der Sammelband

Саша не любит Москву. В Москве другие люди, другой воздух, другие улицы. Москва хмурая, чужая, равнодушная. Москва везде и всюду пестрит красным цветом, вплетая его в закаты, архитектуру и в футбольные клубы. Разбавленный белым, синим, зелёным — красный буквально въедается в футболки, напрямую ассоциируя себя с московскими командами. Петербург же для Саши — второй дом. И всегда Петербург для него останется целиком и полностью сине-бело-голубым, спокойным и светлым, как безоблачное летнее небо. В Петербурге пробки не такие, как в Москве, другой метрополитен, другие люди. Даже дышится, кажется, легче. Саша летит на финальную игру вместе со всей командой, надеясь не пересечься с Широковым. Саше нужно думать о предстоящем матче, но все мысли заняты другим. У него всякий раз рука тянется к телефону, чтобы написать что-то вроде: «Знаешь, а я в Москве». Только это глупо, Рома ведь и так наверняка в курсе. Саша нервно крутит в руках наушники, смотрит на облака в иллюминаторе и почти не общается с товарищами. На душе скребут кошки. Последняя игра, выход на поле под конец второго тайма, победа, которая, в общем-то, ничего не значит. Все проносится перед глазами так стремительно, что Саша даже не успевает осознать — сезон закончен. Он улыбается, обнимается со всеми, кто подходит, и старательно не смотрит на трибуны. Пытается не выискивать взглядом того, кого меньше (больше) всего хочется видеть сейчас. Саша возвращается в раздевалку вместе с командой, неспеша собирается и выходит на улицу одним из последних, почти тут же натолкнувшись на знакомый силуэт у машины. Черт. — Поздравляю, — Рома улыбается той-самой-улыбкой, а у Саши будто ноги к асфальту приросли. Он рассеяно кивает, делает неловкий шаг навстречу и замирает. Непозволительно близко. Невозможно рядом. — Ты был на игре? — Не успел, но о результатах знаю. Лига Европы — это тоже хорошо. — Хорошо, да, — эхом отзывается Саша. — Когда у тебя самолёт? — Рома выглядит таким расслаблено-безмятежным, что это немного сбивает с толку. В джинсах, простой футболке и лёгкой куртке — по-домашнему простой Широков кажется полной противоположностью всем тем фотографиям в дурацких костюмах. Саша считает, что эта глупая официальщина ему совсем не идёт. — Утром. Спешить-то уже особо не куда. Рома удовлетворённо кивает и обходит машину, хватаясь за ручку двери с водительской стороны. — Садись, — и прежде, чем Саша успевает открыть рот, добавляет: — Без лишних вопросов. Они долго едут по вечереющей Москве, застревая в бесконечных пробках, Саша старательно любуется видами за окном, которые ему совсем не по душе. Но это лучшая перспектива, чем неотрывно пялиться на Широкова. Рома молчит, изредка недовольно фыркает, когда они подолгу стоят в пробке, и тихо цедит ругательства сквозь зубы. Когда они добираются до места назначения, Широков паркует машину в каком-то дворе, хватает растерянного Сашу за руку и заводит в подъезд. Он понимает, что это точно не дом, в котором живёт Рома, но Саше плевать. Саша крепче зажимает в пальцах чужую ладонь и, как мантру, крутит в голове: «Неотпускайнеотпускайнеотпускай» Они поднимаются на лифте на последний этаж, Рома выводит удивленного Кержакова на крышу и, к его разочарованию, выпускает ладонь из своей руки. Саша выдыхает с едва заметным сожалением и вопросительно смотрит на Широкова. — Не спрашивай. Не надо. И Саша не спрашивает. Они садятся недалеко от края, пьют белое вино, которое Рома принес с собой в рюкзаке, едят жутко вредные покупные сэндвичи и разговаривают о всякой ерунде. О чем угодно, кроме футбола. О чем угодно, кроме их отношений. О чем угодно, кроме будущего. Хотя последнюю тему Широков все же пытается затронуть: — Прошли слухи о том, что ты хочешь завершить карьеру. Это правда? Саша молчит, уткнувшись носом в бокал и давит в себе все язвительные варианты ответов. Ему хочется сказать, что о Роме тогда тоже ходили слухи, когда он покидал «Зенит». Что он молчал до последнего. Что Саша узнал все из интернета, а не от Широкова лично. И это было сильным ударом для него. — В Питере закаты все равно красивее, — вместо ответа выдает Керж, поднимая взгляд к небу. — Твой Питер серый и унылый, — усмехается Рома, делая маленький глоток из бокала. Он так ненавязчиво выделяет слово «твой», но Саша все равно морщится и качает головой. Он с минуту молчит, будто решая про себя, что делать дальше, затем тихо просит: — Поцелуй меня. — Уверен? Тебе же будет хуже, — Рома кажется таким ужасно равнодушным, что Саше и правда хочется передумать, но он все же повторяет: — Поцелуй меня. Терпкая кислинка белого сухого на губах Ромы пьянит больше, чем выпитые до этого четыре бокала. Саша отчаянно цепляется пальцами за ворот футболки, притягивая ближе, наслаждаясь столь желанным моментом. В груди что-то колет, мешает нормально вдохнуть, но Саша готов и вовсе не дышать, лишь бы поцелуй не прервался. — Держи себя в руках, — дразнящий шепот и новое столкновение губ. Они старательно выжигают искру, не надеясь вырастить из нее пламя: костёр потух уже давно. Но сейчас Саше хочется верить, что все хорошо. На эти несколько минут — все хорошо. Саша не любит Москву. Саша (не) любит Широкова.