Однажды весной ты встретишь таинственного незнакомца
Бродячая цыганка
Впервые за много лет на небосводе не горело ни единой звезды. Лишь тлеющий огонь свечи в окне хижины скромно освещал маленькую комнату изнутри. Ради встречи с ней Гаэтан готов был пробираться через вязкие топи. Переступать через вздутые трупы утопцев, выпускать кишки водным бабам. Ведомый одним лишь желанием: заполучить свой долг. По колено в болотной грязи. По горло сыт людской жадностью. «Да к востоку от топей ведьму найдете, милсдарь ведьмак. Домик такой покосившийся». Гаэтан подкинул в воздух монету — непривычно легкую. Следовало обратить внимание на это еще в тот день, когда незнакомка вручила ему мешок с «золотом». Но игривая улыбка и глубокий вырез платья прогнали прочь все недобрые подозрения, спутали мысли. Он узнал причудливый кулон — в виде знака анкх на ее тонкой шее, тот самый, который носила на груди таинственная советница Фольтеста. Когда Кейра Мец представилась безвкусным псевдонимом, это показалось ему вполне разумной предосторожностью от озверевших охотников на ведьм. Но не горстка монет послужила причиной нежданного полуночного визита. Единственное, чего он жаждал — преподнести чародейке урок, что по всем долгам так или иначе приходится платить. Гаэтан не побоится постучать в дверь самому дьяволу, если тот осмелится ему задолжать. Когда Гаэтан вручил ей язык туманника, который так методично до этого вырезал из горла чудовища, почти как срезал цветы для возлюбленной — ему на секунду показалось, что ее кокетливая улыбка таила в себе нечто большее. Что и в его легенде найдется место старому поверью о том, что между чародейками и ведьмаками существует необъяснимое притяжение. Он догадывался, что толкнуло Кейру Мец на такую подлость. Заметил, что сапоги ее изрядно истрепались, а платье сшито не из ковирского шелка и даже не из дорогого бархата, а из простого хлопка. Не ускользнули от него и темные круги под глазами; видать, бессонные ночи на соломенном ложе не прошли бесследно. Но это не могло служить для нее оправданием — Кейра Мец могла поведать ему о своих трудностях. Существует достаточно способов, которыми женщина может выразить свою благодарность. Но она предпочла выставить Гаэтана глупцом. Купец, с которым он попытался расплатиться фальшивой монетой лишь рассмеялся, прогнав его. «Обманщик! Выродок!» И теперь к Кейре Мец нагрянул незваный гость. Он уже смотрел в окно ее хижины, наблюдал, как она варила зелье, напевая дурацкую песенку с закрытым ртом, одними губами. Как улыбалась чему-то своему, наматывая белую прядь на длинный ухоженный пальчик. Все в том же платье с почти непристойным вырезом — из-за таких сомнительных одеяний у чародеек и появилась слава нимфоманок. Кейра слегка наклонилась и задула свечу, освещавшую ее скромную спальню. Медальон в виде саблезубой кошки, давно стертой с лица земли — едва уловимо задрожал. Зеркальное отражение судьбы его Школы. Пока Волков воспевают в балладах, Котов клеймят убийцами и психопатами. Чужие среди своих. Гаэтан предпочел бы потерять способность ощущать эмоции, чем каждый раз быть на куски разорванным кошачьими мутагенами. Все считают, что школа специально подбирала себе молодых отморозков? Они и представить себе не могли, что такое Испытание Травами в лабиринте подземелий Котов. Под покровом темноты он стоял прямо позади чародейки. Кейра тяжело вздохнула, наощупь проверила, надежно ли закрыта дверь на засов. Тут же раздалось громкое, возмущенное шипение — откормленный черный кот ринулся в угол комнаты, обиженно прижимая взъерошенный хвост. Кейра виновато ойкнула: «Фолька, прости меня, Огня ради! Тьма хоть глаз выколи, а ты у меня совсем черный!». Зеленоглазая бестия с вертикальными зрачками была неумолима. Кот выгнул спину, зашипел, уставившись прямо на Гаэтана. Кейра же оставалась в блаженном неведении, пытаясь успокоить животное, нежно поглаживая его. На короткое мгновение Гаэтан ощутил неприятный укол ревности. Он сложил пальцы знаком Аард. Коты умели применять знаки много изящнее, чем представители других Школ. Как опытный знахарь при работе скальпелем, Гаэтан с потрясающей точностью направил поток силы к деревянной двери. Он лишь слегка хлопнул ею, но в ночной тишине звук показался оглушительно-громким. — Кто здесь?! — Кейра вздрогнула. С их последней встречи она стала тоньше, будто бы прозрачней. Ответом ей стал только протяжный, задувающий под юбку ветер. Гаэтан без всякого стеснения разглядывал чародейку. Взгляд женщины, повидавшей многое, и лицо совсем еще юной девушки. Сколько бы она не хмурила брови, на переносице никогда не останется грубого следа морщин. Кейра чувствовала посторонний взгляд на себе. Ее выдавала дрожащая нижняя губа, и пальцы, сложенные в жест для простого заклинания. Она не могла не почувствовать движение в магических потоках. Не такая уж странность в хижине, доверху напичканной магическими артефактами. В своем слишком быстро закончившемся детстве Гаэтан любил играть в кошки-мышки. Раз, два, три, четыре, пять. Кошка учится считать. Он улыбнулся, вспомнив, как его маленькая сестра завизжала от радости и побежала в сторону амбара, чтобы как всегда спрятаться под мешком с зерном. Счастливая девочка, которой судьба преподнесла лучший подарок — смерть от старости. Прислушиваясь к каждому шороху и озираясь по сторонам, Кейра зажгла в своей руке белое магическое пламя. Только у дворянок и чародеек такие белые руки, не знавшие тяжелой работы. Ни единой мозоли. На пальце правой красовался перстень с небесно-голубым сапфиром, так удачно оттеняющим ее глаза. Даже оказавшись в крохотной лачуге посреди леса, она не продала драгоценность. Школа Кота научила его двум самым важным вещам — выжидать и быть невидимым. Последним испытанием для юных ведьмаков был Шаэлмар — слепая смертоносная тварь, раскатывающая жертву в костяную муку, стоит ей только услышать малейший шорох. За многие годы Гаэтан стал первым, кто беззвучно отправил бестию к праотцам. Тени скрывали его от света магического пламени.Потихоньку, понемножку, прибавляет к Мышке Кошку. Гаэтан легким уколом Силы скинул бокал с деревянного стола в соседней комнате. Раздался звон хрусталя. Чародейка тонко, по-девичьи вскрикнула. Кейра распахнула дверь спальни, держа наготове знаменитый огненный шар. Гаэтан бесшумно последовал за ней. — Кто здесь?! Тут грабить нечего! Все ценное уже продала! Единственным ответом был стук ее собственного сердца. Только лишь Кейры — ведьмачье зелье замедлило сердцебиение Гаэтана. Натюрморт с яблоками с грохотом упал, стоило Гаэтану нарочно коснуться его пальцем. Кейра взвизгнула и направила огненный шар в стену, оставив на ней глубокий черный след. Второй шар угодил прямо в бутылку с красным вином — брызги окропили синюю юбку Кейры. — Аард, — выдохнула она, узнав магический отпечаток, — Аард. Геральт? — в голосе надежда смешалась со страхом, — Геральт, прекрати. Я боюсь темноты. Гаэтан ухмыльнулся, вспомнив сказку про девочку, которая слишком часто кричала «Волк!». Тишина пугала Кейру, она обернулась вокруг, лишь краем глаза заметив какое-то едва уловимое движение. «Отблеск пламени», — успокаивала себя она. Выходило скверно. Несколько бесшумных шагов, и Гаэтан подошел достаточно близко, чтобы Кейра увидела его тень на освещенной магическим пламенем стене. Силуэт ведьмака казался исполинским, более грозным. Из-за принятых накануне зелий время чувствовалось иначе, поэтому для него рот Кейры открывался в крике слишком медленно, как в театре пантомимы. Получается ответ: «Кошка есть, а Мышки — нет». Гаэтан одним движением выхватил удавку, покрытую тонким слоем двимерита. В Школе эту веревку называли петлей магов — именно на ней повесили Детмольда вон Арда. Когда удавка плотно легла на шею, Кейра захрипела и вцепилась в нее. Она не ожидала удара со спины. Гаэтан прижал ее хрупкое тело к себе. — Я бы не темноты боялся на твоем месте, чародейка. А того, кто в ней скрывается. Кейра забилась, словно мышь в кошачьих лапах. Веревка на шее превратила крик в сдавленный хрип. — Кто ты?! Конечно, она не вспомнит, ведь слышала его лишь единожды. Гаэтан провел ладонью по щеке Кейры. — Помнишь эту монету? Настоящее золото так не блестит. Так блестит бронза, так блестит фальшь. — Ведьмак… Туманник… Глаза Кейры широко распахнулись, будто она — фарфоровая голубоглазая кукла на витрине магазина игрушек. Тот треклятый туманник пополнил его коллекцию шрамов — глубокий порез на спине. Древнему чудищу, обитавшему в топях, минула уже не одна сотня лет. Не будь Гаэтан так быстр, не успей он увернуться, — мог запросто погибнуть в этом бессмысленном бою, добывая для госпожи чародейки редкий ингредиент для… для чего? Кремов, приворотного зелья, яда, или, быть может, для целебной сыворотки? — У меня имя есть, чародейка. Я тебе его называл. Не припоминаешь, Мария Давен? — передразнил он ее псевдоним. Кейра пыталась вспомнить, тщетно. Она помнила лишь желтые глаза с вертикальными зрачками и грудной голос Ассирэ вар Анагыд: «Если уж и ты соблазнишься на ведьмака, то только не из Школы Кота. Трансмутация у них протекает уж очень тяжело, к чертям башку сносит. Проблем не оберешься.» — Бери все, что хочешь. Только… не убивай… Если бы она смогла найти тогда Геральта, если бы ей не так срочно нужен был этот проклятый язык. Кейра не умрет так глупо, так бесславно. Она найдет записки Александэра, создаст лекарство от Катрионы. Войдет в историю, как великая целительница, а не как еще одна сгинувшая без вести чародейка. Задушенная в собственной прогнившей хижине, в забытом всеми божествами месте. Поэтому она лишь смиренно закрыла глаза, когда почувствовала на своей груди грубую мужскую ладонь. — Я и без твоего позволения возьму все, что захочу. Лживая, жадная сука с ангельским лицом. Фальшивая, как и ее монеты. Гаэтан чувствовал себя в полном праве лапать ее грудь, слишком большую, чтобы он мог назвать ее девичьей. Такие платья носили только для того, чтобы их рвали прямо на теле. — Я не буду сопротивляться. Только не делай мне больно. Пожалуйста… — сказала она сдавленным шепотом, надеясь хоть немного смягчить свою участь. Гаэтан думал, что самодовольная улыбка никогда не сходит с губ чародеек. Что они родились с ней и с ней же умирают — надменные и неприступные. Он не ожидал, что они так же, как и люди, могут дрожать от страха. Он и не собирался причинять ей вред. Гаэтан хотел всего лишь честной оплаты за свой неблагодарный труд. Не его вина, что среди тех, кто собирает долги, приятных людей не бывает. Ткань платья треснула по швам. На Кейре не осталось ничего, кроме не к случаю распутного нижнего белья. У таких женщин всегда безупречно подобранное исподнее — даже в полуразрушенной хижине посреди вязких топей. Роскошные женщины эти чародейки. Мысль, что он никогда такой не обладал, давно его терзала. Особенно когда очередной бард в корчме запевал балладу мастера Лютика — о Белом Волке и его прекрасной возлюбленной. Гаэтан почти бережно прижал Кейру к деревянному столу, лишь слегка натянув удавку. Только для того, чтобы ее тонкие пальчики не думали сомкнуться в магическом жесте. Грубая древесина оцарапала ее обнаженную грудь. Что бы он с ней не сотворил, она не будет плакать. Йеннифэр из Венгерберга не стала бы, значит, и Кейра Мец не доставит ему такого удовольствия. «Сухая», — разочарованно отметил Гаэтан. Он все еще лелеял призрачную надежду о нимфомании чародеек. Но нет, притяжение между чародейками и ведьмаками в их случае было унизительно односторонним. — На прикроватном столике масло, — глухо выдавила из себя Кейра и стиснула зубы. Всю свою жизнь обходился без чародейских ухищрений. Гаэтан смочил слюной пальцы и провел по ее промежности. Меньше всего он хотел причинить боль себе. Черный кот вальяжно прошелся по комнате и свернулся калачиком у печи. Гаэтан хмыкнул. Вероломные твари, безразличные ко всему происходящему. Он глухо застонал, когда вошел в нее, лично удостоверившись во всех россказнях о необычной привлекательности чародеек в делах любовных. В Школе болтали, что виной тому их способность к обмену Силой. Как бы там ни было, простым женщинам с чародейками не сравниться. Кейра не шелохнулась, лишь плотно закрыла глаза. Представляла, наверное, своего Волка — судя по надежде в голосе, она уж очень его ждала. Мечтала, чтобы Геральт из Ривии нанес ей поздний визит, нагнул ее на деревянном столе. Жестокая реальность не подчиняется ничьим желаниям. Такая безучастность уязвляла его самолюбие, и Гаэтан скользнул ладонью вниз по ее животу. Идеально гладкая, даже в такой глуши — какая похвальная приверженность эстетике. Еще большее восхищение вызывало то, как чутко Кейра отреагировала на его ласкающее прикосновение — кровь тут же прильнула к ее щекам. — Не надо. Так женщины говорят, когда хотят, чтобы поступили с точностью наоборот. Гаэтан самодовольно отметил, что его движения становятся все более гладкими. Плавными. Все-таки чародейки и есть нимфоманки, томящиеся в ожидании своего ведьмака. — Не надо, прошу тебя. Просто… просто закончи побыстрее. Она всегда считала себя паршивой овцой в Ложе. Прикосновение незнакомца никогда бы не вызвало у других чародеек такую реакцию. Они не мечтали бессонными ночами, чтобы глубокой ночью в их дом ворвался непрошеный гость, а во снах Кейры этот гость носил на спине два меча. Гаэтан отложил удавку в сторону, стоило чародейке издать первый едва слышный стон. Если бы оплата натурой каждый раз была так хороша, он бы умер голодной смертью. Если другие женщины были бы столь же чувствительны к его ласкам, он никогда бы не покинул стен борделя. Грубое неотесанное дерево оцарапало бедро, когда Гаэтан перевернул ее на спину. Кейра пыталась различить черты лица в темноте, и вид у нее при этом был такой беззащитный, что он не смог противостоять соблазну впиться в ее маленький аккуратный рот. Он ожидал укуса, но его не последовало. Кейра Мец оказалась из той породы женщин, которым нравятся, когда их грубо лапают. Которые нарываются на это, строя из себя невинных дев, а внутри изнывают от желания почувствовать в себе удары резких толчков. Гаэтан был несказанно рад, что честь сыграть главного героя фантазий выпала именно ему. Ты не бойся нас, глупышка. Поиграем в кошки-мышки. По ее белоснежным бедрам стекало семя, неспособное подарить новую жизнь. Даже простейший из способов оставить в истории свой след был им недоступен. Впрочем, чародейки тоже этого не удостоены. Яркие снаружи — пустые внутри. — Четыре сотни крон тебе цена, — он отстранился, ведомый смутным чувством, напоминающим стыд, — или на чем мы сторговались? Гаэтан подбросил в воздух фальшивую монету. Кейра хищно оскалилась. Было в этом что-то неуловимо кошачье. Он поймал монету, прижал ее к запястью. Орел. — Убирайся отсюда. Раз и навсегда. Только попробуй здесь еще раз появиться… Кейра едва сдержала слезы — не от унижения и не от саднящей боли. Ее гложило чувство всепоглощающей пустоты; вместо великой любви в ее жизни появлялись лишь фантомы, безликие тени. Прощальным подарком всегда было одиночество. — …Когда я еще раз наведаюсь к тебе в гости, Кейра Мец, ты не услышишь моих шагов. Гаэтан знал, что не получит удара в спину, когда покинет ее скромную обитель, но все же наложил на себя знак Квен. Его лицо останется в памяти чародейки лишь расплывчатыми очертаниями. Она тщетно пыталась представить на его месте Геральта, но получался лишь его темный двойник. Доппельгангер, предвещающий смерть. Лишь в двух верстах от хижины до него донесся звук приглушенных всхлипов. Кейра думала, что он их не не услышит — недооценила великолепный слух Котов. Нет более жалкого зрелища, чем плачущая чародейка. Выброшенная монета медленно погружалась на темное дно болота. Говорят, перед рассветом наступает самая беспросветная тьма. Гаэтан поймал себя на мысли, что многое бы отдал, чтобы еще хоть раз в жизни увидеть эти васильковые глаза.***
И он увидел их еще раз. Пустые и безжизненные глаза насаженной на кол посреди торговой площади Новиграда тряпичной куклы. Какой бы ни была последняя мысль Кейры Мец, смерть ее украла, оставив на память лишь гримасу ужаса, навек застывшую на нежном лице. Шесть, семь, восемь, девять, десять. Царь решил тебя повесить. Не только его легенда бесславно оборвется. Время сотрет память о некогда известной чародейке, о маленькой девочке с голубыми глазами. О несбывшихся мечтах излечить народ от гнета чумы. Кейра Мец уже невидима в глазах проходящих мимо горожан. Еще одна безликая жертва безумного короля, очередная немая памятка. Гаэтан при всем желании не смог бы стать столь же незаметным, как трагедия Кейры Мец. Барды будут и через сотню лет воспевать красоту Йеннифэр из Венгерберга. Легенды навсегда увековечили Белого Волка. Гаэтан, ведьмак из школы Кота, и Кейра Мец, чародейка из Ложи, будут в пыль перемолоты в жерновах Колеса Времени. Того единственного, чей бег невозможно остановить. Кейра должна была смеяться, запрокидывая голову к небу. Наносить ярко-малиновую помаду на свои пухлые губы, любуясь отражением в резном зеркале. Фыркать, что делает это только для себя, а не для тебя, мужлан. Она должна была лежать ночью в объятиях ведьмака — не Гаэтана, кого-то, кто был бы этого достоин. В объятиях еще неизвестного, но обещающего стать легендарным, Волка. И Лютик написал бы балладу об аромате лилии и амбры, а не сирени и крыжовника. — Сними ее, — Гаэтан провел перед глазами стражника знаком Аксий, — Сейчас же. Кейра Мец заслужила достойных похорон. Не ему принадлежит честь проводить чародейку в последний путь — это сделают ее сестры. Трисс Меригольд позаботится о том, что осталось от Кейры. Виновен ли он в смерти чародейки? В том, что Кейра решила сбежать в город навстречу неминуемой смерти, испугавшись гнета болотных топей? Не попросила Волка о помощи, единожды испугавшись кошачьих глаз? Чернота обволокла его душу, снова возвращая в бесконечный лабиринт подземелий, где за каждым поворотом ожидал тупик. А за месяцем луна — царь повесил колдуна. Долго, долго ты висел. Ветер дунул — ты слетел. Он не примет на себя вину за это. Она лежит на совести коронованного маньяка, обрекшего Кейру на мучительную смерть. И на совести тех, кто молча наблюдали за ее страданиями — пялились на нее, нанизанную на кол, медленно истекающую кровью, не в силах даже закричать. Гаэтан сжал в руке контракт на чудище из Доброво. По колено в крови. По горло сыт людской жестокостью.