Ловушка из огня

      Что может быть прекрасней выходного дня, когда можно раскинуться звездочкой на кровати, сминая одеяло, уже в девять вечера просто потому что так хочется? Для уставшего от работы парня — ничего, кроме пожалуй любимого человека рядом.       Шаст валялся на кровати, разглядывая белый потолок и болтал с Арсением по телефону, не дождавшись еще пары-тройки часов, пока тот будет дома. — Эй, Арс, может хватит уже работать? Поехали куда-нибудь? — Кхм, ты что, читаешь мои мысли, да? — Нет, о чем ты? — Антон улыбался от того, что смог застать своего парня врасплох. Он просто видел еще не подписанное заявление на отпуск и сейчас просто не мог этим не воспользоваться. — Просто хочу куда-нибудь улететь. — Ты никогда не любил самолеты, признай это! — через трубку слышится глухой удар и раскатистый смех следом. — Но если ты так хочешь, то сегодня я приеду домой, мы закажем пиццу и купим билеты, куда пожелаешь. — А если я не знаю, куда хочу? — Тоже мне проблема! Закрой глаза и представь.       Шастун тут же закрывает глаза, представляя в мыслях теплую морскую воду, мягкий песок и зелень то ли пальм то ли еще каких тропиков. После всех их экстремальных поездок (как будто в жизни Попову этого экстрима не хватает), хочется банальной тишины, уюта и ничего неделанья. — Остров. Я хочу на какие-нибудь острова, — уверенно выдает он, слыша в ответ тихий смешок. — Ну тогда мы возьмем и завтра же полетим на какие-нибудь острова, — легко соглашается Арсений, слишком легко. — Я обещаю. — Мне уже собирать чемоданы? — саркастично выдает Антон, готовый и в самом деле подорваться с места и перевернуть все полки с вещами. — Ээ нет! Я знаю, чем это грозит нашей комнате!       Антон смеется вместе с мужчиной на том конце провода, все же думая хотя бы достать чемодан, пока не слышит знакомую уже сирену и возню. — Черт! Мне пора бежать, Тош, задержи эту мысль про острова, мы к ней вернемся! — Будь осторожен! — Обещаю.       Раньше случайный звук пожарной сирены или новости о горящем здании приводили Антона в состояние или оцепенения, или паники, после чего он первым же делом, ломая все мыслимые и немыслимые преграды, пытался дозвониться, достучаться, докричаться до Арсения. Но, видимо, со временем даже к такому привыкаешь, когда даже действительно опасный случай остается в памяти лишь переломом ноги и безумно недовольным Арсом, запертым дома почти на месяц.       Антон включает новости, как всегда, привыкший следить за всеми событиями, и больше не двигается с места, прикрывая глаза и в мечтах уже купаясь в бирюзовой воде. Он больше не разводил панику по пустякам, позволяя себе лишь ощущение легкой тревоги где-то под ребрами, которая и заставляла его прислушиваться к диктору периодически и бросать взгляды на молчащий телефон.       Правда в этот раз он почти задремал под мерный бубнеж, упуская прошедшие часы, проснувшись от слишком резкого голоса корреспондента. — В горящем здании склада только что обрушилась кровля западного крыла, о количестве рабочих внутри ничего не известно, как и об их состоянии. Сообщается о попавших под завалы пожарных.       Шаст резко садится на кровати, внимательно вглядываясь в картинку с места событий, на все сто процентов уверенный, что и Арсений сейчас где-то там, и тревога трепыхается в груди сильнее обычного. Он даже встает и действительно начинает перебирать одежду на полках, лишь бы хоть как-то отвлечься, а потом и вовсе убираться, пока не слышит успокаивающее: «Очаг возгорания ликвидирован».       Тревога замирает на время, но обычного звонка все не приходит, и Антона застывает статуей, все гипнотизируя трубку.       После, кажется, пятой минуты ему уже вновь не сидится на месте, он волком расхаживает по квартире, не останавливаясь ни на секунду, сжимает в руке чертов мобильный. — Ну давай же! Что, так сложно позвонить?       Будто в ответ на его ругательство мобильный радостно звенит, и Шаст берет трубку не глядя. — Ну наконец-то! Я уже успел испугаться!       В ответ слышится лишь тяжелое дыхание и голос, явно не Арсения, вызывает мурашки по спине. — Антон. — парень узнает голос Стаса, главного в этой безумной шайке по спасению мира, и настороженно вслушивается в другие звуки, не предвещающие ничего хорошего. — Мне жаль, Антон.

***

      С каждым шагом холод все ощутимей пробирается под одежду, и становится все более не по себе в этом месте, скрытом от глаз под полами больницы, спрятанном от всего мира, чтобы отправить людей в дальнейший путь.       Антон, едва зайдя, в дальнюю комнату, замечает прикрытое черной клеенкой тело, на которое пожарники, их общие с Арсом знакомые, стараются не смотреть. Кто-то стоит, уткнувшись взглядом в пол, кто-то — в стену напротив, а кто-то и вовсе сидит неподалеку спиной ко всему этому безобразию.       Он один не отводит взгляда, потому что не верит, потому что это все — чья-та глупая шутка, и этот кто-то обязательно получит за нее по морде. Ему даже хочется засмеяться в голос, выдавая себя, мол, окей, вы меня разыграли, хватит! Вот только его пойманная шальная ухмылка на губах действует как страшилка для тех, кто знал его и смотрел на него секундой ранее.       Он успевает сделать всего пару шагов, решительных и быстрых, готовый сорвать эту черную завесь, когда Сережа буквально вырастает перед ним из-под земли, преграждая путь, выставляет руки ладонями вперед, будто боясь спугнуть забредшего невесть откуда лесного оленя. — Эй, Шаст, не стоит тебе этого видеть. Там был огонь.       Карие глаза напротив красные до невозможности и настолько серьезные, что сил смотреть в них просто нет, но Антон смотрит, все еще выискивая признаки шутки, да только находит лишь ярость, ломающую скалы, вину и горечь, плещущиеся горькими озерами, теплые искорки сожаления и страх, самый что ни на есть настоящий холодный страх, который он ни разу не видел в глазах Матвиенко. Даже когда тот на спор прыгал с тарзанки, когда лез в огонь, когда творил какую-то хуйню. Ни разу. И именно это обрывает последнюю надежду, бьет таким обухом по голове, что не знаешь, что произойдет в следующую секунду — рухнешь ты навзничь или так и останешься стоять безмолвной статуей.       И даже сознанием уже все понимая, Антон упрямо мотает головой, с легкостью отодвигая было Сережу, уже не скалясь в ухмылке, а упрямо сжимая челюсти, хмурясь в непонимании. Впрочем, Сергей тоже не сдается так быстро, он ведь обещал, — хватает слишком высокого для него друга за руку и талию, буквально врастая в землю, не позволяя двигаться дальше, пусть и жмурясь от боли в ушибленной руке. — Шаст, блять. — рычит Матвиенко, не замечая, как срывается голос, и как вздрагивает от этого парень. — Он бы не хотел, чтобы ты это видел. Видел его таким. — Пусти меня, — упрямо шипит Антон, угрожающим тоном, сжимая кулаки, готовый ударить даже лучшего друга своего парня. — Я тебе не верю.       Он не готов верить никому из них, просто потому что это — чистой воды безумие. Арс, его Арс вот уже несчетное количество раз много лет подряд звонил или сбрасывал смску перед выездом, предупреждая на всякий случай, хоть и не желая заставлять волноваться, а потом с счастливой или грустной улыбкой возвращался домой, иногда с ссадинами и царапинами, легкими ожогами или как в тот раз, когда пришлось возвращаться через больницу.       Шастун замирает у самого края холодной металлической столешницы морга, в деталях вспоминая тот, другой случай, когда все обошлось легким сотрясением и переломом ноги. Как он испугался тогда даже этих последствий. А сейчас что? Он так привык, что Арсений рискует жизнью, шутит на этот счет, что уже даже не воспринимает все это всерьез. Или просто устал бояться за столько лет?       Черная клеенка приподнимается лишь на долю секунды, махом возвращая и страх, и панику, непонимание и неверие, и почти животный ужас, от которого хочется бежать. Он отворачивается, чуть сгибаясь, боясь, что его сейчас вывернет наизнанку, а в голове лишь две мысли, бьющиеся друг с другом: «Это он.» и «Нет, Это не может быть он!» Вторая звучит куда громче, заглушая беспокойные звуки вокруг, но первая оказывается слишком уверенной, непоколебимой, отчего колени подгибаются, опуская его к полу.       Комок бушующих внутри эмоций все никак не может решить, кто тут все-таки главный и Антон, осторожно поднимаемый обратно на ноги крепкими руками Сережи и, кажется, Стаса, теперь и вправду похож на оленя с широченными глазами, гулко бьющимся сердцем и застывшим страхом. — Это же неправда, да? — спрашивает он у друзей, и сам не узнает свой голос, слишком тихий и сиплый, лишившийся сил.       Ему никто не отвечает, переговариваясь лишь о том, что его надо бы отвезти домой, приглядеть за ним, как будто самого Антона тут и нет вовсе. Он и сам чувствует себя призраком, пока истуканом садится в машину, пялится перед собой, пока Дима ведет к их дому, а Сережа рядом не сводит с него глаз, пока он не оказывается в квартире, споткнувшись о собственные брошенные у порога ботинки.       Он растерянно окидывает взглядом коридор, медленно заглядывает в спальню, замечая на часах почти пять утра. Арс уже должен быть дома к этому времени, обычно он уже дома. И вот тут-то осознание, наконец, догоняет его, вырывая из застывшей груди не то вой, не то рык, пугающий даже видавших виды друзей.       Взгляд застилает плотная завеса, пока увиденные фрагменты пазла складываются в одну картинку, и Антон сжимается у стены все сильнее, волнами ощущая накатывающую боль, солью и всхлипами рвущуюся наружу, пока легкие не начинают гореть, требуя передышки, а мозг плавиться от перенапряжения. Вот только он не может остановиться, и ни резкий запах нашатыря, ни размытое лицо Сергея не дают никакого эффекта.       Он задыхается и в прямом и в переносном смысле, почти физически ощущая, как рвутся нити, прочно связавшие их когда-то, пережившие глупые ссоры и недомолвки, недопонимание и даже короткое расставание, боль потери и радость счастливых моментов. Все воспоминания рушатся карточными домиками на ветру, и Шаст оказывается в этом лабиринте, пропадая и не находя выхода.       Несколько дней он проводит почти в беспамятстве, то скуля раненным зверем, то проваливаясь в тревожный, недолгий сон. Просыпаясь, он даже на секунду забывает, что стряслось, спрашивает себя, что рядом на кровати делает Позов, а после его вновь накрывает, унося в пучины собственного отчаяния и слишком сильных эмоций.       Проснувшись ночью от хлопающей на ветру шторы, Антон замирает, медленно оглядываясь вокруг, вновь собирая проклятый пазл в голове, но в этот раз так и остается лежать с открытыми глазами, тихий, словно мышь, пытаясь понять, сколько прошло часов. Или дней? Ничего больше не осталось, он чувствует себя опустошенным и разбитым, с гудящей, как после пьянки головой, с горящими от слез щеками и слипшимися ресницами. Все, что было в нем, будто снесло солеными волнами, оставив пугающую пустоту, в которой можно потеряться. Смирение? Да, пожалуй. Покорность судьбе и случаю? Определенно.       Он, пошатываясь, проходит по квартире, цепляясь за каждую незначительную деталь, останавливается посреди кухни, не представляя, что дальше делать, хотя желудок, не видавший еды несколько дней отчаянно пытается вернуть его к реальности. Только вот реальность теперь тоже пуста. Два месяца спустя       Вы когда-нибудь осознавали, что сходите с ума? Что вы медленно, но верно загоняете себя в угол, а потом с ужасом обнаруживаете в этом углу пауков?       Антон осел в таком углу, напрочь отказываясь из него выходить, со страхом начиная находить за собой симптомы психического расстройства. Но даже это не заставляет его что-то менять.       Он все также как и раньше управляет их кофейней, не чувствуя больше радости от сбывшейся когда-то мечты. Все также встречается с их друзьями, не в силах заставить себя засмеяться или даже разозлиться. Живет все в той же квартире, не трогая и не меняя ничего, как бы не просили об этом родители Арсения или его друзья. Он бережно хранит каждую мелочь в этой квартире, но с тех пор никто не разу не видел его настоящего. Его эмоции и чувства сгорели в тот день вместе с человеком, кому они принадлежали целиком и полностью, оставив только самую холодную, рациональную часть сознания.       Но иногда на несколько часов будто просыпался другой Антон, тоскующий, но продолжающий жить с рвением, злостью, обидой. В такие моменты он пытается выговориться всласть, услышать звон бьющейся посуды или хотя бы поржать над тупыми шутками в интернете.       В эти редкие часы он всегда приходит в их кофейню, берет две чашки кофе — американо с мятой и пустой капучино, садится в укромный уголок, ставит чашки и разговаривает с тем, кто его точно слышит, он уверен. — Предатель. Какой же ты предатель, Арс. Грош цена твоим обещаниям.       Мятный кофе остается стоять нетронутым в опустевшей кофейне, потому что не все имеет счастливый конец.