***
— Просыпайся! — раздалось над ухом у Себастьяна. Себастьян от яркого света захлопал глазами. Если бы он чувствовал себя хоть немного лучше, он бы, может, узнал обстановку аэропорта, в котором они приземлились в Афганистане несколько лет назад и с которого всё и началось. А может, и не узнал бы, потому что за это время аэропорт стал выглядеть куда более прилично, словно находился не в пустыне, а просто в небольшом городишке. Но у Себастьяна не было ни малейшей возможности узнать местность, потому что он всё ещё чувствовал себя херово. — Поднимайся, сволочь! — снова окликнули его. Себастьян смутно узнавал голос своего нового знакомого, с которым какой-то не очень чёткой связью была связана боль в губе. Попытавшись выполнить приказ, Себастьян почувствовал, как скрутило внутренности, и через секунду услышал: — Да твою ж мать! Сука! Под шумок ругательств Себастьян получил ещё один удар, который словно пришёлся по тому же месту, потому что губу словно рассекло надвое. Себастьян чувствовал, как по подбородку стекало что-то густое, и был почти уверен, что из губы текла кровь, пока не уловил специфический запах. — Что там у тебя? — раздался второй голос. — Да этот мудак обблевал меня! Себастьян после того, как его вырвало — на его счастье, он не видел, что сделал это прямо на ноги конвойному, — почувствовал себя немного лучше и снова заснул. Но ненадолго — его почти сразу потащили куда-то, и Себастьян на автомате передвигал ногами. Через какое-то время его в более мягкой форме разбудил врач, за верхней пуговицей халата которого Себастьян цеплялся взглядом во время осмотра и пока у него брали анализы, отключаясь, когда доктор отходил. Обрывочные фразы достигали его сознания, но не обрабатывались мозгом. Через какое-то время Себастьяна оставили в покое, чтобы отоспался, потому что было принято решение, что лететь с ним в Лондон, пока он в таком состоянии, было небезопасно. Несколько раз в течение ночи — во всяком случае, Себастьяну казалось, что была ночь, хотя он не мог быть в этом уверен — Себастьяна рвало в услужливо оставленный на полу после первого случая тазик, а в остальном он чувствовал себя намного лучше. Проснувшись, Себастьян вдохнул полной грудью. Не почувствовав ни малейшего рвотного позыва, он покрутил головой. Воспоминания прошлого дня или нескольких прошлых дней начали обрывками мелькать в голове, и Себастьян провёл рукой по лицу. Едва коснувшись губ, он с шипением одёрнул руку: казалось, что кожа на губах вспыхнула огнём. Одно не очень чёткое воспоминание затмило собой все остальные: два удара по лицу. Перед выходом из больницы, когда он ещё сидел за каким-то столом, Себастьяну расковали руки, наручники на которых застегнули почти сразу же после пробуждения, и подсунули бумаги. Себастьян мутным взглядом пробежался по тексту. Документы на его задержание. На удивление твёрдой рукой он расписался на каждом. Один из вчерашних знакомых — Себастьян из разговоров окружающих уловил, что всё действительно проходило только вчера — сказал другому, что допрашивать Себастьяна в больнице нет времени, потому что самолёт улетал прямо сейчас. Пока Себастьяна подводили к самолёту, он всё-таки смутно узнал местность. Было странно спустя всего несколько лет проходить по той же дороге, но уже в наручниках. В самолёте, после того, как Себастьян вяло послал мужчину на вопрос о том, нуждается ли он в адвокате, начался допрос. Себастьян бесцветно отвечал на все вопросы, стараясь только говорить как можно меньше, отвечая чуть ли не односложно, где это было возможно. После вопроса о том, сожалеет ли он о содеянном, Себастьян задумался, честно пытаясь прочувствовать, было ли в душе сожаление. Мужчину, ведущего допрос, явно интересовало его отношение к убийству капитана, но Себастьян внезапно остро осознал, как сильно он сожалел о смерти Дессела. Вот в чём он готов был покаяться. Даже не то что готов, ему хотелось это сделать, упасть на колени и молить прощения, только непонятно у кого. Себастьян чувствовал, как ощущение вины просто придавливало его к земле. Он ясно чувствовал, что ничто не могло оправдать его действия в свете того, что из-за него погиб Дессел. Но его спрашивали не о том: — Мистер Моран, отвечайте на вопрос: вы сожалеете о том, что убили капитана? И Себастьян, не думая, выдал: — Нет. В своём состоянии Себастьян не заметил, но мужчина, сидящий напротив, слегка отпрянул назад и приподнял брови. Мало отморозков решались сказать, что не сожалели о том, что сделали, большинство лебезили об осознании преступления и готовности искупить вину. Даже самый дерзкий при задержании парень начинал пускать слюни и плакаться о раскаянии. Об отсутствии сожаления говорили только принципиальные и прожжённые жизнью преступники. Для человека, видевшего поведение Себастьяна при задержании, ответ стал неожиданностью. Последние вопросы заставили Себастьяна, окончательно ушедшего в мысли о Десселе, удивлённо поднять голову. — Скажите, вы употребляли спиртные напитки перед совершением убийства? Себастьян отрицательно покачал головой, но потом под строгим взглядом, напоминающим ему, что велась запись и нужно было всё проговаривать вслух, сказал негромко: «Нет». В их отряде никто не пользовался практикой «напиться и забыться» перед боем, предпочитая действовать на чистую голову. — Употребляли ли вы наркотические или психотропные вещества перед совершением убийства? Себастьяну показалось, что мужчина даже замер в ожидании его ответа, словно это было очень важно. После того, как Себастьян ответил отрицательно, мужчина ещё несколько секунд вглядывался в него, то ли пытаясь найти следы лжи в глазах, то ли надеясь, что Себастьян сам не выдержит и выдаст другой ответ. Но Себастьян молчал, потому что выдавать было нечего. Вздохнув, мужчина ушёл, попрощавшись с Себастьяном. В аэропорту их уже ждала машина, в которую Себастьяна затолкали очень быстро, словно опасались, что он сбежит. Но Себастьян и не думал бежать. В те короткие мгновения, пока он находился на свежем воздухе, его сперва чуть не оглушил воздух, стремительно попавший в лёгкие: тяжёлый и влажный, словно говорящий: «Ты дома». Знакомый с детства и забытый за несколько лет в пустыне. Себастьян только попытался вдохнуть поглубже, как оказался в машине. К зданию тюрьмы, как показалось Себастьяну, его довезли буквально за несколько минут. Он только услышал, как за машиной громко закрылись тяжёлые ворота, отсекая его от всего мира, в который он только вернулся. Себастьян только сейчас, входя в здание, закованный в наручники и окружённый парнями в камуфляже, осознал, что его возвращение на родину, о котором они мечтали вместе с Десселом, всё-таки произошло. Только вышло всё не так, как он думал, совсем не так. От мысли о том, что главным отличием от их представлений о возвращении было то, что Дессела рядом не было, стало так хреново, что Себастьян едва подавил в себе желание пнуть ближайшего к нему конвойного. Всё было неправильно, и заломанные назад и закованные руки в том числе. Рассматривать обстановку не было времени, но Себастьян успел отметить и тёмные коридоры, и выкрашенные краской, которую иначе чем просто «грязная» и охарактеризовать было нельзя, стены. Пройдя по нескольким лестницам, преимущественно ведущим вниз, так что у Себастьяна сложилось впечатление, что сейчас они находились глубоко под землёй, они остановились. Себастьяна обыскали, и он хмыкнул, вспоминая предыдущий обыск, в ходе которого изъяли всё, что было в карманах. Себастьяну повторный обыск казался глупостью, потому что он не понимал, когда и что он мог успеть взять себе в карман. Заметив его презрительный взгляд, паренёк, который его обыскивал и буквально мгновение назад казавшийся очень приятным, в одно мгновение сузил глаза и наградил Себастьяна таким взглядом, от которого сразу стало не по себе. Он будто обещал будущие проблемы, если Себастьян не начнёт вести себя более смирно. — А это у него что? — спросил парень, указывая на рассечённую губу. Можно было подумать, что рассечённая губа у человека, только вчера бравшего базу террористов, была странной вещью, но, очевидно, все прекрасно понимали, откуда у задержанных и доставляемых сюда могли браться такие повреждения. — При задержании вырывался и упал. Среди присутствующий пошли смешки, и только Себастьян недовольно смотрел на всё это, но сохранял молчание. После обыска он словно обошёл всю тюрьму, там сдав отпечатки пальцев, там сфотографировавшись, там приняв душ. В небольшой комнате ему выдали несколько документов, которые он, менее внимательно, чем в прошлый раз, просмотрев, подписал. Потом Себастьяну пришлось подождать какое-то время, и наконец его повели в камеру. К увиденному Себастьян был совсем не готов: в тёмной маленькой комнате сидело около десяти человек, вдоль стен стояли двухъярусные железные кровати. Над самым потолком в стене напротив двери было маленькое окошко, но камеру успешно освещала противным жёлтым и очень ярким светом маленькая лампочка. С Себастьяна сняли наручники, и дверь за ним закрылась.***
Жизнь Себастьяна словно стала состоять из бесконечного ожидания и подписывания документов. Он пытался строить отношения с сокамерниками, быстро выяснив, что за убийство он тут сидел один. Один из парней сидел за наркотики и ещё несколько — за мошенничество. К Себастьяну относились с опаской и почти неприязнью, поэтому он быстро бросил попытки познакомиться ближе. В первые несколько дней жизни Себастьяна здесь сразу нескольких человек увели, как потом он узнал от сокамерников, в другую камеру. На их место привели новых, за избиения, к ним старожилы отнеслись хоть и с осторожностью, но всё равно получше, чём к Себастьяну, и он, подслушивая, как они давали новичкам советы, сам поднабрался знаний. Через какое-то время за ним впервые пришли. Сперва Себастьян подумал, что его тоже переведут в другую камеру, потому что всё из тех же разговоров сокамерников узнал, что его нахождение среди них, совершивших куда менее тяжкие преступления, чем он, было серьёзным нарушением, но вещи собирать ему не сказали, просто вывели, заковали и повели по коридорам. Себастьян научился немного ориентироваться в здании, но тем маршрутом, которым его вели сейчас, он не ходил никогда. Его явно вели наверх, а там, как он знал, располагалась административная часть тюрьмы. «Значит, на допрос», — сделал предположение Себастьян. Лишённый ценных советов опытных сидельцев, он мог только предполагать, что его ждало. Его вывели в длинный коридор, по которому сновало много людей не просто гражданского вида, а вполне себе свободные, явно даже не сотрудники тюрьмы. Конвой коротко о чём-то переговорил с девушкой, сидящей за столом в самом начале коридора, и повёл его вдоль многочисленных дверей по обеим сторонам. Себастьян, аккуратно подняв голову, рассмотрел, что на каждой двери был красной краской написан номер, а наверху было сетчатое окно. Также на каждой двери была крупная щеколда, но ни одна из них не была закрыта. Наконец они остановились напротив одной из дверей. «Пятнадцать», — Себастьян на всякий случай решил запомнить номер, потому что здесь необходимостью было помнить номер камеры. В первый раз, когда у него после прогулки спросили номер его камеры, Себастьян растерялся, потому что не мог точно вспомнить, тогда тот же вопрос ему стали задавать с совсем другой интонацией, которую Себастьян не слышал даже в армии. Тогда он впервые убедился, что к ним здесь относились как к животным. Только некоторые сотрудники тюрьмы вели себя спокойнее, не срываясь на крик при малейшей возможности, но чаще всего это были молодые парни, и Себастьян подозревал, что со временем и они пройдут эту профдеформацию. Даже немногочисленные здесь девушки вели себя грубо. Им пришлось несколько мгновений постоять перед закрытой дверью, и всё это время Себастьян гипнотизировал взглядом красную цифру на дверях, чтобы глубже отпечаталась в памяти. Номер его камеры — «52» — был уже словно высечен перед глазами, а вот эту цифру, возможно, ещё придётся заучивать. К ним подбежал парень в чёрной одежде в полном обмундировании, лицо было скрыто балаклавой. Он, словно извиняясь, пожал плечами, и Себастьяну открыли дверь. Один из конвойных зашёл с ним, подталкивая в нужном направлении. За дверью оказалась небольшая комната, буквально два на три метра, разделённая пополам решёткой. Себастьяна завели в одну из половин комнаты, там сняли наручники и усадили на стул. Конвойный вышел, закрыл решётчатую дверь в половину Себастьяна и вышел из кабинета. Себастьян хотел дождаться щелчка, означавшего, что дверь закрылась на ключ, но его так и не последовало. Себастьян посмотрел прямо перед собой. Перед ним был стол, одна половина которого была у него, а вторая — с другой стороны от решетки. Только сейчас Себастьян увидел сидящего с другой стороны мужчину. Тот был одет просто и выглядел абсолютно среднестатистически. Он поднял и опустил на стол диктофон, сделав это исключительно для того, чтобы Себастьян заметил, что велась запись, и открыл нетолстую папку. Мужчина начал задавать вопросы, в голове у Себастьяна промелькнуло: «Следователь», и тут же он выдал фразу, подслушанную в камере: — Я требую адвоката, — следователь словно не отреагировал, продолжая задавать вопрос, но Себастьян увереннее повторил: — Я требую адвоката. — Вы отказались от адвоката, мистер Моран, — спокойно отозвался следователь и уже собирался продолжить, но Себастьян решил стоять на своём: — Это было при задержании и первом допросе, а теперь я не буду ничего говорить без адвоката. После недолгого молчания следователь, словно сдаваясь, выдохнул: — Хорошо. Кто-то из ваших родственников или знакомых может заключить договор с адвокатом. Себастьян даже не представлял, кто из его родственников или знакомых мог нанять для него адвоката, обратиться ему было не к кому, но было и другое знание, которым Себастьян не преминул блеснуть: — Мне положен адвокат. У меня нет возможности его нанять, но государство должно обеспечить меня защитой. Следователь, не впечатленный его знаниями — каждый день такие типа умные попадались, типа бесстрашные и самоуверенные, — выключил запись и сложил документы. Потом он потянулся к кнопке на стене, на которой Себастьян разглядел надпись «вызов», рядом, чуть выше, была кнопка «тревога». Не успел Себастьян переварить эту информацию, как дверь открылась и к ним зашёл тот парень в балаклаве. Себастьян, нервно ухмыльнувшись, подумал о том, что было бы, нажми следователь кнопку «тревога». Этот парень, наверное, вбежал, заломал бы ему руки и… Дальше думать не хотелось, тем более его уже выводили, не дав даже попрощаться со следователем. Девушка, сидящая в начале коридора, спросила у него, когда они поравнялись с ней: — У вас какая камера? На что Себастьян бодро отрапортовал: — Пятьдесят вторая! Его быстро увели вниз, всё по тем же лестницам и коридорам, впихнули в камеру. Первый опыт допроса в тюрьме оказался не страшным. Себастьяну хотелось обсудить его с кем-нибудь, но сокамерники и не думали относиться к нему лучше. Через несколько дней за Себастьяном снова пришли. Проходя по уже знакомым коридорам, Себастьян старался запомнить дорогу. Сбегать он не думал, всё равно не вышло бы: его остановила бы первая же дверь, закрывающаяся снаружи на замок, а их по дороге было несколько. Просто приятно было хоть немного представлять, где находишься. За столом в длинном коридоре сидела всё та же девушка, а вот людей по коридору ходило не так много. Себастьян подумал, что связано это было, скорее всего, с тем, что пришли они сегодня чуть позже: он уже успел и на прогулку сходить, а в прошлый его выдернули перед самым выходом во двор. Если предположить, что коридор был наполнен людьми, пришедшими сюда для того, чтобы вести допросы, то получалось, что, как правило, приходили они с утра, а сегодня человек, который будет его допрашивать, опаздывал. Себастьян на мгновение поддался обиде: он был настолько неважен, что к нему стоило опаздывать. Сегодня парень в балаклаве подошёл к ним заранее, но Себастьяну показалось, что это был другой, пониже и поплотнее. Подвели его к другой двери, двадцать четвертой, и Себастьян подумал, что в прошлый раз только зря запоминал номер. Когда дверь открыли и ввели его внутрь, оставив одного за двумя закрытыми дверями, Себастьян увидел, что он был здесь один. Положив руки на свою часть стола, Себастьян прислушался к тому, что происходило вокруг. Где-то в соседней комнате шёл допрос, а за дверями он услышал недовольное: «Ну и где она шляется?» Наконец спустя пару минут раздались шаги, короткое приветствие и дверь в комнату открылась. В комнату вошла женщина. Себастьян много лет не видел женщин — сотрудницы тюрьмы, одетые в бесформенную спецодежду, и заключённые женского пола, которых он видел только мельком время от времени, потому что они содержались отдельно, пока что не считались за женщин, во всяком случае, Себастьян старался себя сдерживать, чтобы сохранить себе хотя бы гордость и самоуважение. Эта имела невзрачные черты лица, которые отчасти компенсировались пышными волосами. В этой комнате вместо решётки была крупная сетка, из-за чего смотреть сквозь неё было не очень удобно, но Себастьян всё равно всматривался во внешний вид зашедшей. На ней была строгая офисная юбка, но даже ей не удавалось скрыть красивые бедра. Строгий костюм, немного, самую малость вычурная блузка, туфли на низком каблуке и очки в оправе бронзового цвета — Себастьян охарактеризовал её как типичную представительницу касты бизнес-леди. Женщина подошла к своей части стола, положив на него бумаги, которые прижимала к груди, и Себастьян заметил, что груди-то у неё и не было. Женщина тем временем, поправив очки и одёрнув юбку, снова взяла в руки бумаги и сказала, тепло, но всё же дежурно улыбаясь: — Доброе утро, мистер Моран. Меня зовут Кристин, и я ваш адвокат. «Утро?» — только и подумал Себастьян. Время уже давно близилось к обеду, но он решил промолчать на этот счёт, только ответив равнодушно: — Доброе. Кристин покопалась в кипе бумаг, выудила одну, быстро просмотрела. Потом улыбнулась Себастьяну, достала блокнот и ручку и начала: — Как будем работать? Хотите начать со свободного рассказа или сразу перейдём к вопросам? Себастьян пожал плечами: ему было всё равно. С адвокатом он имел дело впервые, поэтому слабо представлял, как и что стоило делать. Решив всё-таки коротко обрисовать ситуацию, он быстро рассказал Кристин, что произошло: немного выйдя из себя, убил капитана, повёл два отряда на штурм базы противника, после чего был задержан и доставлен сюда. Кристин слушала этот короткий пересказ внимательно, кивала головой, но пока что никаких пометок не делала. После того, как Себастьян закончил, она перешла к уточняющим вопросам, выспрашивая посекундно о событиях того дня, и тут уже принялась строчить с бешеной скоростью. Она прошлась по истории Себастьяна, как он её рассказал, и, дойдя до момента с задержанием, спросила, указав на его губу, которая уже почти зажила: — Применялось ли к вам физическое воздействие во время вашего задержания? Себастьян пожал плечами, он не знал, был ли смысл говорить об этом. Приняв решение, он коротко ответил: — Ударили немного. Кристин поджала губы. Жалостливо посмотрев на Себастьяна, она как-то совсем по-человечески, а не как адвокат, спросила: — Больно? — Больнее только прыщ на заднице, — пробормотал себе под нос Себастьян, и только после растерянного: «Что вы говорите?», сказал громко: — Ничего. Не больно. Так всегда говорил Дессел. Так не вовремя всплывшие воспоминания были сейчас совершенно ни к чему. Себастьяну хватало того, что большую часть всех ночей он проводил, коря себя в смерти друга. Никак не удавалось смириться с тем, что произошло. А ещё давила мысль о том, что тела он так и не увидел. Возможно, так было и лучше, потому что последний раз, когда Себастьян видел Дессела был тогда, ещё на базе террористов, когда Дессел прошёлся мимо него, вытирая лицо рукой. Он тогда шел, словно никуда не торопясь, а Себастьян так обрадовался, увидев его, потому что Дессел выглядел успокаивающе, а именно это и требовалось. — Давайте дальше, — отвлекла его Кристин. Дальше пошли простые вопросы, на которые Себастьян быстро отвечал. Про то, как хреново он себя чувствовал, про рвоту и ночь в больнице он решил не рассказывать. Поэтому Кристин быстро закончила и замолчала на какое-то время. Потом начала снова: — Мистер Моран, вы же понимаете, что нам очень важно переманить на свою сторону присяжных. Мы должны представить им это убийство не как нарушение воинской дисциплины, а как действие в состоянии аффекта. Если всё пойдет хорошо, то мы и вовсе скажем о том, что вы действовали исключительно из благих намерений, препятствуя действиям некомпетентного руководства. Себастьян посмотрел на Кристин. Она продолжала стоять, игнорируя поставленный — прикрученный, как и всё здесь, к полу — стул, и не думала садиться. Левой рукой она удерживала на весу все свои бумаги, а правой –держала красивую, но дешёвую ручку и через равные промежутки времени поправляла на носу очки, даже если в этом не было необходимости. Себастьян порядком устал от неё, ему уже давно не приходилось столько общаться с людьми, поэтому он равнодушно бросил: — Скажете всё это в суде. Кристин возмущённо выдохнула, её задело равнодушие клиента к собственной судьбе и то, что её старания по спасению этой самой судьбы ни во что не ставились. Она гордо подняла подбородок и будто назло Себастьяну продолжила объяснять линию защиты: — Также, как мне стало известно, сторона обвинения будет настаивать на вашем непосредственном участии в смерти… — Кристин запнулась, попыталась вспомнить сама, но у неё не получилось, поэтому ей пришлось полезть в свои бумаги, перебирая их в поиске нужной. Под ехидным взглядом Себастьяна вся эта кипа макулатуры чуть не рухнула на пол, но в последнее мгновение Кристин всё же успела выхватить нужный лист и удержать всё остальное. Прищурившись больше для виду, чем из-за плохого зрения, она продолжила: — В смерти Дессела Суареса. Себастьян в первое мгновение хмыкнул: явно не вяжущаяся с именем испанская фамилия, которая использовалась Десселом со времен самостоятельной жизни после того, как он лишился отца, всегда вызывала ухмылку. Но тут же этот огонёк веселья погас, и Себастьян уставился на Кристин. Ему было неприятно, что адвокат говорила о Десселе, что она вообще вмешивала его во всё это дерьмо. Себастьян даже подумал о том, что Кристин была просто-напросто недостойна того, чтобы упоминать имя Дессела. Справившись со всё возрастающей неприязнью, Себастьян приподнял бровь, делая вид, что готов слушать дальнейшие объяснения. Кристин продолжила: — Отвечать за смерть мистера Суареса вы, разумеется, не будете, сторона обвинения это прекрасно понимает: война есть война, там гибнут люди каждый день. Себастьян слушал эту девицу и недоумевал, что ещё останавливало его от того, чтобы как следует не ударить её. Ответ нашелся быстро: чёртова сетка, разделяющая мир на волю и неволю, даже здесь, в тюрьме, создающая островок свободы для тех, кто по другую сторону от заключённого. Себастьян не мог понять, как Кристин могла вот так запросто рассуждать о том, о чём не имела ни малейшего понятия, причём делать это с таким видом, будто собаку там съела. Кристин явно относилась к тому типу людей, которые знали или думали, что знали, всё на свете. — Отвечать за смерть мистера Суареса вы, разумеется, не будете. Но у меня нет ни малейшего сомнения в том, что сторона обвинения использует это против нас. Присяжные выслушают историю о бедном солдате, погибшем из-за вашего ужасного поступка, и, конечно же, будут относиться к вам хуже. Мы должны этого не допустить, вернее, нейтрализовать последствия этой истории, потому что она будет рассказана и рассказана нужным тоном и нужным словами. Наша задача состоит в том, чтобы грамотно парировать, отрицать вашу вину в смерти этого человека. Себастьян слушал её вполуха и старался игнорировать. Он говорил себе, какой он молодец, какая у него удивительная выдержка, но всё же не выдержал: слишком долго выслушивал её рассуждения. — Мы не будем ничего из этого делать, — чётко, подрагивающим лишь слегка голосом сказал он. — Что, простите? — Кристин участливо подняла на него голову, не расслышав за своими мыслями Себастьяна. — Мы не будем говорить о моей непричастности к смерти Дессела. — Но, позвольте, мистер Моран… — Нет. Себастьян впервые за разговор поднялся на ноги. Никто не запрещал этого делать, а значит, он мог себе это позволить — Себастьян всё ещё не избавился от святого убеждения каждого человека, что разрешено всё, что не запрещено, несмотря на то, что в тюрьме были другие порядки и делать можно было только то, что разрешили. Кристин на его движение, несмотря на сетку между ними, опасливо вздрогнула, но Себастьяну было не до этого. Одно упоминание о Десселе из уст другого человека уже вывело его из равновесия, а только что он ещё и сам произнес его имя вслух. «Дессел». Он ведь практически и не называл его так никогда: только это по-приятельски короткое «Дес», которое кроме него никто и не использовал. И сейчас полное имя друга прозвучало странно. Себастьян не знал, не мог объяснить даже самому себе, чем было вызвано то, что он впервые сказал полное имя. Возможно, из-за того, что Кристин была не просто посторонним человеком, а ещё и крайне неприятным человеком. Но дело было не только в этом. Отказ от сокращения Дес ещё и окончательно подводил черту, говорил: «Всё, Деса нет. Теперь есть только Дессел. А Дес остался где-то в недрах памяти». Эта мысль так взволновала Себастьяна, что он не мог остаться сидеть. — В суде я не буду отрицать свою вину в смерти… в смерти Дессела. И я запрещаю делать это вам. Я виновен, и я не отрицаю этого. — Но в таком случае, вы же понимаете, последствия такого решения могут плохо отразиться на решении присяжных, у которых сформируется определённое отношение к вам. Они же живые люди, которые такому рассказу да ещё и вашему согласию с ним ужаснутся. — Да плевать на них! — воскликнул Себастьян. Кристин внимательно всмотрелась ему в лицо, не торопясь отвечать. Отложив папку и все бумаги на стол, она обтянула юбку и тихо произнесла: — Мистер Моран, я понимаю ваше состояние. Но и вы поймите меня: сейчас вы не можете адекватно воспринимать ситуацию, а ведь речь идёт о всей вашей дальнейшей жизни. Вы не можете вот так просто отмахиваться от этого. Мистера Суареса больше нет в живых, вам незачем так держаться за него. Вы должны идти дальше. В моих силах помочь вам, но только если вы сами этого захотите. Себастьян покачал головой. Кристин выдохнула. В конце концов, ей платили не так уж много, чтобы проводить психологические беседы с клиентами, настраивая их на позитивный лад. Она собрала свои вещи, нажала на кнопку вызова и направилась к выходу. Остановившись уже у самой двери, она обернулась и хотела предпринять ещё одну попытку убедить Себастьяна, но в последний момент передумала. В это мгновение дверь открылась, её выпустили из кабинета и зашли за Себастьяном. Себастьян вернулся в камеру как раз к обеду, выслушав попутно ворчание о том, что ещё немного — и никто бы не стал его конвоировать, остался бы без обеда, нечего было так долго сидеть. После обеда выяснилось, что в камере снова новенький, но Себастьян уже не слушал даваемые тому советы. Мысли были заняты Десселом, несмотря на то, что раньше они мучали Себастьяна только ночами. Поэтому весь оставшийся день Себастьян сидел, ещё больше отгородившись от других. К тому же парень, которого перевели от них в другую камеру, был единственным, кто проявлял к Себастьяну больше симпатии, чем все остальные, но от него Себастьян дельных советов не получал именно по той же причине, по которой между ними возникло некое подобие понимания: парню было едва за двадцать, он ещё недавно был едва выпустившимся из университета журналистом, пышущим негодованием при виде любых страданий ближнего. Сюда он попал за наркотики, которых, судя по всему, очень уж жаждала, несмотря на все запреты, свободолюбивая душа творческого человека. Он здесь был задолго до Себастьяна, дело вот-вот должны были направить в суд, поэтому его, наверное, и увели, только не в другую камеру, а туда, откуда он направится отбывать наказание. На следующий день к Себастьяну приходил следователь. В кабинете для допроса за его спиной стояла Кристин, которая всё ещё была раздражена поведением Себастьяна, но тому было всё равно. Впрочем, Кристин тоже не собралась принимать проблемы клиента близко к сердцу, потому в ходе встречи быстро остывала. Следователь почти сразу перешёл к вопросам о Десселе, на которые Себастьян с мазохистским удовольствием отвечал очень подробно. Кристин хмурилась всё больше, но уже переживая исключительно за свой успех в этом процессе. Следователь слушал с интересом, но при этом у него словно была ещё одна, не менее интересная тема, к которой ему не терпелось перейти. Однако в тот день Себастьян так и не дождался того, чтобы следователь задал так волнующий его вопрос. В следующий раз следователь пришел только через недели три. Всё это время Себастьян довольно успешно занимался саморазрушением, думая о Десселе. Чувство вины за его смерть давило всё сильнее, и иногда Себастьяну начинало казаться, что скоро он непременно сойдёт с ума. В одиночестве, в котором он находился даже среди десятка своих сокамерников, он думал о Десселе постоянно. Поэтому приход следователя воспринял как подарок, развлечение, которое хоть немного сможет отвлечь его. Следователь выглядел чрезвычайно сосредоточено. Он выудил из портфеля стопку бумаг, положив её на свою половину стола. Себастьян попытался разглядеть название верхнего документа от нечего делать, но следователь положил сверху блокнот. — Сейчас придёт ваш адвокат. Знаете, мистер Моран, а ведь у вас… В это мгновение дверь в кабинет открылась, и в неё вплыла Кристин. Дальше всё для Себастьяна пролетало с космической скоростью. Следователь показывал бумаги, подсовывал ручку и говорил про обнаруженные в крови Себастьяна наркотики. И всё было бы не так плохо, если бы та самая трава, которую Себастьян на свою беду вытащил из кармана трупа, не имела непонятный состав. Сданные в ходе проведения экспертизы анализы так и не дали возможности выяснить, когда точно Себастьян употреблял наркотическое средство. А значит, можно было использовать как отправную точку любое удобное время. Стороне обвинения ничего не помешало бы сказать, что Себастьян курил ещё до убийства, настолько большой простор для фантазии оставлял промежуток времени, указанный экспертом. Себастьяну не надо было обладать специальными знаниями, чтобы понять, что убийство да ещё и под наркотой грозило серьёзным сроком. Именно это ему подтвердила Кристин после того, как следователь закончил со своими делами и оставил их одних. Тут уж Себастьяну пришлось рассказать, что так действительно было: и про косяк, и про плохое самочувствие, и про рвоту, про взятые анализы и ночь в больнице. Кристин мрачнела всё больше и уже даже не пыталась приободрить его. Себастьян понимал, что дела его были совсем плохи. После этой встречи Себастьян вдруг чётко осознал, что момент, когда за ним закроется дверь камеры на десяток лет, был очень близко. Хотелось остановить время хоть на мгновение, хотя это ничего бы не дало, потому что ответственность была неотвратима. Себастьян сегодня узнал, что среди тех бумаг, которые он стабильно подписывал один-два раза в неделю, бывали ответы на подаваемые Кристин прошения. Она объяснила, что делается это исключительно для того, чтобы оттянуть время, потому что для того, чтобы надеяться на удовлетворение хоть одного из них, нужно быть бесконечно наивным. За два последующих месяца к Себастьяну буквально пару раз заходили с допросами, потому что от него мало что требовалось, но дело всё равно шло крайне медленно: проверка проводилась ещё на базе в Афганистане, что увеличивало срок рассмотрения этого простого, в сущности, дела, а это раздражало всех. Наконец однажды вечером Себастьяну сообщили, что его дело будет слушаться в суде через пять дней. Себастьян кивнул, расписался в подсунутых документах и снова ушёл в себя. Осознание смерти Дессела, навалившееся два месяца назад вместе с первым визитом адвоката, продолжало давить на него, отдаваясь болью. Эта боль не была острой, но она постоянно ощущалась тяжёлым грузом. Предстоящее судебное заседание грозило снова разворошить раны, успевшие слегка затянуться, ведь там наверняка во всем подробностях начнут обсуждать и смерть Дессела. Себастьян всей душой желал как можно быстрее перескочить через это заседание. С другой стороны, получить приговор он тоже не очень хотел, но почему-то из-за этого переживал меньше. Через пять дней с самого утра за Себастьяном зашёл конвой, и его отвезли в здание суда. Машина проехала через черный вход. Себастьян только успел пойти в здание, как его приставили к стене и обыскали. Постоянные обыски перестали вызывать усмешку, только раздражение. После обыска Себастьяна оставили в помещении настолько маленьком, что его нельзя было бы назвать даже чуланом. Впервые за эти два месяца время для Себастьяна снова потекло до ужаса медленно, потому что раньше дни пролетали совершенно незаметно, приближая сегодняшний решающий день. А стоило этому дню настать, как всё вокруг словно остановилось. Себастьян знал, что слушание дела было назначено на одиннадцать часов, из камеры его вывели около девяти, потратив после этого ещё кучу времени на оформление документов и, конечно же — куда без этого — на его обыск. Поэтому на самом деле, и Себастьян разумом понимал это, до начала заседания едва ли было больше часа. Практически у всех заключённых Себастьян видел наручные часы, но у него им неоткуда было взяться, поэтому он продолжал оставаться в абсолютном неведении относительно того, как в реальности обстояло дело со временем. Когда по ощущениям Себастьяна прошла целая вечность и он уже начал задумываться о том, не забыли ли о нём, дверь открылась. Мужчины, которые забирали его из тюрьмы и везли в суд, а сейчас собирались конвоировать, Себастьяну были незнакомы и явно не работали в тюрьме: сотрудников тюрьмы отличало особое выражение глаз, которое Себастьян хорошо выучил. Эти ребята выглядели добрее и лояльнее. Они действительно перебросились с Себастьяном парой слов, но ровно до того момента как не пришёл старший по званию. Разговоры под его строгим взглядом стихли, но Себастьяну показалось, что парни сами недолюбливали своего командира. Себастьяна подняли по лестнице на несколько этажей и завели в большой зал. Пока что он был пустым, и первое же, что бросилось Себастьяну в глаза, — небольшая клетка, выкрашенная белой краской. Его завели в неё, расковали и разрешили сесть. Себастьян медленно опустился на лавку. Конвойные ходили по залу, открывали окна, потому что в помещении было душно, и переговаривались между собой. Себастьян не вслушивался, но общий настрой разговора был ему ясен — беззаботная ни к чему не обязывающая болтовня. Для него было странно наблюдать такой контраст между собой и этими абсолютно свободными людьми. Время текло всё медленнее.