Единство миров.

Наверное, любой мастер карандаша восхитился бы этим пейзажем. Да и выглядел он карандашным рисунком – четкий, выполненный на совесть и в малейших подробностях – но никак не живой. Но и не мертвый – больше похож на неодушевленный предмет. Ведь в мертвом когда-то была жизнь… А это место, похоже, было всегда. Было – но никогда не жило. Бескрайняя серая степь простиралась до темной полосы горизонта. Его куполом накрывало такое же серое небо, потянутое туманной пеленой. Небо плакало, и тысячи слез срывались с необъятной вышины, падая на серые стебли травы, серую землю и маленькую серую фигурку, медленно двигавшуюся по полю. Фигурка тоже была неживой. Точно так же по степи могло катиться перекати-поле. Или сухой лист, подхваченный шальным ветерком… Фигурка, однако, двигалась в точно определенном направлении. На горизонте, заслоняя полнеба, неколебимо стоял гигантский вулкан – огромная, но единственная возвышенность в этом неживом сером море. Хруп-хруп…хрум-хрум… - с каждым шагом все медленнее и медленнее, все тише и тише. Чем дальше двигалась фигурка, тем больше ее пригибало к земле. Вот она уже не идет, а волочится, вот уже тусклые серые глаза, смотревшие до этого вперед, уставились в землю. Сделав еще шаг, она опустилась на колени и свалилась на спину, обратив недвижный взор к небу. Теперь все, что нарушало неживую тишину – мерный стук капель и глухое, замедляющееся биение сердца. Биение сердца? В небе что-то блеснуло, но тут же погасло, поглощенное серым мраком. Блик этого света отразился в закрывающихся глазах фигурки…и они раскрылись. Из горла вырвался судорожный выдох, он дернулся и резким движением сел, продолжая глубоко дышать. Широко раскрытые глаза устремились вдаль, обводя взглядом вулкан на горизонте. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота, все тело пронзила боль… Он был жив.