Железногорский Дозор

Огненный змей (также змей-любака, маньяк, налёт огнянный, прелестник) — злой дух, мифологическое существо в преданиях славян. Часто является инкубом — ипостасью ходячего покойника или чёрта, принимающего облик умершего или находящегося в отлучке мужа или любовника, и вступающего в любовные отношения с женщинами. (Википедия) * * * Полдень, 29 мая, 2017 год. Парк культуры и отдыха им. Кирова. - Ну как, удалось что-нибудь разузнать? - Не особо. Там запаролено все, плюс магические блоки. - А я-то думал ты спец. - Ну хватит, а? Я не обязан знать и уметь все на свете. - Его не было дома почти шесть часов. За это время можно было весь его ноутбук на микросхемы разобрать. Может, дело попросту в другом? - На что ты намекаешь? - На то, что несмотря на твои "усилия", этот светлый сует нос туда, куда совсем не нужно. - Ну, у него же голова на плечах есть. Ты не поверишь, но он умеет этой головой работать. Я делаю все, что могу. - А по-моему ты делаешь что-то не то. - О чем ты? - Да уж о том... Похоже, тебя зацепило обаянием этого инкуба. - С меня одного инкуба хватит на всю жизнь. - Правда? Хватит? - Не надо на меня так смотреть. Я все же сделал кое-что. Про озеро он и думать забыл. - Ой ли? - Он хочет опрашивать родителей покойных Надь на предмет общего родственника. - Пусть. А как наш... подопечный? - Субботин? Какой светлому в нем интерес? Он ведь по внешним признакам почти не имеет отношения к делу. - Ну-ну. Смотри, если он доберется до Павла раньше времени... - Да знаю я! Знаю! - Ладно, не сердись, иди сюда. - Сдурел? Люди увидят. - Люди? Не смеши меня. * * * 29 мая, 2017 г., 20:45. Где-то в Железногорске. - Всё-то ты хочешь знать. Любопытный. Судьба так сложилась... Родился я в деревне... Ванино. Да, деревня называлась Ванино. Неважно, где. Её давно уже нет. Это сто пятьдесят лет назад было. Да-да, мне сто пятьдесят... семь. Кажется, если не путаю. Родители - крестьяне, впрочем, достаточно зажиточные. У нас корова была, лошадь, ну и прочая скотина, свиньи, куры, утки... Я был третьим ребенком в семье, младшим и последним. После меня мать не могла больше понести. Старший брат, потом сестра, да я... Я уже не помню их имен. Я и родителей имен не помню. Да и зачем мне их помнить? Ну так... Вот родился и... Знаешь, с рождения со мной всякие дикости происходили. Мать говорила, в ночь моего рождения дождь лил как из ведра, так, что повитуху, которую позвали роды принимать, промочило - хоть отжимай. Дали ей что-то сухое там, и взялась она за дело. Роды были трудные, мать потом неделю в лежку лежала... А как только я родился дождь, якобы, сразу прекратился. Ну, отец говорил, что из-за ливня река из берегов вышла, и даже пару домов с огородами чуть не смыло. Родившись, я орал всё круглые сутки без продыху. Орал и орал. Повитуха сказала, что окрестить надо срочно. Да только - мать болеет, я ору, как в церковь идти? Отец приплатил попу местному, чтобы тот пришел и крестил на дому. Приехал к церкви на телеге за попом, тот вышел, да со ступеньки оступился и грохнулся, ногу вывихнул, руку расшиб. Понятно - не поехал. Потом второй раз, уж когда подлечился, собрался, но вдруг в доме поповском пожар случился - лампадка у иконы перевернулась, чуть весь дом не сгорел. Поп тогда задумался и уже с опаской так на третий раз все ждал, что что-нибудь случится. Но в третий раз, как в сказке, все мирно было. Доехали спокойно, ничего не произошло. Только вот орал я так, что у попа уши закладывало. Еле-еле начал, таз с водой освятил, взял меня на руки, чтоб погрузить в святую воду... И тут у меня-младенчика что-то в животе расслабилось, да и обделал я ему всю рясу. Поп со страхом, как бы еще хуже чего не вышло, плюнул на все и продолжал, чувствуя себя, должно быть, при этом почти экзорцистом. И как только завершил обряд, я орать прекратил. С тех пор больше не болел, стал в весе прибавлять и расти, как все прочие младенчики. Мать поправилась. Но поп очень нашу семью невзлюбил, на службе в церкви старался бочком да мимо от нас, особенно от меня. И всё, говорили, ворчал, что за ребеночком, мол, черт присматривает. А потом... Мне шестнадцать было... Был у нас кузнец. Звали его Николай. У него жена, двое сыновей. Только он дома почти не жил. В кузне и ночевал, была там пристройка, топчан. Жена ему отправляла с мальчишками обеды. Вроде и сама была довольна, что мужа дома не бывает. Мальчишки тоже с отцом почти не общались. А я... Прибегал, и как зачарованный глядел на его работу, любовался, как он, такой сильный, что тяжеленный молот поднимает, будто играючи, как лошадей подковывает, и все у него ловко, хорошо так выходит. Был он хмурый, бородатый, не разговорчивый. Поглядывал-поглядывал на меня, а потом позвал помогать. Но я был хлюпик еще тот (да-да, представь себе), хоть и роста высокого, да и никогда от работы не отлынивал. Словом, толку от меня никакого, только что всякую мелочь подавать. И все равно я любую свободную минуту прибегал к Николаю. И вот однажды... Ночью... Что-то такое сделалось со мной, чего я и сам понять не мог. Просто очень-очень захотелось увидеть Николая. Было лето, в доме спать жарко и я спал на сеновале. Никто не заметил, как я тишком к кузне рванул. Прибежал я... И вижу, что Николай мой у двери стоит, будто ждет меня. Я подбежал и к нему прижался. И так хорошо мне стало, будто маслом я в его руках растекся... Он меня внутрь завел и на топчан к себе уложил. Я и понять не успел, как мы оба без одежды оказались. Он все целовал меня, гладил... Тогда в деревнях о французских поцелуях не знали и слыхом не слыхивали, а если б кто рассказал - заплевали бы. Он просто скользил губами по моей коже везде, везде... И всё прощения просил, а я не мог понять - за что? Боли я почти не почувствовал, всё в блаженстве потонуло. Мне казалось, что очень быстро всё случилось. И для меня этот первый раз был как сон, как бред, в котором я ничего понять не мог, только ощущал. Поразительная сладость, блаженство, будто уже в раю... После Николай снова меня целовал и гладил, и просил прощения, с таким потрясающим раскаянием... А я не знал слов, чтобы его утешить, и вообще будто потерял дар речи. Потом Николай мне одеться помог, до двери проводил. И я нога-за ногу поволокся домой. Уже светало. Так и стал я почти каждую ночь к Николаю бегать. Днем носом клевал, и отец не мог понять, почему я весь сонный. А ночью... Мы с Николаем оба, будто первые люди на свете, постигали этот мир, изобретая азбуку любви и нежности, ведь некому было нас учить, подсказывать что да как. Николай мне сказал, что об этом никто не должен знать. Я слушал его растерянно, с трудом принимая, что мы делаем нечто нечистое, запретное. Это в городах знали - что такое, а в деревне-то про такую любовь и разговоров не велось, будто и не бывало ни с кем и никогда. А потом... черт меня дернул с моими терзаниями... На исповеди я попу рассказал о том, что происходит. То уже другой поп был, не тот, что меня крестил. Только и миловал Бог, что не назвал Николая, не рассказал кто он. Я-то ведь был уверен, что священник должен чтить тайну исповеди. Поп долго пытал меня на предмет личности сообщника, но я уперся и не сказал. Тогда он принялся меня ругать и стращать "геенной огненной" да "адскими муками". Сказал, чтоб я больше не смел этого делать. Я же только кивнул, а обещать не стал. Как-то закралось у меня подозрение, что поп ничегошеньки не смыслит и глупости говорит, потому что без Николая жизни себе не представлял. С тем и ушел. А на другой день отец велел мне в доме спать и стал дверь запирать. Я ничего понять не мог. Потом только догадался, что поп меня сдал. И тогда я очень испугался, как бы Николаю чего из-за моей глупости не сделали. Отец ни о чем таком со мной не говорил, тлько хмурился, да гонял меня работой больше прежнего. А потом, моргнуть я не успел, как сосватали мне девицу и уже назначили день свадьбы. Время было такое, что отца нельзя было ослушаться. Ну-да ты такого не поймешь, ваше поколение отцовское слово ни в грош не ставит. Я только очень переживал, смогу ли видеть потом своего Николая. Вот, как день свадьбы назначили, отец будто расслабился и ежеминутно бдить за мной перестал. И однажды ночью, осень уже была, я через окошко к Николаю своему удрал. Бегу, сердце колотится, вижу - стоит у двери, ждет. И я понял, что он так каждую ночь, что меня не было... ждал меня. Это была наша последняя ночь. Николай все плакал и ласкал меня как умел. А я шептал, что никогда его не забуду. В день свадьбы я почти не соображал, только делал, что велели. Отец со мной накануне ликбез провел, как и что с невестой потом делать. Я внутренне содрогался от всей той мерзости, что он мне поведал. В церкви отец стоял за моей спиной и дважды в бок толкнул, прежде чем я сообразил дать согласие на венчание. Я даже на невесту не смотрел. А как за столом отгуляли, да отвели нас обоих в спальню, раздели... Тут я будто очнулся, и такая злость меня разобрала! Злость, обида, разочарование во всех и во всем. Почему я должен спать с этой девкой, даже имени которой запомнить не успел? Почему я должен жить с ней, когда меня как на веревке тянет к моему Николаю? Что вы хотите от меня все? Чего хотите? Осознал вдруг, что это по совету попа меня так быстро женить решили, что это он все отцу рассказал, и со злостью проклял его. Я так разъярился, что охватило меня какое-то нездоровое возбуждение. Повалил молодую жену на постель, без ласки, без радости, на одной голимой злости, выполняя то, что отец велел. Я будто мстил ей за свою боль. Мне хотелось замучить ее, избить, напугать, заставить страдать. Но она в моих руках почему-то наоборот изгибалась в невыразимой истоме, тянулась ко мне, стонала. Это выводило меня еще сильнее. Все вокруг меня вдруг стало серым, пыльным, как в старом чулане. Я будто со стороны поражался, что вижу всё легко в темноте - сбитые подушки, разметавшиеся по ним длинные светлые волосы моей жены, ее искаженное экстазом лицо... И я будто пил ее радость, ее удовольствие, и мне становилось легче, словно изголодавшись, я насыщался ею. Как-то в таком безумии и прекратилось все, я не понял, как заснул. А когда проснулся... Рядом со мной лежал закостеневший труп. Я заорал в ужасе, кинулся с постели, вжался в угол и зажмурился. Но никак не мог избавиться от страшного видения - улыбка неземного блаженства на обтянутом сухой серой кожей мертвом лице. Прибежали люди, кто-то плакал, кто-то кричал, с меня что-то требовали, что-то спрашивали. Я же слова вымолвить не мог. Кто-то объявил, что у молодухи, де, сердце слабое было и не выдержало. Но этому мало верили, слишком уж странно она выглядела. Брякнул кто-то, что ее огненный змей выпил, пока я спал. Есть, знаешь, в народе такая байка про огненного змея, что к молодухам втихую прилетает и пьет из них жизнь. Да уж мне-то доподлинно было известно - это я высосал жизнь из своей жены. Видя мое состояние, меня даже обвинять ни в чем не решились, со мной обращались как с больным. Кто со страхом смотрел, кто с брезгливостью. В доме родителей я стал чужим. Сидел в сторонке и никто меня не смел трогать, только поесть подносили, а после уносили так и не тронутое. Время сделалось вязким, а мир мутным, как в ночном кошмаре. А потом краем уха я услышал, что в день моей свадьбы повесился у себя в кузне мой Николай. А того попа на другой день после венчания хватил удар - еще одна смерть. Той же ночью, тихо, без сборов я тайком вышел из дома и побрел к кузне. Постоял немного, сам не зная, чего жду. И пошел прочь. Не заметив воды, побрел через реку, вошел в лес и пошел дальше. Голода я не чувствовал, холода не понимал. Просто шел. Просто в голове у меня засела одна мысль - я несу смерть. Я убил эту безвинную девчонку, которой не повезло стать моей женой. Из-за меня умер Николай. Служитель Божий погиб от моего проклятья.. Сам не знаю, как не замерз поздней осенью в лесу. Когда уставал, валился под куст и спал. Потом просыпался, вставал и снова шел куда глаза глядят. И набрел на какой-то хутор. Там увидала меня хозяйка, не старая еще баба, всплеснула руками, заохала, в дом потянула. Как в сказке - напоила, накормила, в баньке попарила, в постель к себе уложила. Муж у нее, видишь ли, уехал надолго куда-то, вот она и позволила себе немного радости с молодым парнишкой. Знала бы она, чем эта радость для нее обернется... Не буду описывать, сам догадываешься, что повторилась со мной та же история. Снова проснулся я в постели с трупом. И в сильном ужасе бежал оттуда. И снова брел, куда ноги несут. Снег уже прочно лег. У меня сил не было удивляться, почему я не замерз еще, почему мне есть не охота. Так, в таком отупении и мраке набрел я на мужской монастырь, махонький такой, скромный, но уютный. Мне казалось, что такого адского грешника как я не впустят святые стены. Но - ничего. Вошел и подумал, что может нарочно меня Бог сюда привел грехи свои избыть? Попросился исповедаться. Настоятель на меня глянул странно... и лично исповедь принял. Это я потом понял, что он был иным, а тогда решил, что он по доброте душевной меня приветил да утешил. Долго мне говорил, что я не виноват, в том, что родился таким. Бывает, мол, так... И сказал, что напишет письмо одному... человеку, который сможет мне помочь. А пока выделил мне келью для жилья и велел молиться. Так и стал я при монастыре жить в ожидании ответа от того "человека", молился, трудился. Потом сдружился с одним тамошним. Он был чуть старше меня. Сказал, что сын знатных родителей, но влез в некое дурное дело. И чтоб не отдали под суд, отец спрятал его в монастыре. Что у него там за дела были, я не спрашивал, не лез. Веселый такой парень был... Вобщем, месяца с нашего знакомства не прошло, как сложилась у нас традиция в лес ходить вдвоем за какой-нибудь оправдательной надобностью. Объяснять тебе дословно не буду, чем мы там на самом деле занимались. В первый раз я очень боялся, что за этим последует еще одна смерть... Но все обошлось, чему я был несказанно рад. Понимаешь, я очень тосковал по Николаю. А с Сенькой мне становилось легче, хоть ненадолго. Он называл это "греческой любовью" и все рассказывал мне про древних греков, про Ахиллеса с Патроклом. Постепенно от сердца как-то отлегло, прошлая жизнь вспоминалась как дурной кошмар. Отец Егорий, настоятель наш, думаю, знал про наши шашни, но почему-то закрывал на них глаза. Я будто оттаял, и с удивлением заметил, что уже май и совсем тепло. А в июне за мной приехал тот "человек". Высокий, выше меня, богато и щегольски одетый в городское. Егорий велел мне быть с ним откровенным, как с самим собой и оставил нас в своем кабинете наедине. Он слушал меня внимательно и серьезно. К концу своего рассказа я испугался этого. Все плохо, очень плохо - думал я. Никто не сможет мне помочь... Но он помог. Взял с собой, инициировал, научил управлять собственными силами. Вот только... Он мне сразу очень внятно и доходчиво объяснил, что я всё же убийца, и после таких преступлений инквизиция меня щадить не станет, несмотря на то, что убивал я неосознанно. А я жить хотел, очень, мне ведь всего-то семнадцать было. Он сказал, что покуда я с ним - мне ничего не грозит. И с тех пор я ему служил. Он, получается, меня спас, да только... Однажды я понял, что отработал уже с лихвой. К тому же... я говорил с одним... знающим иным. Он сказал, что вряд ли меня тогда развоплотили бы. Ну, наказание-то всяко назначили бы. Но... инкубы очень редко рождаются, да и потом - не вампиры же, нам даже лицензии не дают, потому что прошедшим обучение не обязательно убивать в процессе питания... А я столько лет... Знал бы ты, КАК он меня "обучал"! Я ненавидел и боялся его. И как только нашел способ... Пусть подло, пусть в спину, но иначе я так и был бы до сих пор его собачонкой. Свобода - поразительное чувство, особенно, если есть с чем сравнить. Ну, а когда я стал разбирать те вещи, которые мне от него, получается, в наследство достались, то и нашел бумаги, документы, карты. Кажется, он хотел сделать это сам. Но сделаю я. Вряд ли его можно назвать хорошим учителем. Но одному он меня научил твердо - Силы много не бывает. А теперь иди сюда, будь хорошим мальчиком. Я ведь твою просьбу выполнил - рассказал все о себе, как на духу. Теперь и ты выполни мою. А ты знаешь, чего я хочу, правда?