Эти лиловые цвета/These mauve colours

      Влюблённость в Леонардо не была выбором: как минимум, Эцио такового не делал. В жизни он принял много тяжёлых решений, но если бы нужно было выбирать, любить Леонардо или нет, то это скорее всего был бы самый лёгкий выбор из всех.       Когда он это осознал, в этом не оказалось ничего неожиданного. Не то чтобы он обнаружил резкую перемену в себе или в Леонардо, которая перевернула бы весь мир с ног на голову и изменила всё его мировоззрение. Это определённо не была любовь с первого взгляда. В юношеские годы Эцио верил, что он любил Кристину именно так, но теперь он знал, что любовь, настоящая любовь, так не начинается. Любовь – это то, что появляется со временем.       Это было нечто спокойное, как подтверждение тому, что уже давно было известно. Леонардо был дорог ему с самого начала; он был единственным другом, на которого Эцио мог рассчитывать, которому мог всегда верить. Те мирные моменты между миссиями, когда он посещал мастерскую художника со страницей кодекса или просто передохнуть, были тихой гаванью в шторме для вечно занятого ассасина. Так что когда в один из таких драгоценных моментов в мастерской его осенило, всё встало на свои места.       В тот день в Венеции уже наступила весна. Солнце наконец вновь начало улыбаться, разливая вокруг свои лучи, которые просто растапливали затянувшуюся прохладу. Окно в мастерской было открыто, позволяя воздуху снаружи уносить застоялый запах краски и других химикатов. Хоть зловоние каналов и не очень способствовало очищению воздуха, ассасина это не волновало. Эцио снял капюшон и стоял у окна с закрытыми глазами, облокотившись на подоконник и наслаждаясь солнцем. Леонардо тоже стоял. Он работал над одним заказом, портретом даже слишком юной жены одного купца. Сходство было невероятным, но этот idiota захотел, чтобы её лицо было обрамлено цветами. «Барвинками» всех расцветок. Эцио решил не спрашивать зачем, да и Леонардо тоже, хоть купец и подчеркнул их значение.       Сдавленное ругательство, сорвавшееся с губ художника, отвлекло внимание Эцио от окна. Он прошёл вглубь комнаты и повернулся к Леонардо. - Эта леди волнует тебя, друг мой? – спросил он с лёгкой улыбкой на губах, пересечённых шрамом. Леонардо расстроенно вздохнул. - Нет, но я не могу сказать того же о цветах, - он нахмурился, смотря в одну точку на полотне так сосредоточенно, что смотри он ещё немного дольше, прожёг бы в нём дыру. Лёгкой, пружинистой походкой Эцио подошёл и встал у друга за спиной, чтобы взглянуть на картину.       Женщина была хороша в своей простоте, подумал ассасин. Не невероятная красавица, но достаточно привлекательна, с каштановыми волосами и аккуратным носиком. Но не мадонна завладела вниманием Леонардо, нет: это был один из маленьких лиловых цветочков сбоку от её лица. Леонардо уже нарисовал множество таких, цветы занимали всю нижнюю часть картины и теперь начинали появляться на портрете и справа. Но, видимо, Леонардо был недоволен одним-единственным. - А что не так с цветами? – спросил Эцио. – Мне всё нравится. Его друг лишь коротко и низко посмеялся, что больше было похоже на вздох. - Спасибо, Эцио, но, надеюсь, ты мне простишь, если я останусь при своём мнении, - сказал он без тени злобы. Эцио скрестил руки. - Что беспокоит тебя? – настаивал он. Леонардо почесал нос, слегка хмурясь, после чего взялся за подбородок. - Я пытаюсь работать быстрее и так же качественно, как ты и сам видишь с этим цветком. Он неряшлив, а я сам никогда не неряшлив, просто ничего не могу с этим поделать. Мне не нравится этот цветок, потому что он не соответствует моим требованиям, а это заставляет меня чувствовать себя… - Леонардо говорил быстро, слова слетали с его губ все сразу, будто жаждали вырваться наружу. - Куда ты торопишься, мой друг? – спросил Эцио. - Я уже опаздываю с этим заказом, и не хочу задерживать его ещё больше, чем он уже и так есть, - ответил Леонардо, покусывая губу. Прядь его волос выскочила из-за уха, и он быстро заправил её обратно рукой, в которой держал кисточку, оставляя у себя на щеке сине-фиолетовый мазок краски. Не похоже, что он это заметил. Эцио улыбнулся. - Я вообще удивляюсь, что у тебя ещё кто-то что-то заказывает, учитывая то, как редко ты заканчиваешь работы, - он немного подтрунивал. А затем Леонардо засмеялся легко и от всего сердца. Смех был коротким, но таким свободным; этот смех прозвучал так чисто, будто колокольчик в стенах мастерской. Он длился совсем недолго: секунду, две, максимум три. Но в тот момент всё будто замедлилось; Леонардо словно собрал в себе весь свет в комнате, а окружение как бы само хотело его выделить.       Он сам был центром комнаты, светясь как весеннее солнце. Знакомое и любимое чувство разлилось у Эцио в груди. Оно разошлось от сердца по конечностям, всё тело его было им охвачено. То чувство приятно щекотало, оно болело, болело в левой части груди, но он радостно встречал эту боль. И была нотка желания, эта жажда обостряла все чувства. Необъяснимо, но факт: Эцио всегда чувствовал себя так здесь. Ему хотелось другого, большего, но радость затмевала это всё.       Только Леонардо мог быть причиной такой радости Эцио, даже смеясь над тем, что еле можно назвать шуткой. Довольная улыбка Эцио была столь широка, что у него уже болели щёки. Прекрасное, невероятное ощущение – знать, что ты один из немногих (если не единственный), кто может вызвать такую резкую перемену в Леонардо, вытаскивая его из этого «серого» настроения. Эцио очень гордился тем, что Леонардо делился с ним этими личными частичками самого себя.       И тогда это произошло. Когда Леонардо полностью повернулся к Эцио с той улыбкой, обращённой только к нему. Его светлые волосы блестели, веснушки, разбросанные по щекам, обрамляли ту самую улыбку. В его глазах был такой блеск, какой Эцио не смог бы правильно описать. Леонардо был красив.       Ощущение не было похоже на удар в живот, а скорее на лёгкий подзатыльник, точно такой же, как в юности, когда матери Эцио казалось, что он бестолковый, или один из тех, которые ему отвешивал Федерико всю его жизнь, чтобы подразнить. - Дурак, - оно говорило. – Это было понятно уже так давно.       Он любил Леонардо. И знал это, конечно же знал. Эцио по природе своей был любящим, а Леонардо был его дражайшим другом, но       Он был влюблён в Леонардо. И он не мог отметить точное время, когда это произошло или определённое событие. Всё, что он знал, так это что весь процесс занял много времени. Всё строилось шаг за шагом, с тех пор как Леонардо взял его к себе и помог ему – кому-то, кого он едва ли знал – после смерти его отца и братьев. Это было результатом цепи событий и многих лет, собранных вместе и огранённых, и вот оно: буквально лежит перед ним в своей целостности и цветёт как этот дурацкий барвинок. И ничто заметно не изменилось. Всё, о чём думал Эцио, было: «Я был так слеп» и «И что же мне теперь делать?» - Они всё настаивают, потому что знают, что результат стоит ожиданий, - сказал Леонардо, даже не подозревая о том выводе, к которому Эцио только что пришёл. Эта маленькая мысль повлияла на ассасина даже больше, чем предыдущая. Потому что Леонардо не знал!       Эцио должен был сказать ему – нет, показать ему! После всего, что Леонардо сделал, как много значил, меньшим, что он заслужил, было то, чтобы Эцио сделал всё как надо. Он мог просто решить всё здесь и сейчас, как ему этого очень хотелось, но он отмёл этот вариант. Это было бы не честно по отношению к Леонардо. Было бы лучше, если бы он вложил в это усилия так, чтобы гений мог потом сложить все кусочки воедино. Да и если бы Эцио просто излил свои чувства сразу, это могло бы напугать художника или вынудить его ответить взаимностью, а этого Эцио бы не смог перенести.       Нет, он должен был сделать это правильно.       Эцио сглотнул и улыбнулся Леонардо в ответ. - Я считаю, что так и есть, - признал Эцио. – Ведь ты лучший художник во всей Италии, - и перед тем, как Леонардо успел бы возразить, он добавил. –Ты бы согласился нарисовать меня?       Он не был уверен, надеялся он сам или нет на то, что Леонардо ухватится за эту неприкрытую привязанность, скрытую в этих словах, что он не акцентирует внимание на том, что, задавая вопрос, Эцио сделал шаг ближе; что Леонардо не задумается над тем, как Эцио легонько прислонился к самому краю его личного пространства или как взгляд Эцио постоянно и невольно падал на его губы.       Лицо Леонардо выражало нечто, что можно было назвать недовольством. - Даже не испытывай меня, Эцио. Мне действительно нужно это закончить, - настоял он. – В противном случае мне не заплатят. - Но это не отказ. - Эцио.       Ассасин поднял руки в своём поражении. - Прошу прощения, друг мой, - сказал он, а затем указал на портрет. – Мне не стоит отвлекать тебя от твоих цветов.       Художник вздохнул, но он не был раздражён. Наоборот, эмоции Леонардо выражали такую нежность, что Эцио опять заметил: его сердце буквально разрывалось на части от этого зрелища. Действительно слеп. - Всё в порядке, Эцио, я рад таким отвлечениям, - заверил его Леонардо. Эцио направился к открытому окну. - В любом случае, я вспомнил, что у меня есть кое-какие дела, - сказал ассасин. И это будто опустошило Леонардо в один миг. - Оу. - Это не займёт много времени, мой друг, - сказал Эцио. – Я обещаю. - Просто постарайся не попасть в неприятности, - ответил Леонардо. Эцио засмеялся. - А вот этого я обещать не смогу.       С этими словами Эцио забрался на подоконник и запрыгнул на крышу.

***

      Эцио не мог припомнить, чтобы когда-то покупал цветы, он предпочитал находить их. Он смог распознать некоторые целебные растения и цветы, которые мать ставила в вазах дома, но не был уверен, что помнил названия.       Так что он перепрыгивал с крыши на крышу, прочёсывая Венецию в поисках цели. В конце концов он нашёл нечто, что выглядело как барв.. ,( Барвинки? Да. Барвинки ) когда прыгал между двумя зданиями, которые разделял небольшой канал. Расстояние было достаточно большим, чтобы Эцио не смог допрыгнуть или ухватиться за края плитки. Вместо этого он зацепился за край балкона. Дерево жалобно заскрипело из-за неожиданности пришедшегося на него веса, но выдержало. Эцио подтянулся, еле дыша от напряжения.       А потом он застыл, потому что в горшках было посажено несколько сиреневато-голубоватых цветочков. Всё ещё остановившись на полпути, с занятыми руками и ногами, Эцио улыбнулся. Он подтянулся дальше, полностью становясь на балкон. Многие украшают такие балкончики цветами, но у тех, кто занимался именно этим, определённо было много времени. Вообще, он был удивлён, что смог забраться сюда, ничего не сорвав вниз. Цветы переливались мириадами оттенков, разнообразием видов со всей Италии, если не Европы. Цветами было уставлено всё от перегородки до крыши над ней. С потолка также свисали горшки, многие из них с какой-то лозой, спадающей с края, почки и листья которой росли дальше, подвешенные в воздухе. А сам воздух был наполнен конфликтующей между собой смесью многих индивидуальных запахов, смесью сильной, но не такой навязчивой, как любые духи, с которыми Эцио ранее сталкивался. Этот балкон был маленьким мирком.       Он встряхнул головой, чтобы прогнать наваждение.       Потом он аккуратно взял один цветочек между большим и указательным пальцем, ощущая кожей мягкость бледных, но поразительных лепестков.       Скрип открывающейся двери привлёк внимание, поэтому Эцио быстро сорвал бутон и повернулся. В дверном проёме стояла пожилая дама с волосами цвета благородного серебра, с морщинками у глаз и рта. Её спина не была сгорблена, но она всё равно было где-то на голову ниже. Женщина выглядела гордо и достойно, её волосы были уложены в аккуратную причёску, хоть платье её и было незамысловатым.       На присутствие чужака в своём оазисе она отреагировала лишь нахмурив брови и искоса на него взглянув. Тишина некомфортно затянулась, пока двое друг друга разглядывали. Дама оглядывала его с ног до головы, и Эцио почувствовал себя неестественно взволнованным. - Buona giornata, signora*, - наконец сказал Эцио. Женщина скрестила руки. Эцио тяжело сглотнул. - Ты тот stolto**, который вечно носится по крышам и устраивает беспорядки, - предположила она. Эцио лишь сдавленно хихикнул. - Да.       Её взгляд опустился на его руку, всё ещё сжимающую цветок. - И ты воруешь с моего балкона потому что…?       У неё был тот самый взгляд каждой женщины её возраста. Этот взгляд «ты не сможешь меня обмануть», потому что они всё это уже слышали. Врать ей не было никакого смысла, подумал Эцио, потому что она бы его с этим просто так не отпустила.       Он был крайне близко с этим знаком, потому что его мать тоже этим страдала. Он был уверен, что с годами эта привычка бы обострилась, если бы не-       В любом случае, не стоило обманывать эту леди. - Я искал цветы, чтобы подарить их моему другу, - сказал он. Женщина бросила на него знающий взгляд. - Тогда попробуй подарить белые барвинки, - предложила она. – У каждого цвета есть своё значение: тот, что ты взял, означает чистоту и, прошу прощения, молодой человек, но не похоже, что это о тебе. Если хочешь сказать всё прямо, то стоит выбрать гвоздики, ведь они символизируют любовь и брак. Лучше передадут смысл.       Эцио непонимающе моргнул. - Что?       Она вздохнула. - Я флорист. И я уже привыкла помогать с ухаживаниями, - объяснила она. – А теперь, ты берёшь гвоздики или всё-таки выбрал барвинки?       До Эцио всё равно немного не дошло. - Мы-, Я не-, Я ещё не ухаживаю, - сказал он, запинаясь, морщась от того, как нелепо прозвучали его же слова. - Ну, в таком случае я настоятельно рекомендую гвоздики. Просто и ясно, - сказала она. Эцио стал рассматривать свои ботинки и почесал шею. - Это должны быть барвинки, - сказал он смято. Женщина только хмыкнула. - Ebbene***, жди здесь, - сказала она и зашла в помещение. Минуту спустя она вернулась с парой небольших ножниц и лентой, потом протянула их ассасину, а он взял их уже рефлекторно. Она закатала рукава платья и аккуратно потянулась за цветами, потом взяла стебелёк легко, словно пёрышко. - Режь, где я говорю, - сказала она. Эцио наклонился, чтобы обрезать стебель. Она взяла ещё один и повторила, - Ещё раз.       Это продолжалось вплоть до того момента, пока у женщины в руках не собрался небольшой букетик цветов, и она не сказала, что этого хватит. Плавными, отточенными движениями она взяла ленту и перевязала стебли, после чего бесцеремонно протянула Эцио букет. - Не упади в канал, stolto, - сказала она. – Они должны быть в воде, но не тонуть в ней. Эцио благодарно поклонился. - Grazie, madonna***, - перед тем, как спрыгнуть с балкона и направиться обратно к мастерской, он увидел, как она закатывает глаза.

***

      Солнце было ещё высоко небе, когда Эцио влетел в открытое окно студии и крикнул «Леонардо!» вместо приветствия. Ассасин тяжело дышал, ведь он нёсся на своих двоих всю дорогу обратно, но возбуждённая розовинка на его лице и испарина были также частью эйфорического триумфа: букет остался целым и почти не помялся. Один стебелёк погнулся, из-за чего барвинок грустно склонился, но Эцио всё ещё считал это успехом. Карабкаться по зданиям, используя только одну руку, оказалось намного сложнее, чем он думал.       Леонардо наконец сменил картину на загромождённый рабочий стол. Он сидел с блокнотом и пером в руках, на столе были разложены какие-то листки; он опять работал над своими изобретениями. Его глаза сразу же взметнулись к ассасину, как только тот его позвал, и он широко улыбнулся. - Эцио! Ты вернулся так скоро? – поприветствовал он. Капля чернил упала на пергамент с кончика его пера, оставляя после себя пятно, от которого уже не избавиться. Леонардо этого не заметил. Всё его внимание переместилось на друга. У Леонардо на щеке всё ещё был тот мазок краски с утра, заметил Эцио. - Я же сказал, что это не займёт много времени, - ответил Эцио, направляясь к столу. Как только он подошёл достаточно близко, то протянул Леонардо букет. Брови художника взметнулись вверх, а глаза удивлённо распахнулись. Он взял цветы и легко прошёлся пальцами по лепесткам. - Это…? – не веря своим глазам, он перевёл взгляд с цветов на Эцио. Ассасин пожал плечами. - Я знал, что твоя память получше, чем у многих, но я думал, что ты немного постараешься.       Леонардо засмеялся, всё ещё не веря в то, что держит в руках. – Мне уже стоило перестать удивляться всему, что ты делаешь, Эцио, - он покачал головой, - Где ты вообще их нашёл? - спросил он. - Это было совсем не трудно, - соврал он, вспоминая все те разы, когда он чуть не сорвался вниз, направляясь сюда. – У тебя есть, во что их поставить? – спросил он. – Им нужна вода, иначе они долго не протянут.       Леонардо ахнул. - У меня должен быть стакан где-то тут. Жди здесь, а я пойду посмотрю.

***

      Леонардо даже не знал, что ему думать.       Обычно его голова была настолько полна идеями, что трудно было выбрать какой-то один путь, а теперь тишина, смятение и полная пустота. Только Эцио имел такой сильный эффект на него, он знал. Леонардо не тянуло к нему с самого начала, к этому человеку, который не стеснялся быть собой. Который всегда заботился о других больше, чем о себе. Леонардо, конечно, и представить не мог, что произойдёт дальше, когда они с Эцио впервые встретились; да и он был слишком занят разговором с Марией.Марией, которая знала его перед тем, как он сделал себе какое-никакое имя; которая могла собрать воедино все его бессвязные наброски и полузаконченные идеи, с которыми он сам никогда не справлялся.       Так что когда Эцио обратился к нему за помощью после той адской трагедии, он даже не раздумывал. Он бы никогда его не прогнал. И тогда проявилась эта связь между ними, все линии стали чёткими. Леонардо был совсем молод, и сильная любовь была ему чужда, хоть он и знал, чем заканчивались все его юношеские влюблённости. Но он разбирался в любви достаточно хорошо, чтобы распознать все знаки. Его бешено колотящееся сердце, живот, который будто скручивался в узел, эта боль в груди. Он понимал что это, как и понимал, что просто так это не остановить. Отрицание только отсрочит неизбежное, так что Леонардо просто открыл своё сердце. Стоит отметить, что обычно все его отношения не заходили далеко, поэтому сейчас он пускал Эцио на ещё нетронутую территорию.       Но несмотря на это он не мог найти в себе сил переступить эту грань в новый мир. Он балансировал на краю, не решаясь на первый шаг.       Леонардо не знал, что ему думать, потому что после всех тех лет, что он знал, но не осмеливался, видимо, Эцио решил взять дело в свои руки. Он не был уверен, как он это понял, но чувствовал это. Леонардо уже видел решительного Эцио, и, как он уже сказал, тот не боится выпускать эмоции наружу. Как только в обозримом будущем появлялась новая миссия, это сразу же отражалось во всём теле Эцио. Он невероятно сосредотачивался на оттачивании какого-либо приёма или на чём-то ещё, и Леонардо уже тысячу раз ловил себя на том, что восхищается этим качеством, и немного напуган им одновременно.       Но сейчас объектом его сосредоточения стал Леонардо, и тот не знал ни что думать, ни что, тем более, делать.       Поэтому он просто спустился по лестнице, нашёл стакан – один из тех, который не был в пыли или заполнен карандашами и прочим мусором – и аккуратно поставил в него барвинки. Потом он не спеша налил в него воды где-то наполовину и посмотрел на результат. Цветы были именно того лилового оттенка, который он так долго старался передать. Леонардо знал, что когда утром сетовал Эцио на портрет, то немного преувеличил, да и его печаль была вызвана скорее тем, что его принимают за низкооплачиваемого художника. Он бы предпочёл, чтобы люди оценили его изобретения, его науку, но вместо этого он писал портрет за портретом.       Ему не нужны были цветы, И Эцио знал это. Цветы были просто частью какой-то шутки, но ещё и милым жестом, таким, который задевал в сердце какие-то струны и вызывал нежную улыбку на лице Леонардо, когда он касался букета. Ещё больше он улыбался, когда держал в руках барвинок со сломанным стеблем, просто потому что он так напоминал ему Эцио.       Это могут быть просто цветы без какого-либо определённого значения или это может быть знак, и Леонардо хотел верить, что надеется он не зря. Но он не уверен.       Всего лишь крохотная надежда, но Леонардо уже держал её в сердце.       Собрав все свои мысли в кучу, Леонардо взял импровизированную вазу и вернулся к Эцио.