***
Первым в больницу примчался Намджун, который сразу же заехал кулаком Хосоку в щеку за то, что пропал/не звонил/не писал/«заставлял всех нас волноваться, зараза». Потом приехал Чимин и хорошенько так ручонкой своей залупил в солнечное сплетение. У того почти искры из глаз посыпались. Через час пришёл Тэхён и долбанул Хосока по ноге, хотя они даже не знакомы друг с другом. Хорошо, что от Юнги он уже получил дневную порцию боли. Хорошо его друзья встретили, ничего не скажешь. Но Хосок заслужил и счастлив неимоверно, потому что видит, что волновались, переживали, что с облегчением выдохнули, что нужен он всем. Очень. Они ему тоже. У Чонгука сломано два ребра, рассечена бровь и, как плюсик, гематомы с синяками по всему телу. Он в сознание не приходит долго, но врачи говорят, что всё хорошо, просто переутомление, стресс и плохое питание. Хосок корит себя, что так долго игнорировал младшего, но рад, что всё-таки успел. Он проводит у кровати младшего целый день, а потом выходит по зову Намджуна в ближайшее кафе, чтобы перекусить и обсудить всё по-честному, а ещё извиниться. А ещё сказать, что от Чонгука он не отступится, будет держаться за него из последних сил и никогда не отпустит. Не потому что нужен и необходим, как воздух, а потому что любит и готов на кон всё за это чувство положить.***
В кафе спокойно, тихо, почти нет людей. Гипнотическая фоновая музыка доносится из колонок, а чашка горячего шоколада обжигает внутреннюю сторону ладони. Тусклый жёлтый свет от светильников оставляет яркие полосы на бледно бежевых стенах. Хосок крутит чашку в руках, глубоко вдыхает приятный воздух и начинает: — Джун, я знаю, что ужасно поступил, бросив всё на самотёк и сбежав, как последний трус. Знаю, что очень обидел Чонгука, тебя и вообще всех, что не сдержал обещания не трогать Чонгука. Я знаю всё это, мне безумно стыдно за себя и вообще, — слова как-то плохо идут, потому что хочется так много всего сказать, за столько попросить прощения, что невольно теряешься, не зная, с чего начать. — Я люблю Чонгука. Очень сильно. Это звучит сопливо, но я просто задохнусь без него, понимаешь? Меня до него будто бы не было совсем. Я разбитым был, никому не нужным и плохим. Что скрывать, действительно ужасным. Я думал, что никогда по-настоящему жить не смогу, но Чонгук изменил во мне всё, что мне так сильно не нравилось. Он словно открыл для меня целый мир, о котором я и не подозревал, скрываясь в своих выдуманных четырёх стенах. Я всегда думал, почему все мои попытки покончить с собой оказывались провальными. Наверное, мне просто необходимо было дожить до встречи с Чонгуком. Это странно, но я в это верю. Он мне нужен и я готов сделать всё для него. Даже если ты против, я всё равно не откажусь от него. Если нужно, я даже предам нашу дружбу, чтобы быть с ним. Он единственный, кто мне нужен. Прошу, позволь мне быть с ним, позволь сделать для него всё, что в моих силах. Намджун смотрит внимательно, верит каждому слову, потому что Хосок в глаза смотрит, а в них километры решимости, надежды, любви через край и ещё много чего. Например, всё, что так нужно его Чонгуку. Джун уже много раз жалел о своих словах, сказанных в неожиданном порыве непонятно кого от кого защитить, потому что ведь младший только с Хосоком улыбается так солнечно и часто. Потому что они с самого начала как-то странно неотделимы друг от друга. Поэтому это пугало, но сейчас нет. Да и в конце концов, кто он такой, чтобы делать людей несчастными? — Ты же знаешь, что мне и Юнги нужно уехать в Америку на прослушивание послезавтра? Но я не могу оставить Чонгука одного в таком состоянии. Сможешь позаботиться о нём? — в этой, казалось бы, простой просьбе Хосок прочитал всё, что ему нужно. Это такое негласное одобрение, согласие, просьба позаботиться и не делать больно. Чон улыбается искренне и впервые не давит в себе порывы подойти и стиснуть в объятиях младшего. Джун обнимает в ответ и дружески похлопывает по спине. — Но вот про предательство нашей дружбы — это ты переборщил. У меня аж сердечко защемило, — улыбается Намджун, пытаясь сыграть обидку. — Согласен, переиграл немного, — смеётся Хосок, попивая уже остывший шоколад и чувствуя себя самым живым человеком на земле. Они ещё несколько часов болтают о будущих перспективах продвижения их дуэта с Юнги заграницей и текущем состоянии Гука.***
Чонгуку сложно открыть глаза — двухсоткилограммовые веки слабо поддаются. Первые несколько секунд перед глазами плывёт, постепенно обретается чёткость. Белый шелушащийся потолок, такие же белые стены, писклявый счётчик пульса прямо над ухом и что-то ещё, что приятно обжигает ладонь. Гук с трудом поворачивает голову и видит мирно спящего Хосока, крепко держащего его за руку. У него глаза опухшие, синяк на скуле и волосы в полном беспорядке. Младшему на секунду кажется, что это всего лишь сон, глупое наваждение, которое бесследно исчезнет через секунду, поэтому даже боится пошевелиться или громко задышать. Он должен быть зол, расстроен или обижен, но вместо этого только облегчение и безумная благодарность старшему за то, что вернулся. Хосок будто бы чувствует на себе тёплый взгляд и медленно открывает глаза, быстро моргая и встречаясь с любимым влюблённым взглядом напротив. За окном перестаёт шуметь, секундная стрелка на часах останавливает своё движение, за дверью тоже не слышно никаких звуков. Помещение сужается до кровати младшего, а за пределами этой кровати будто открытый космос. — Не оставляй меня, — шепчет Чонгук, боясь сбить атмосферу, — пожалуйста. — Никогда больше, — невесомое касание к щеке. — Хён, я люблю тебя. — Мне нужно столько всего тебе рассказать, я даже не знаю, как ты на это отреагируешь, но я люблю тебя. Старший ловит понимающую улыбку и действительно рассказывает. С самого начала: про детство, детский дом, про Сокджина, про чувства, которые он испытывал, как жил, кого любил, что ощущал после появления младшего в его жизни, как боялся, сомневался, возводил вокруг себя сплошные стены и выжигал пустыню в своём сердце. Чонгук слушает, сжимает руку старшего сильнее, ловит каждый звук, каждую перемену в голосе, прислушивается к частоте вдохов и выдохов. И так проходит, наверное, много минут, а взаправду — несколько часов. Потом повисает спокойная умиротворяющая тишина. Хосок устал говорить, снова переживая те эмоции, к тому же не зная, как на это реагирует человек напротив. После всего он боязливо взглянул в океаны Гука и снова начал тонуть в понимании, ласке и безграничной нежности. Чонгук поднёс руку Хосока к своим губам, поцеловал и прошептал совсем тихо. — Слишком много боли для одного человека. Прости, что не знал. Прости, но теперь я хочу разделить эту боль с тобой. — Вместо того чтобы делить со мной боль — раздели радость. Просто люби меня и я горы сверну и сделаю всё, что угодно, — Чон улыбается и целует в шрамик на брови, а потом тянется к губам, но получает сопротивление в виде отвёрнутой головы младшего. — Я, наверное, несколько дней пролежал без сознания и зубы не чистил, — Чонгуку такое говорить вообще-то неловко, а разрушать атмосферу — тем более. Но, судя по заливистому смеху старшего, он именно это и сделал. — Я хочу поцеловать тебя, поэтому мне всё равно, — Хосок притягивает Чонгука в нежный тянущий поцелуй. Он сминает сухие губы младшего, оттягивает нижнюю, проникает языком внутрь, сплетаясь с чужим языком. Поцелуй с горьким острым вкусом лекарств, но от этого ничуть не хуже. Гук оттягивает волосы старшего и легко кусает его нижнюю губу. Стены плывут, пола под ногами уже давно не чувствуется, а в голове фейерверки тысячами взрываются, картинки из совместного прошлого проносятся бегущей строкой и ещё вагон какой-то мыльной розовой херни, от которой вообще-то немного мутит, но её так не хватало. Две недели в больнице не кажутся скучными или утомительными. Наоборот, они наполняются странной радостью, детской глупостью и ещё много чем. Хосок кормит с рук, хотя Гук вроде как и сам может, тискает, танцует новые связки танцев прямо в палате, каждый день приносит мангу, книги, вкусности, рассказывает про успехи в студии, про то, что Намджун с Юнги прослушивание в хип-хоп группу прошли, про внезапно наступившее бабье лето в конце ноября. Хосок строит смешные рожицы, рассказывает глупые шутки, приносит раскладушку в палату и под визг врачей всё же остаётся на ночь. Чонгук счастлив, улыбается, чувствует, как быстро затягиваются чёрные дыры внутри и снова чувствует себя маленьким мальчиком, потому что Хосок все его прихоти с полуслова исполняет и заботится, как о ком-то безумно родном и близком. Ночью Хосок перебирается на узкую койку к Чонгуку, обнимает со спины, целует в шею, смыкает руки в узел на животе младшего и ловит мурашки по всему телу. Чонгук сначала пытается протестовать, мол «места и для меня мало», но потом замолкает, потому что «Чонгуки, люблю тебя» и потому что поцелуй в шею и сплетённые ноги. Тепло и уютно.***
Чонгук щурится от яркого солнца и вдыхает свежий осенний воздух полной грудью, ощущая, как тот растекается нежным теплом внутри. Сегодня его выписали из больницы под поздравительные выкрики Тэхёна и Чимина. А сейчас его держит за руку Хосок — его персональный мир, целая вселенная, краш, одержимость и любовь всей жизни, крепко сжимая ладонь и переплетая пальцы. — Пойдём домой, — хрипло произносит Хосок и улыбается улыбкой, что ярче этого самого солнца сейчас. — Пойдём.***
Чонгуку кажется, что он не был дома целую вечность, поэтому готов чуть ли не целовать родные стены. Пока младший принимает горячий душ, Хосок наспех готовит горячий шоколад, булочки с заварным кремом и сахарной пудрой и приторно сладкие кексы — в общем, всё, что успел купить по дороге. Их точно стошнит от такого изобилия приторной сладости, но как-то побоку вообще. На животе смыкаются горячие руки младшего, а острый подбородок утыкается в плечо. Когда тот успел войти? Чонгук в одном полотенце, влажный и сильный. Ведёт пальчиками вдоль живота, глубоко выдыхает в затылок старшего и целует в выпирающий на шее позвонок почти невесомо. Хосок реагирует на Гука, как всегда мгновенно, вдыхает побольше воздуха, перехватывает руки младшего и ведёт вдоль своего тела вниз живота, к ширинке своих джинсов, указывая на возбуждение. И, когда Чонгук, понимая всё с полуслова, сам наощупь расстёгивает ремень, пуговицу, затем ширинку, Хосок понимает, что зря он купил все эти вкусняшки, потому что кушать они сегодня явно не собираются. Хосок резко разворачивается, приобнимает Чонгука и усаживает на столешницу. В глазах у младшего пелена возбуждения, ни капли стыда и безумное желание. Он прикусывает губу, ведёт по ней острым язычком, а Хоупа уносит куда-то в далёкие дали, потому что это безумно сексуально. Он тянется губами к желанному ротику, не встречая никакого сопротивления, и сразу углубляет поцелуй. Всё это кажется ирреальным и фантастичным в ярком свете трёх лампочек. Кухня, в которой они впервые разделили мятную сигарету и общий рассвет. Кухня, в которой они впервые поцеловались. Кухня, в которой их сердца теперь бьются в унисон. Чонгук прижимает к себе близко-близко, будто боясь, что это сон, а взамен чувствует горячие руки на своём торсе. Внутри всё пылает и впервые не болит в груди. — Спасибо, — хрипит Хосок, еле оторвавшись от любимых губ, и обнимает крепко, утыкаясь носом в смуглую шею Гука. «Спасибо, что простил меня. Спасибо, что ждал меня. Спасибо, что рядом со мной. Спасибо, что любишь меня. Спасибо тебе за то, что ты просто существуешь». — Хён, я конечно не против сантиментов, но мы сейчас одни, наконец-то всё выяснили, а ещё я чувствую твоё возбуждение и тоже возбуждён, поэто…ах, — договорить младшему так и не удалось, потому что Хосок впился смачным укусом в тонкую кожу на шее, а потом зализал её шершавым языком, словно кот. Он прошёлся влажными поцелуями по линии подбородка, скулам, ещё раз поцеловал в губы. Чонгук давился судорожными вдохами и прежде неведомым ему чувством абсолютной податливости и страсти. Хосок подхватил Гука за ягодицы и, не разрывая поцелуя, кое-как дошёл до кровати. Он бросил младшего на мягкие подушки и забрался сверху, не прекращая сладких поцелуев. У обоих в голове каша и бесконечное желание наконец-то быть вместе. И на этот раз не только в физическом плане. От одежды с огромным трудом, но Хосок выпутался, обнажаясь полностью, заодно высвобождая Чонгука из почти слетевшего с бёдер полотенца. Они абсолютно не стесняются друг друга и своих тел, несмотря на то, что впервые занимаются сексом при ярком включённом свете. Хочется видеть друг друга целиком и полностью, так что никто не возражает. Хосок ведёт ладонями вдоль желанного тела, проходится пальцами по кубикам пресса, по всем напряжённым мышцам, проделывает этот же путь языком, оставляет еле заметные следы. Чонгуку кажется, что руки старшего везде: сжимают его бёдра, считают рёбра, держат за руку. Сейчас всё воспринимается совсем не так, как в первый раз. Намного острее и горячее, с удвоенной силой. Потому ли, что Хосок смотрит неотрывно в глаза и наконец-то не боится любить в ответ? Старший растягивает Чонгука двумя пальцами, а перед глазами нещадно плывёт. Всё, что он чувствует в данный момент, — это его руки на своих плечах, полуприкрытые глаза и безумную жаркую узость младшего. Они вместе медленно сходят с ума, путаются ногами, руками, телами. Целуются до разбухших красных губ, до сбитого дыхания, тихо стонут, смотрят в глаза, хотят. Хосок берёт Чонгука медленно и очень нежно. Двигается осторожно, целует, куда достаёт, сплетает пальцы рук. У младшего уже искры из глаз и он пытается подмахивать бёдрами и просит «быстрее» и «глубже». Он впивается пальцами в предплечья старшего до синяков и, кажется, долго не выдержит. Хоуп полностью выходит, а потом снова врывается в разгорячённую плоть до конца и ловит особо высокие ноты в голосе младшего. Он ускоряет темп, растворяясь в ахуительных ощущениях и готов поклясться кому угодно, что никогда ещё не был так счастлив. Чонгук почти кричит от удовольствия, не жалея связок. Он то оставляет царапины на плечах старшего, то сминает простынь под собой. Его размазывает по кровати, и он не знает, куда себя деть, потому что ещё немного и он, кажется, умрёт от подступающего оргазма. В итоге Чонгук просто выворачивает руки, хватаясь за изголовье кровати, чтобы не удариться об него головой, потому что Хосок вбивает со всей силы, а младший только и может, что захлёбываться собственными стонами. Это так не похоже на их первый раз: неловкий, в кромешной темноте не только помещения, но и души, наполненный болью и несбыточными мечтами, отдающийся какой-то странной безысходной отчаянностью. Сейчас всё по-другому: открыто, откровенно, без прикрас, действительно по-настоящему, по любви. Хосок переворачивает Чонгука в коленно-локтевую, а тот утыкается в подушку лицом и охрипшим голосом рычит. Колени разъезжаются в стороны и уже почти больно. Волна за волной новых ощущений прокатывается по всему организму. Хосок целует вдоль позвоночника и легко касается возбуждения младшего. Этого хватает, чтобы с протяжным стоном дойти до полной разрядки. Хоуп делает ещё несколько резких движений, а потом чувствует, как младший сжимает его в себе и полностью отдаётся оргазму. Тела ещё подрагивают от пережитого удовольствия, а потом полностью расслабляются. Хосок обнимает Чонгука, целует в щеку, скулу, стирает капельку пота с виска и прижимает к себе сильнее, будто самое ценное, что существует в его жизни. Наверное, так оно и есть. Чонгук наконец-то приводит своё дыхание в порядок, водит руками по мокрой спине хёна, одним глазком смотрит на часы, которые показывают 04:01 и думает, что эти цифры станут его любимыми. Иногда случается так, что природа ошибается, что законы земного притяжения, физики или химии отказываются работать, что планеты становятся в неправильном порядке и что небо оказывается землёй, а земля — небом. В целом, это совсем ничего не значит. Значение имеет лишь то, что мы считаем важным. Чонгук считает самым важным в своей жизни Хосока. Хосок считает самым важным в своей жизни Чонгука. И это, пожалуй, единственное, что действительно имеет значение.***
Утро встречает яркими осенними солнечными лучами, а Хосока встречает рассерженный Чонгук. — «Чимин~и» звонил. Я сбросил. С хрена ли он звонит тебе так рано? — возмущается младший. Хоуп залипает на секунду, потому что младший только в его рубашке, с влажными после душа волосами и приятным запахом геля со стойким мужским ароматом ментола. — Гуки, я люблю тебя, — улыбается Хосок, пропуская слова младшего совсем мимо, и протягивает руки, маня его к себе. В Чонгуке сразу вся злость испаряется непонятно куда, он подходит ближе, садится к старшему на бёдра и сразу обмякает в тёплых объятиях. — Ты такой милый в моей рубашке, — шепчет Хосок и ласкает языком серёжку в ухе Чонгука. — Я не милый. По идее, это должно было быть сексуальным, но не думаю, что это именно то, — почти промурлыкал младший, ощущая приятные покалывания по всему телу. — Ты всегда сексуальный, — бормочет Хосок, чем незамедлительно вводит Гука в краску. — Давай сходим на свидание прямо сейчас? — Давай займёмся утренним сексом прямо сейчас, — шепчет в ухо Чонгук, прикусывая мочку, — а потом сходим на свидание. Хосок отстраняется, подозрительно вглядывается в блестящие глаза и гадает, когда Чонгук успел стать таким откровенным и бесстрашным. — Просто я чувствую твой стояк своим бедром, — поясняет младший и улыбается ярко. Хосок эту улыбку зеркалит, закрывает глаза и утягивает младшего в долгий томный поцелуй. Есть годы, что не стоят дня. Хосок готов отдать всё, что у него было до Чонгука за ещё одно такое вот утро. Он бы всю свою жизнь отдал за эти влюблённые, смотрящие только на него глаза, его нежные руки, сбитое дыхание, крепкие объятия и всё то же «Хён, я люблю тебя».***
А потом они действительно идут на настоящее свидание. Наконец-то. Едят сладкую вату, делают много фотографий, которые младший тут же выкладывает в инстраграм, в первую очередь для Чимина конечно, а после уже для Намджуна, Юнги, Тэхёна и вообще всего мира. А ещё у Чонгука стойкое желание взобраться на ближайшую крышу небоскрёба и прокричать о том, что хён его. — Я же вылитый тигр! — хвастается младший, примеряя ободок с тигриными ушками. «Да, очень милый тигрёнок», — думается старшему, но Гуку такое не понравится, поэтому: — Ты больше на птичку похож, — да, это было явно не лучше. Чонгук смеётся заливисто и в итоге ходит в этом обруче до конца дня. А для Хосока покупает милые ушки кота. — Я не пойду на вертушки. Это же пиздец как страшно! — почти орёт старший перед устрашающим аттракционом. — Не волнуйся, я же рядом, — мягко отзывается Чонгук и берёт за руку. И Хосок знает, что это «я рядом» касается не только аттракционов. Что это значит «в любой ситуации», «при любых обстоятельствах» и «навсегда». Поэтому беззаботно улыбается, сжимает руку младшего посильней и больше не боится.***
Они сидят на скамейке, выдохшиеся после насыщенного дня, попивая горячий кофе и соприкасаясь плечами, иногда толкая друг друга в шутку. Между ними уютное молчание, в котором скрывается множество важных слов. — Хён, я серьёзно, хватит приставать к Чимину, — в шутку возмущается Чонгук, в очередной раз толкая в плечо. — Просто Чимини милый. Он просто создан для того, чтобы тискать его, — парирует Хосок, наблюдая за реакцией любимого. У Гука лицо насупленное, бровки сведены к переносице и губы немного выпучены. Мило. — Ты ревнуешь, что ли? — дразнит старший. — Ничего я не ревную, — складывает руки у груди младший и немного отворачивается, всем видом выдавая негодование и возмущение. А ещё пытаясь скрыть смущение. — Чонгук, — Хосок берёт лицо любимого в руки и смотрит внимательно и чересчур уж серьёзно, — если Чимин создан для того, чтобы тискать его, то ты создан, чтобы я любил тебя больше жизни. Я люблю тебя, так что тебе не о чём волноваться. — Я знаю, знаю, но… — Гук прикрывает глаза и откровенно наслаждается лёгким поглаживанием своей щеки холодными пальцами старшего. — Хотя знаешь, продолжай ревновать, — смеётся старший и рушит момент, — это мило. Ты милый. — Я не милый, — возмущается младший, но когда Хосок берёт его руку в свою, переплетает пальцы и засовывает в свой тёплый карман — не сопротивляется. — Даже не представляешь насколько. Ещё один потрясающий день рядом. Вместе. Рука об руку. Плечом к плечу. В улыбках, поцелуях, словах любви и бесконечного счастья. Сколько таких дней им отведено? Сто, десять или всего один? Это, на самом деле, совсем неважно, потому что они будут дорожить каждым. Запоминать, выжигать на сетчатке, пропускать через себя, запускать под кожу, не отпускать. Они знают, что им просто повезло. Что есть множество таких же историй с более печальным финалом. Они лишь одни из немногих, кому удалось успеть/удержать/спасти друг друга/вовремя сказать нужные слова. Это счастье кажется таким недолговечным, минутным, эфемерным и иногда совсем нереальным. Хосок всё ещё боится надоесть Чонгуку или наделать каких-то глупостей, тем самым оттолкнув его от себя. Младший всё ещё боится, что однажды проснётся, и Хосока не будет рядом, а смятая постель на второй половине будет холодной. И они знают, что после белой полосы обязательно последует чёрная, и что всё хорошее рано или поздно заканчивается. Но даже на этой чёрной полосе они постараются сохранить себя такими, какие они есть. Они обязательно смогут защитить свои чувства, которые взращивались так долго и трепетно. И они знают, что после заката обязательно наступит рассвет, что ночь сменится днём, и что после боли обязательно придёт облегчение. Жизнь вообще — сложная штука, и всегда найдутся люди, которые не примут, не поймут и не одобрят. Ну и что? Они уже достаточно настрадались и могут позволить себе быть по уши влюблёнными.