Послушный мальчик?

— Ты домой? — спросил Арсений, закидывая рюкзак на плечо и оглядываясь на Матвиенко. — Брат сказал, что закажет пиццу. Не хочешь прийти? — Ради пиццы… — Сережа слезливо потупился назад. — Добровольский сказал мне сегодня отдежурить вместе с Гордиенко. Но ты же знаешь, что за пиццу я готов на все? — На все, лишь бы не получить нагоняй от Павла Алексеевича, — усмехнулся Арсений и, пожав плечами, махнул рукой, спускаясь по лестнице вниз. Сереже оставалось лишь посмотреть другу в спину. Арсений казался не таким как обычно. Он пытался шутить, пытался остроумничать, а на переменах, как обычно, заигрывал с одноклассницами, отвешивая комплементы первой, второй, третьей и не забывал даже про преподавателей бальзаковского возраста! Может быть, для всех остальных Попов и был таким, как обычно, но Сережа уж больно четко чувствовал разницу. Даже в его последней усмешке скрывалось что-то неприятное. Арсений впервые в жизни скупился на слова. Он и так многое скрывал от остальных, но сейчас прятал секреты даже от Сережи. После того, как вчера Попов вернулся на урок мокрый и отстраненный, Сережа понял, что случилось что-то неладное. Но Арсений решил не приукрашивать. Сказал про встречу с Шастуном, про то, что наконец-то с ним договорился и отдал ему свой телефон, и на этом разговор был закончен. Как будто Сережа слепой. Антон умел схватить за живое, поэтому Матвиенко не сомневался, что в дождливое утро Арсу хватило крепкого словца. Ему отказали, обозвали, может быть, даже немного побили, кто знает. Поэтому Сережа беспокоился и не мог найти себе место. Стоя у закрытого кабинета с массивной железной дверью, парень время от времени поглядывал на часы, не понимая, почему в час дежурства готов лишь он один. Куда делся этот Гордиенко и почему он не отвечает на сообщения — Сережа не знал. А куда пропал Добровольский было еще большей загадкой. Размышляя об Арсении, Антоне, этих непонятных отношениях и о том, что где-то совсем близко Сереже могла бы достаться вкусная пицца, а не половая тряпка с ведром, парень даже не заметил, как сзади к нему подкрался учитель. — Скучаешь, Матвиенко? На плечи Сережи упали тяжелые руки с длинными, сухими пальцами, и парень вздрогнул, медленно оборачиваясь назад. Павел Алексеевич улыбался. В хорошем настроении его увидишь нечасто, хотя в большинстве случаев и нельзя сказать, что он чем-то расстроен. Но широкая улыбка от уха до духа и начало разговора без какой-нибудь подковырки по поводу хвостика Сережи уже было чем-то феноменальным. — Дошел, кажется, только ты. Открыв кабинет длинным ключом, мужчина зашел внутрь, снимая черный пиджак. Светло-бирюзовая рубашка облепила его худощавое тело, четко очерчивая выпирающие плечи и острые локти. Сережа отвел взгляд, упирая его в уже приготовленное ведро рядом с дверью. — Раз этого паршивца, Гордиенко, нет, будешь один. Полы тогда не буду заставлять тебя мыть, можешь подмести, парты протереть… — Я и полы помою! — неожиданно для себя крикнул Матвиенко и тут же скрючился, как будто от удара. Держи язык за зубами, дурак. — Оу, какая инициатива. Но дежурство на оценки не влияет, держу в курсе. — Да мне просто, — потирая потную шею, протянул парень, — не сложно… «Не сложно», да? Матвиенко бы стоило поучиться врать и при этом не заливаться дрожью собственных коленок от испуга. Сердце его билось так сильно, что гул стоял в ушах и отдышаться парень смог только в туалете, пока набирал в ведро воду. Последние пару месяцев у Сережи душа была не на месте. Постоянно какие-то подозрения, испуги и скулеж поздно ночью в свою подушку, дабы другие члены семьи не услышали, как их сын скрючивается от позора. Матвиенко стыдился в первую очередь себя. Странно жить обычной жизнью, а затем не иметь возможность взглянуть на себя в зеркало от смешанных чувств. Каждый раз, когда происходило подобное, Сережа вспоминал Арсения, вспоминал все эти шуточки и подколы по поводу нетрадиционной ориентации друга, и от подобных воспоминаний становилось только хуже. Теперь подобные штуки мог бы шутить сам Попов, хлопая Матвиенко по плечу и давя гадкую улыбку. Мысли материальны, чтоб их. Правда же? Павел Алексеевич был красивый мужчина. Острые выпирающие скулы, узкий нос, глаза-полумесяцы, смотрящие так снисходительно, но с насмешкой одновременно. Сережа не мог вспомнить, когда вдруг начал думать о чужих руках с длинными пальцами и представлять себе по вечерам томный четкий голос, шепчущий о чем-то остроумном. Заходить дальше в своих чертогах разума Матвиенко не спешил. Его передергивало от одной мысли о том, что взрослый мужчина мог бы коснуться его не по-дружески и не как товарищ, а как… любовный объект? Как это там называется? Когда Сережа понимал свою неприязнь к подобному, ему становилось легче. Точно. Он не гей. Ему противно думать о чем-то большем. Лишь длинные аристократичные пальцы и шепот на ухо — это ведь не грешно? Вот только каждый раз после того, как Сережа обрывал свои фантазии на чем-то таком невинном, ему хотелось додумать дальше. Гордость, увы, не позволяла. Самое стыдное во всем это было то, что Сережа не мог рассказать об этих мыслях Арсению, а раз не смог сказать ему, значит, боялся признать самому себе. Но что он мог сказать? Каждый раз, когда Добровольский смотрит на меня, я превращаюсь в лужу счастливых соплей? Каждый раз, стоит Добровольскому заговорить со мной, последняя извилина моего мозга выпрямляется, и я становлюсь влюбленным дауном с капающей изо рта слюной? Каждый раз, стоит подумать мне про этого Добровольского, и сердце выпрыгивает из груди? Арсений делился с Матвиенко всем, а Сережа, как дурак, секретничал. Может быть, не держи он постоянно язык за зубами, Попов помог бы разобраться в этом накопившемся дерьме… Павел Алексеевич, сидящий за учительским столом и серьезным взглядом бегающий по бумагам, выглядел чертовски круто и привлекательно. Его напряженное лицо и пальцы, время от времени перелистывающие какие-то бланки, заставляли Сережу забывать о грязных полах и просто смотреть с каким-то ненормальным желанием подойти и дотронуться до бледной кожи, коснуться каждой выпирающей косточки, очертить точеные скулы, и, может быть… — Задумался, Матвиенко? — хмыкнул Павел Алексеевич, отвлекаясь от документов и откидываясь на спинку своего кресла. — В облаках витаешь? Улыбка передернула его тонкие губы, и Сережа вздрогнул так, что, казалось, даже волосы на его хвостике странно приподнялись от страха. Помотав головой, он вновь начал орудовать шваброй с мокрой тряпкой, оставляя за собой мокрые дорожки. Добровольский наблюдал, уткнув кончик ручки в свою нижнюю губу. Все работы учеников были проверены, и помимо Попова, который почти всегда по русскому и литературе набирал пятерки, Позова, хорошо владеющего грамматикой и пунктуацией, но не умеющего строить предложения, и Шастуна, неожиданно ворвавшегося в этот топ-3, удовлетворительных оценок замечено не было. Да и кстати про Шастуна… Павел Алексеевич задумчиво замычал, глядя на работу Антона, чем привлек внимание Сережи. Учитель давно собирался переговорить с отцом Шастуна, но вздрагивал каждый раз, вспоминая их первую встречу. Столько гонора и повышенного ощущения самого себя Добровольский не встречал нигде и никогда. Ему казалось, что такие люди обычно сидят на затворках каких-нибудь голливудских боевиков, играя низкопробных злодеев, которых разматывают с одного удара, однако он ошибался. Пример тому идеально служил отец Антона. Он смотрел свысока, говорил медленно и четко, и чуть морщил нос, слыша что-то неприятное о сыне. — Матвиенко, — позвал Добровольский, снимая с кончика носа очки и поднимаясь со своего кресла. — А ты случайно не общаешься с Шастуном? Павел Алексеевич подошел ближе к Сереже, пятой точкой упираясь в парту. Сережа был ниже своего учителя, а потому замер, как кролик перед удавом, прижимая к себе швабру и боясь лишь того, что Добровольский услышит тиканье бомбы, стучащей у Матвиенко в груди. — С Шастуном? — громко переспросил Сережа. — А… ну не особо. А… а что такое? — Не бери в голову, — отмахнулся Добровольский, — просто решил узнать, свыкся ли уже Антон с нынешним коллективом. — Он не плохой парень, — более спокойно ответил Матвиенко. — Задиристый немного, но так-то хороший. — Оу, правда? Павел Алексеевич вдруг подался вперед, отчего у Матвиенко невольно вырвался предательский «ик», но на это Добровольский только слегка улыбнулся. — А говорил, что не общаешься с ним… — Обычно не общаюсь… У Матвиенко перехватило дыхание. Может быть, ему, конечно, казалось, но Павел Алексеевич был чертовски и непростительно близко. Он немного нагнулся, поддавшись туловищем вперед, и Сережа думал, что стоит ему отодрать взгляд от пола и перевести его на учителя, как он тут же упрется в чужую тонкую шею. Аромат духов, купленных явно не за триста рублей в подземном переходе, пьянил и душил одновременно. Сережа покрепче вцепился в швабру, как бы давая понять, что он слушает учителя и готов ответить на любой вопрос сию же секунду, но Добровольский не спешил спрашивать. Он с какой-то садистской толикой насмешливости оглядывал низко опущенную голову ученика, отмечая то, как плотно и туго собраны и завязаны чужие темные волосы в хвост. Выбритые виски, толстая шея, переходящая в крупное плечистое тело. Матвиенко был хорош собой, вот только девочки почему-то за ним не бегали, в отличие от того же Попова. Может быть, им мешало не совсем привлекательное лицо, а, может быть, скверный характер. Сережа на слова никогда не скупился, посылал кого надо туда, куда считал нужным, и не имел привычки извиняться. Есть в этом какой-то шарм… может, людям просто не приятно осознавать, что кто-то на такое способен?.. — Красивый ты парень, Матвиенко, — вдруг сказал Добровольский, отчего у Сережи ухнуло в груди. — Дурак дураком, но красивый. Учитель ласково хохотнул, положил большую ладонь на голову Сережи и немного погладил, тормоша хвост между пальцев. Сережа залился краской, чувствуя, как становится жарко. К щекам прилила кровь, из легких выбился воздух, а пальцы уже до такой степени сжали швабру, что стало больно.  — Павел Алексеевич, ну вы чего… — Засмущался, Матвиенко? — чуть радостнее хохотнул учитель. — Нет, я просто… знаете… Сережа даже подумал, что может что-то сказать. Какой наивный маленький дурак. Павел Алексеевич вздрогнул, из его штанов послышалось гудение, и он выудил телефон, коротко улыбнувшись Сереже, отвечая на вызов и одновременно направляясь к выходу из кабинета. — Слушаю тебя, любимая. Да-да, что ты хотела? Продукты? Конечно, я куплю… Дальше было не слышно. Павел Алексеевич закрыл за собой железную дверь, оставляя Сережу в одиночестве посреди класса. Швабра вновь мокро заскользила по полу, а Матвиенко вновь погрузился в свои раздумья. Точно, именно поэтому он никому ничего не говорил, а порой даже врал самому себе. Как бы сильно ему самому чего-то хотелось, он никогда не забывал, что у Павла Алексеевича уже мог быть человек, которого тот мог назвать «любимым». И это оказалось правдой. А вот у Сережи, судя по всему, такого человека не будет еще очень долго…

***

— Жена? — откусив яблоко, переспросил Арсений в телефон. — Конечно, знал. Нерусская какая-то, видел ее пару раз. А что такое? Сережа, бухтящий в трубку, явно был чем-то сильно расстроен. — Да-да, ты можешь прийти и доесть пиццу, учитывая то, что она еще не приехала. Папа тоже скоро придет. Только двигай быстрее булками, и, может быть, — Арсений сделал голос потише и зашептал в телефон, — я кину тебя брату и съем пиццу сам… Без оскорблений, молодой человек, а то видать вам лишь хлебные корки! Давай топай быстрее, мамкин уборщик. Арсений хмыкнул, откусив еще кусок от сочного зеленого яблока, и недовольно насупился, когда ему поперек спины упала тяжелая рука. Алексей был как всегда наглый и как всегда голый. На этот раз хотя бы до пояса. Погоду этого города он не переносил, так как большую часть своей жизни мужчина проводил на севере. Даже самое легкое потепление в родном доме вызывало у него приступы желания побыстрее раздеться и начать липнуть к младшему братишке. — Мне скучно, — просипел мужчина, в неудобной позе смотря в голубые глаза Арсения. — Сеня-я… — Ну, а я что сделаю? — Я ведь не так часто приезжаю, ты мог бы придумать для меня развлечения, — мурлыкающе отозвался Алексей, горячо выдохнув в щеку брата. — Поиграем в города? Арсений исключительно раздраженно откусил от яблока большой кусок. — Окей, — сказал он, саркастично улыбнувшись на мгновение, — Балтимор. Алексей сразу понял, что что-то в этой игре не так, так как уже первое слово заставило его напрячься, но почти сразу мужчина выкрикнул: — Рим. — Манчестер. — …Рига? — Алжир. — Ростов… — Ванкувер. — Р… — Алексей запнулся, недовольно морща нос. — Ты специально! — Что не так? — Ты же знаешь, что городов на букву «р» очень мало. — Предостаточно, просто ты их не знаешь. — Мой младший брат слишком жестокий! Алексей рыкнул и как обиженный ребенок подмял под себя Арсения, утыкаясь носом тому в затылок. От этих движений парень недовольно скрючился, вжимая голову в плечи, но из хватки старшего Попова выбраться было очень непросто. Жаркое тело давило своим весом, Арсений недовольно пыхтел, чувствуя, как брат нежно трется носом о чужой затылок, губами едва касаясь шеи. На щеках у Арсения выступил легкий румянец. — Что ты делаешь? Отпусти! — Поиграй со мной еще немного… — Иди поиграй с теми девушками, которые вчера привели тебя домой пьяного! — Оу, ты ревнуешь? — Я требую свободу! Сво-бо-ду по-пу-га-ям! — Какой же ты громкий… Алексей хоть и выглядел зрелым и понимающим, на самом деле был тем еще ребёнком. Он часто обижался, ссорился с отцом по типу «ты ничего не понимаешь», а ведь двухметровому мужику, который и на лицо, и на мышление явно не казался подростком, нельзя было сказать «вырастешь — поймешь». Так и жили, как трое идиотов из какого-нибудь зашкварного анекдота. Арсений недовольно замычал, понимая, что от тела брата становится тяжело, а рука, так неудачно оказавшаяся прижатой к дивану, заболела от давления. Но никакие уговоры бы не подействовали на мужчину. Он всегда был такой. Ревнивый, грубый и упрямый. Как настоящая козлина. Однако у Арсения больше не было сил злиться. Если бы не звонок в домофон, вряд ли бы Алексей отпустил свою добычу в ближайшие двадцать минут. Мужчина недовольно рыкнул, грозно взглянув на коридор, и наконец-то выпустил Арсения из рук. Тот благодарственно выдохнул, благодаря все пиццерии за быструю, а главное своевременную доставку. Рука порядком затекла, младший Попов еле ее вытянул. Из коридора послышался утробный голос Алексея, но работающий телевизор заглушал слова. Когда же через минуту мужчина вернулся в комнату с пустыми руками, Арсений мог только вопросительно вздернуть брови. — Там твой доставщик пиццы приебался, — грубо и уже без какого-либо игривого настроения фыркнул Алексей. — Выйди. Он у подъезда ждет. Сказать, что Арсений ахуел, — не сказать ничего. Он глупо хлопнул темными ресницами. Старший брат с большим напором и явно большим раздражением повторил свою фразу еще раз. Арсений снова глупо заморгал. Повисло неловкое молчание. — Там твой парень, Сень. Слышишь меня? Арсений почему-то не слышал. — Алло, — Алексей сделай из руки импровизированный телефон и, подставив к уху, просипел, не отрывая взгляда от брата, — служба спасения? Спасите-ка Арсения. Подъем, гараж! Ноги в тапки и побежал. Удивительно, но услышав последнюю фразу, Арсений буквально впрыгнул в домашние тапки и вылетел из квартиры, оставляя дверь открытой. Ему было все равно что на улице еще не совсем тепло, что в домашних штанах и мягких серых тапочках будет явно некомфортно, но кто в такой ситуации вообще бы обращал внимание на подобные вещи? Парень даже не смог дождаться лифта, какие тут речи о том, чтобы одеться теплее или приличнее! Сердце явно норовило выпрыгнуть из груди, в висках колотило и бег с шестого этажа в припрыжку по ступенькам явно не был тому причиной. Из подъезда Арсений вылетел точно так же, как и из квартиры, и только тогда замедлил темп. Рвано оглянувшись по сторонам, парень увидел двухметровый силуэт, немного выглядывающий из-за стены каменного выступа, находящего неподалеку, и, переведя дыхание, подошел ближе. Чем же еще мог заниматься Антон, кроме как перебирать в пальцах сигарету? Зависимость, слишком сильно бросающаяся в глаза, но Арсений не сказал ни слова. Под ногами у Антона была целая гора старых окурков — за этой каменной стеной часто собирались школьники, чтобы по кругу выкурить одну, непонятно где найденную сигарету, и почувствовать единение с дворовой жизнью. — Добре, — махнул рукой Антон, выдыхая белесую редкую струйку дыма в сторону. Арсений невольно сжал челюсти. — Привет… — Забежал вернуть. Вздрогнув от неожиданности, Арсений кое-как поймал в воздухе свой телефон и большими ошарашенными глазами уставился на гаджет. На лице его явно читалось удивление. — Деньги ты все равно не взял, я же не мог просто забрать его у тебя, — цыкнул Антон недовольно, но… странно по-доброму. На его губах даже промелькнула легкая улыбка, которую Шастун постарался скорее спрятать. — Долбоеб я, да? — Что… — Я не спросил у тебя пароль от телефона, — хмыкнул парень, облизнув пересохшие губы. — Я потыкался немного. Удивительно, дата моего ДР идеально совпала с паролем… Арсений вдруг выпучил глаза и сжал телефон в руке так сильно, что Антону показалось, как гаджет трещит по швам. Лицо у брюнета тут же сначала порозовело, затем покраснело, а затем и вовсе стало настолько бледное, что Шастун даже приготовился смотреть на медленное падение Попова в обморок. Однако представление было отменено. Недовольно и очень смущенно выдохнув в сторону, Арсений попытался прикрыть пылающую щеку, но получалось у него крайне плохо. Мокрый взгляд, от которого Антону хотелось рассмеяться, прятать тоже не удавалось. — Я удалил все, — сказал Антон уже более серьезно, привлекая внимание Попова, — свои фотки. Больше не делай такую херню. — Сам больше не делай такую херню, — по-детски огрызнулся Арсений, намекая на постоянные драки. — И принимай таблетки от аллергии, если так слез своих стесняешься… — А ты, судя по сотне фотографий в твоей галерее, где ты с красными от слез глазами, не стесняешься ничего, да… Арсений вспыхнул новыми красками, а Антон подумал, что это в какой-то степени невероятно: из типичного бледнокожего русского Попов вдруг стал превращаться в краснокожего индейца. Пару павлиньих перьев за эти пунцовые уши, боевую раскраску тигриной морды, немного меха на плечи и самодельный лук со стрелами за спину — чем не моделька для фильмов про свободную Америку? Но, пожалуй, это была единственная шутка, которую Антон смог сформулировать в своей голове, потому что в ту же секунду Арсений схватил паренька за ворот толстовки и с перекошенным лицом прижал к дальней стене, отчего у Шастуна даже сигарета выпала изо рта. — Эй-эй, — просипел Арсений с немного безумным взглядом, — как много ты успел увидеть…? — Ты про то, что в твоем телефоне было явно не две моих фотки, а около сотни? — невинно приподняв брови, хмыкнул Антон. — Некрасиво фоткать людей исподтишка. Или может речь о том, где ты засасываешь этого хвостатого на фоне открытого ликера? Кофейного ликера из КБ… ну ты точно пидор… — Ты! — Арсений выставил вперед палец, пытаясь казаться угрожающим, но Антону, казалось, от этого только смешнее. — Только попробуй кому-нибудь… — А не то что? Попов вдруг замер. О, кажется он понял всю ситуацию целиком. Да, когда он так свободно отдал Антону свой телефон, он забыл и про пароль, и про все остальное, и лишь вчера вечером понял, что вряд ли Шастун смог добраться до желанного. Но каланча оказалась не такой уж и тупой. Мало того, что угадал пароль, так еще и столько компромата нарыл, что не ведать теперь Арсению той репутации, которую он строил годами. Да. Мы вернулись в самое начало. Арсений неожиданно даже для самого себя поперхнулся от смеха. Антон удивленно вытянул лицо. — Ты прав, звучит очень стрёмно, — закрывая тянущиеся вверх уголки губ, хмыкнул Арсений. — Хотел напомнить мне, какой я дурак? — Какой ты припизднутый, — поправил Антон, скривившись, — и какой ты пидор. И что ты отбитый, и еще какой ты долбоеб… — Я понял-понял. — Нет, я готов продолжать вечно. Какой ты маразматик, какой ты уебан, как сильно ты заебал меня всего за пару недель, как бы я хотел уебать тебя с пинка, какой же ты, срань господня, сучара недоделанный… — Я так и не смог вспомнить, как влюбился в тебя, — вдруг сказал Арсений, улыбнувшись. Антон замер на полуслове. У него в голове еще крутилось много вариаций на тему не только «уебанства», но и «пидорства», причем и то, и другое идеально подходило Арсению, но продолжить Шастун не мог. В груди что-то неприятно свело. Скорее всего это было омерзение или беспокойство, или просто грудная клетка еще не прошла от побоев отца, но Антон почувствовал себя странно. Так странно, что даже захотелось отвернуться, пряча тупую улыбку… — К чему ты это… — Просто подумал, что раз сегодня у нас выдался такой долгий разговор, то я должен это сказать. Прости, если задел твои чувства. — Как будто этим твоим «прости» можно что-то исправить… Антон отвел взгляд в сторону и с каким-то неожиданно взявшимся интересом стал разглядывать немного пасмурное небо. Арсению же было смешно, но он не торопился смеяться. Различая легкий румянец на щеках Антона, Попов понимал лишь то, что поступил как самая настоящая скотина. Нет, еще хуже. Он бы хотел услышать это от Антона, хотел бы быть ударенным или избитым, лишь бы понять и впитать в себя то, что Шастун чувствовал все это время… но желать долго не пришлось. — Мой отец бы убил меня, узнав, что я связался с каким-то пидором, — грубо, но как будто обыденно пожал плечами Антон и тут же неловко стал перебирать волосы на своем затылке, — или с каким-то хвостатым армянином… — А очкастый зануда твоему отцу нравится? — повел бровью Арсений. — На самом деле, нет… — А тебе? Оторвав взгляд от облака, Антон взглянул на Арсения и с небольшой запинкой ответил: — Он прикольный. С ним и поговорить можно, и сигаретами он всегда поделится. Интересно, где он их берет постоянно… Антон выглядел невинно и мило. Да, на того дурака, который, будучи школьником, решил поколотить парочку парней в переулке явно не похож. И не похож на того, кто за любую провинность готов надрать задницу. Не похож на того, кого избивают в заброшке и на того, кто трясется от страха при воспоминании о своем отце. Арсений не знал — может ли он лезть в эту тему. Кем он вообще приходился Антону? По сути, никем. Пустое место. Как иронично. Но если не сегодня, то когда еще Арсений сможет попытать удачу? Ему ведь… не все равно. — Антон, я ничего тебе не предлагаю и не заставляю тебя что-то делать, — прервал Шастуна Попов, с какой-то грустью разглядывая свой телефон. — Но если когда-нибудь сможешь меня простить, может… сходим в кино? — Не пойду я с парнем на свиданку! — рявкнул Антон, покраснев до кончиков ушей, и отвернувшись совсем. Арсений удивлено посмотрел в чужую спину. Такой реакции он точно не ожидал. Может быть, пинок в живот — да. Удар по скуле — да. Отборный мат — естественно, куда же без него. Взволновавшись еще сильнее, Попов на чувствах выпалил: — Я и не зову тебя на свиданку! — Да чтоб два парня и в кино?! Может предложишь еще за ручки подержаться? — С Серегой я в кино ходил и ничего! Антон обернулся и шипящим, змеиным голосом засипел: «Геюги-геюги». — Я не предлагаю ебаться тебе в жопу! — крикнул Попов, отчего Антон выпрямился и вновь развернулся к парню, — я предлагаю дружбу. Да, блять, да. Я проебался в самом начале. Со всей этой хуйней и шантажом, я думал, что такой крутой, на деле оказалось, что я пизда ехидная. Поэтому сделай одолжение. Либо пошли меня сразу нахуй, либо прими предложение о дружбе и!.. — Чего так громко, Арс? Попов крупно вздрогнул и резко обернулся. За каменным выступом, смотря с полностью безразличным лицом, стоял Сережа. За ним, возвышаясь над темным тугим хвостиком, висело лицо отца Арсения. Завидев этих двоих у младшего Попова отказало сердце. — О, Антош, и ты тут, — вдруг улыбнулся до этого сильно серьезный дядя Сережа, и через Матвиенко протянул руку, пожимая ладонь не менее ошарашенному подростку, — а чего вы тут? Курите, да? На балконе покурите. Давайте, заходите, пицца скоро приедет. Матвиенко только кивал, как будто не замечая окаменевшего рядом с собой Попова. Антон мог только странно улыбнуться, пару раз кивнув. Он пытался отказаться, но дядя Сергей только еще сильнее настаивал. Против младшего Попова, конечно, можно было идти спором, но против этого милого добряка с голубыми глазами и маленькими морщинками в области глаз — Антон устоять не смог, соглашаясь. В голове вдруг всплыла песня: «Как могла я так запутаться, Встретив твоего отца, Лишь одни черты его лица В голове рисуются…»* — Правильно-правильно, пойдем. Оставь этого матерщинника здесь. Пойдем скорее. Дядя Сережа подтянул в руках два увесистых пакета, Сережа густой бровью указал на еще один в своих руках, в них звонко дрогнули стеклянным бутылки. Антона даже пробило на смех от подобной ситуации. Положив руку младшему Попову на плечо, Антон тихо шепнул: — Дружба дружбой, но если что, ебать жопу буду я. Арсений лишь хмыкнул в ответ, «оттаяв» и провожая Шастуна взглядом. — Размечтался. * Кис-Кис — ЛБТД