь к лицу и дрожащими руками ощупывает шрам, точнее дрожь проявляется как раз после этого.       — Не волнуйся, шрам вскоре разгладится, а у тебя останется лишь очаровательная ямочка.       Юри резко подрывается на кровати. Перед глазами тут же поплыло, и он снова падает на подушку. Однако заботливые руки помогают ему приподнять голову и глотнуть воды из бутылки.       Мерзость, — минеральная, — однако выбирать не приходится. Ужасно хочется пить.       Насытившись, Кацуки грубо отталкивает Виктора, да с такой силой, что мужчина, не удержав равновесия, рухнул бы на пол, но грациозно выкручивается из ситуации, мягко приземляясь в рядом расположенное кресло.       — Ты злишься, — скорее как факт произносит Никифоров наигранно спокойно.       — Естественно, я зол. Ты меня вырубил. Опять! — хочется сказать многое, но слова не идут, одни ругательства.       Кацуки ловит удивленный и одновременно растерянный взгляд Виктора. Он знает, о чем тот думает. Прекрасно понимает. Парень не раз сам задавался таким вопросом по поводу себя. А в порядке ли он сейчас?       Когда разочаровываешься в человеке, твои мысли сосредоточены только на нем: на том, что он совершил, как он мог, и что было, если бы тот поступил иначе. Но Кацуки нет… он думает о другом. Он думает о себе. В какой-то степени это одно и тоже, ведь Юри разочаровался в самом себе и винит в этом, соответственно, себя же.       — Прости. Это была вынужденная мера. Они должны были увидеть тело. Твой…       — Труп.       — Да… ты начинаешь понимать меня, — Виктор радостно хлопает в ладоши, но тут же жалеет об этом. Между ними идет серьезный разговор, а он обрадовался как мальчишка, которому предложили поездку в Диснейленд.       — Что в этом веселого? Если я понимаю, хотя до сих пор не очень догоняю, твои мотивы, то это еще не значит, что согласен с ними.       — У тебя нет выбора.       После этих слов Юри меняется в лице. Его охватывает ярость. Нет, психика не пошатнулась, он полностью осознает свои действия. И поэтому решает применить хитрость, вспомнив, как Виктор однажды посетил его в участке.       Тряхнув головой и усмехнувшись, Кацуки спокойно поднимается с кровати и, подойдя к преступнику, одну руку кладет ему на бедро, слабо погладив, а другую — на спинку кресла. Решает приблизиться, включить все свое очарование (даже не подозревая о своих возможностях) для внезапного захвата.       И, конечно, недооценивает врага — сам попадается на удочку.       Никифоров, бесшумно выудив пистолет из внутреннего кармана пиджака, направляет его в грудную клетку полицейского. (Лишь звук передергивания затвора оповещает Юри об опасности ситуации.)       — Да, я слегка ошибся. Выбор у тебя все-таки есть. Либо ты соглашаешься с моими условиями, и мы начинаем работать вместе, либо я действительно тебя убиваю.       Немая пауза. Шок?       Кацуки поднимает руки, принимая поражение, и отходит на пару шагов.       — Ладно. И что теперь? Своим ты доказал, что убрал меня с дороги, а от самого меня тебе что надо? Молчание? Не вопрос. Хотя стоит еще подумать…       — Помощь.       Кацуки не слышит — читает по губам. Слово производит на него неизгладимое впечатление. Оно распадается на мысль, которая уже никогда не покинет Юри, и на удар тока в самое сердце, который пробуждает скрытые чувства.       «Преступникам нельзя доверять…»       — Помощь? Моя?       — Полицейского.       Юри непроизвольно усмехается: «Плохой выбор».       — Как посмотреть, — двусмысленно награждает улыбкой преступник, даже подмигнув.       Юри смачно шлепает ладонями себе по лицу и медленно проводит ими, будто умываясь.       — Виктор Никифоров… наша встреча изменила мою жизнь. Явно в худшую сторону, хах.       — Тоже самое я могу сказать и про тебя. И я уверен, мы способны изменить ее и в лучшую сторону.       Между этими мужчинами определенно образовалась связь — некая химия. Только она балансирует на грани ненависти и животного желания обладать друг другом.       Союз…       Полицейский уверенно протягивает руку вперед, и преступник с той же убежденностью отвечает рукопожатием.       …заключен.       — Хорошо, чемпион. И какой у тебя план?..       Виктор поднимает пистолет, рассматривает на свету и затем оставляет легкий отпечаток своих губ на дуле.       — Я собираюсь внедрить тебя в мафию.