Послезавтра

Хранилище они сооружали пару дней. Пока нашли подходящие сетки, пока сшили из них гигантский мешок, пока перевезли на берег реки достаточное количество консервов на стареньком джипе родителей Джина… Чонгуку нравилось, что они занимаются делом. Ему было проще, когда он что-то придумывал, изобретал новые способы времяпрепровождения, - так можно было отлично отвлечься от выедающей душу тоски по семье. Джин-хён был хорошим, совершенно не строгим, к младшему относился, как настоящий старший брат, но, конечно, не мог заменить ему реальных родных. Хуже всего было то, что накануне дня, когда пропали все люди, Чонгук очень нагрубил отцу. И спать он ложился в отвратительном настроении, придумывая способы отомстить за то, что ему из-за каких-то школьных проблем (подумаешь, убегал с последних уроков на подработку) не разрешили пойти на концерт любимой группы, хотя на билет было накоплено собственным Чонгуковым трудом и усилиями. А на утро проснувшийся мальчик обнаружил, что мстить ему некому. Совсем некому. Даже муху какую-нибудь от злости и досады убить он не мог за неимением насекомых вокруг. Когда первый шок прошёл, Чонгук отправился вымещать обиду на мир на витринах и стеклах машин. Он вооружился толстой веткой, крушил сокрушаемое, кричал и звал хоть кого-нибудь, а потом от страха и беспомощности забился в первый попавшийся угол и плакал. Инстинкты выживания заставили его заботиться о пропитании, природная брезгливость – о чистоте, а юношеская энергия – о деятельности, и поэтому Чонгук спустя несколько дней вернулся на цивилизованный путь и стал жить, будто взрослый: ходить за продуктами, прибирать в доме, искать себе занятия от скуки. Когда он повстречал Джина, стало веселее. Хён был забавный, иногда даже дурачился вместе с Чонгуком, когда они решали попрыгать на батуте в торговом центре или покататься на скейтах в парке. Мальчик не признавался старшему, но теперь больше всего на свете он боялся потерять это общение, боялся остаться снова в ужасающем одиночестве. Но каждое утро неизменно встречало его вкусным запахом с кухни (оладушки из сухой смеси для выпечки), бодрым Джиновым «Привет! Как спалось?», и постепенно Чонгук стал не только засыпать, но и просыпаться спокойно. Спустя год, после трудной осени и ещё более трудной зимы, когда отапливать дом приходилось несколькими обогревателями с соответствующим повышением расхода топлива, Чонгук совсем привык к новому миру. Не боялся один ходить в магазин, когда хён говорил, что у него закончились чипсы и вечером перед телевизором нечего будет погрызть; не просыпался в панике от ночных кошмаров, в которых Джин превращался в ходячего мертвеца; не забивал себе голову ненужными мыслями и воспоминаниями о прошлом. Иногда уходил гулять надолго, чувствуя внутри холодок адреналина, а потом возвращался и молча с ногами залезал на диван, прижимаясь к широкоплечему хёну, жалобно ворчащему, что «ну, почему ты опять допоздна бродишь где-то, я же волнуюсь…», и слушал, как стучит, успокаиваясь, сердце по соседству, взвинченное отсутствием младшего. Чонгук знал, что Джин тоже ни за что не откажется от этого подобия семьи, как бы ни вёл себя непослушный подросток. По весне Чонгук заболел. Убрал в морозильник колу, чтобы чуть охладить, передержал и не стал ждать, пока она нагреется обратно. И получил суровую ангину с температурой под сорок и измотанными нервами Джина. Тот даже уколы антибиотика научился делать, хотя дико боялся крови и любых медицинских вмешательств. А ещё сидел по ночам возле кровати Чонгука и шёпотом просил: «Пожалуйста, Гуки, только не умирай, не бросай меня, ладно?», думая, что младший его не слышит. Но младший, которому хотелось плакать не только от зверски болевшего горла, но и от жалости к большому, но беззащитному хёну, - слышал. И первым делом после выздоровления сказал: - Хён, а давай отправимся в поход. - С ума сошёл, что ли? – потрогал его лоб Джин, отвлекаясь от жарки драгоценной курочки. - Не спали, хён, - указал на сковородку Чонгук, - а то осталось только два пакета филе. - Не учи учёного, мелочь, - фыркнул Джин, помешивая жизнерадостно скворчащие кусочки. - Хён, поехали в поход, а? – снова протянул младший. - Не хочу слышать чепуху, - спокойно ответил Джин, отворачиваясь. - Ну, почему? - Потому что поход – это опасно и бессмысленно! – отрезал старший. - Да ты не понял меня, - с досадой произнёс Чонгук. – Поедем в не-лесной поход. В другой город. Найдём ещё людей. Ведь не может быть, чтобы только мы с тобой выжили. Джин обернулся к другу, молча глядя на него с полминуты. А потом сказал: - Нет. Не существует никаких людей. Только мы. И всё. - Да откуда ты знаешь-то? – разозлился Чонгук. – А если они там, ждут нас, а мы тут сидим уже год, хренью занимаемся? - Мы не хренью занимаемся, а выживаем, - вежливо и терпеливо поправил его Джин. – И ты, между прочим, несколько дней назад чуть коньки не отбросил. И я не хочу рисковать твоей жизнью ради каких-то мифических людей. - То есть, если я умру, то ты поедешь искать других? – прищурился младший. - Прекрати, а? – вдруг с болью во взгляде попросил Джин. - Хён, ну, как ты не понимаешь… - прошептал Чонгук, опуская глаза. – Я же для тебя стараюсь… Не хочу, чтобы, если что, ты остался один. - Никаких «если что»! Никаких «если что», понял?! – повысил голос старший, в сердцах бросая прихватку на пол, быстро подходя к Чонгуку и прижимая его голову к себе. – С тобой ничего не случится… Я не позволю. - Но ведь чуть не случилось же… - сдавленно признал мальчик, замирая под рукой хёна. - Да, по вине одного малолетнего оболтуса! – Джин знал, что в такие моменты напоминает занудного дядюшку, но не мог остановиться от брюзжания. – Почаще пей ледяную газировку, и я останусь один совсем скоро! - Дурак ты, хён, - проворчал Чонгук. - Сам дурак. О походе даже не думай, - ответил Джин сурово, вновь отходя к плите.