Смешная султанша

— Ты не мог знать, что я приеду. — Глядя на специально подготовленное для неё место за столом, произнесла Селен. — Я жду тебе уже три дня. — Бастьен улыбнулся, словно разговаривал с ребёнком, совсем не знающим взрослой жизни.       В полумраке поместья, которое герцог Бастьен без зазрения совести называл фамильным, таилось достаточно много узких комнат. Зал, что использовался как столовая, располагался на первом этаже, сразу после просторного холла. Куда-то в сторону уходил коридор ведущий к кухне, прачечной и прочим необходимым техническим помещениям. Где-то там же жила и прислуга. На втором этаже было сразу четыре комнаты: спальня герцога, его рабочий кабинет, библиотека и детская. Третий этаж не использовался. Самой богатой комнатой считалась спальня дочери герцога, в честь матери названной Ханной. Девочкой она была требовательной, малость избалованной, но Бастьен полностью это осознавал и не хотел ничего менять. Потакая капризам дочери, самым строгим наказанием для неё был запрет есть то, что она любила. Вне зависимости от степени проступка.       Ужинал герцог всегда один, отдельно от дочери. Она напоминала ему о матери, а ближе к закату уставший герцог начинал чувствовать себя подавленным и ему хотелось побыть одному, без посторонних. Обычно всё проходило без изменений, но вот со дня возвращения от королевы, каждый раз спускаясь к ужину, Бастьен просил поставить ещё одну тарелку. Так же он стал ещё более закрытым, почти не разговаривал с прислугой и в основном кивал в ответ на вопросы. Но когда долгожданная гостья появилась на пороге поместья, герцог заметно повеселел. Они вели непринуждённую беседу о том, что пропустила Селен за время отсутствия. Бастьен рассказал ей про то, как развивались отношения Марии с королём, как он находил себе любовниц и как в последствии она замахнулась на переворот. А потом перешёл к собственной истории, которую Селен слушала с большим интересом, мысленно возвращаясь в то время, когда была совсем молода. — На ком же ты женился? — Без единого признака ревности, спросила она. — Леди Ханна Джейн, — немного виновато произнёс Бастьен, а потом улыбнулся. — Ты должна её помнить. — Подумать только, Генриетта была права! — Глаза Селен широко раскрылись, она засмеялась — Знаешь, я так её боялась! Эта леди Ханна Джейн определённо очень хваткая. — В следующее мгновение лицо Селен изменилось. — Но мне сказали, что она умерла, сочувствую. — Не могу посочувствовать твоей потере. — Вдруг отозвался Бастьен и, заметив, что Селен постаралась не обратить на это внимание, продолжил. — После смерти Ханны я потерял многое. Например, земли, которые пришли с приданным. Брат Ханны обвинил меня в её смерти, будто это я её убил. Знаешь, что именно он потребовал? Вернуть приданное и ещё, в качестве покрытия ущерба, часть владений. Король встал на его сторону. Так я лишился замка, зато, — он обвёл взглядом зал, в котором они сидели, — сохранил это место. — Это ерунда! — Возмутилась Селен. — У него наверняка не было доказательств, ты просто мог всё отрицать. — Король принял его слова за правду, потому что я согласился на дуэль с Джеймсом. — Зачем? — Селен всё ещё казалась удивлённой.       Но тут Бастьен нахмурился, сжал в руках вилку и бросил на собеседницу серьёзный взгляд. — Как бы ещё я мог очистить свою честь?       Селен вздохнула и отвела взгляд в сторону. Учитывая, что герцог жив, а земель нет, вероятно, победителя не было. Она уже и забыла, как здесь щепетильны в подобных вопросах. Среди тех же пашей могли быть разные дела, но никто бы не опустился до открытых конфликтов. Хотя, вероятно, она не всё знала. Тот же Ахмед мог кинуться с кулаками на любого, кто пойдёт против него. Конечно, не сразу, но мог. Чем же благородные герцоги хуже? Селен не хотелось комментировать услышанное, и она постаралась подобрать новую тему для обсуждения. Но услышала голос Бастьена. — А как ты думаешь восстанавливать свою репутацию? — Я? — Селен покопалась вилкой в тарелке. — О чём ты? — Брак с иноверцем — это большое пятно в твоей жизни. Ещё и ребёнок от него. — Бастьен приподнял брови. — Слава Богу, что девочка!       Пару мгновений Селен сидела неподвижно. Она знала, что ей обязательно ткнут этим, обязательно будут укорять. И учитывая, что в этот дом она приехала с определённой целью… ей нужно было подобрать ответ. — Что ты можешь мне предложить? Епископ уже говорил о крещении и возвращении в лоно местной церкви. — Она пожала плечами. — Мне казалось, этого будет достаточно. — О, уверен, епископ сделал всё, чтобы расположить тебя к себе. — Бастьен усмехнулся. — Свет не видывал человека более лживого и в то же время умного. Где бы он не был, сразу оказывался рядом с источником власти. Но я могу его понять. — Герцог положил вилку, облокотился руками на стол и немного наклонился вперёд, чтобы оказаться чуть ближе к Селен. — Королева может сколько угодно думать, что владеет Францией, на деле это уже не так. Её сын — король, и мать к власти не допустит. — Но ты всё ещё её поддерживаешь. — Заметила Селен. — Я не привык отказываться от целей. — Вкрадчиво ответил герцог. — Я либо помогу ей вернуть влияние, либо погибну вместе с ней. Однако ты приехала не для того, чтобы узнавать о моём прошлом и говорить о политике. Тебе нужно это.       Бастьен опустил руку в карман, вынул оттуда печать и со снисходительной улыбкой, поставил перед Селен. Она смотрела на эту вещицу, не проявляя никаких эмоций. Но Бастьен знал, что мог потребовать епископ и на что мог рассчитывать. Сам герцог относился к Ришелье нейтрально, мог и критиковать и соглашаться с его поступками, но одного отрицать не мог. Ему одинаково верил и король и Мария Медичи. А сам епископ не верит никому. Оценивая ситуацию и положение Валерии, герцог намеревался сам устроить всё на своё усмотрение. И поэтому, пока Селен сомневалась, у него было время примириться с совестью и сделать самую крупную ставку. — Скажу честно, я не хотела сводить всё к делам. — Селен улыбнулась, так просто и наигранно. — Но, видимо, моя судьба всегда будет зависеть от чьих-то печатей. — Мы никто без фамильных гербов, верно? — Бастьен усмехнулся.       Встав из-за стола, он подошел к двери, открыл её и что-то сказал ожидающей в коридоре прислуге. Селен не расслышала, что именно, но почувствовала, что именно в ближайшие несколько минут она примет очередное важное решение. Она делала так много раз. Сначала, когда решилась пойти к Султану, потом, когда украла печать, когда стала действовать против Сафие и когда… сбежала. С каждым днём пребывания во Франции Селен всё больше жалела о сделанном. Ей казалось, что всё будет куда быстрее и проще, но пока что её дочь спит на деревянной кровати, не выходит из съёмной комнаты и постоянно спрашивает про отца. Селен хотела, чтобы она жила лучше, чем в Старом дворце, а вышло всё куда хуже. — Если позволишь, я расскажу, как тебе нужно будет поступить. — Вернувшись на своё место, начал Бастьен. — Ты как и хотела напишешь прошение епископу, а в тексте вскользь упомянешь, что готова вернуться к праведной жизни. Так же упомянешь, что готова следовать всем его советам и будешь очень благодарна за любую возможность и за любую помощь.       Селен слушала его и что-то внутри неё холодело. Герцог, не прерывая своих речей, подлил себе в бокал вина, потом наполнил бокал собеседницы. Его не интересовала реакция Селен, уверенный в своей правоте, Бастьен думал, что и она поймёт. — А после запечатаешь письмо и поставишь печать моего дома. Знаешь, почему это на самом деле важно? — Он взглянул на девушку и мягко улыбнулся. — Из тебя сделают шпионку, скорее всего. Епископ убедит Марию взять тебя фрейлейной, как в прежние времена и попросит докладывать ему о всех мыслях и кознях королевы. Надо сделать вид, что ты полностью на это согласна. А к концу месяца мы поженимся.       Последнюю фразу он произнёс очень быстро, вскользь. После чего отвёл взгляд, сделал глоток вина и облокотился на спинку стула. Селен похолодела, на какое-то мгновение в голове стало пусто. Может она ослышалась? Но по самому Бастьену не скажешь, что он ошибся. Напротив, он ждал, терпеливо глядя на пламя горящей свечи. Селен обхватила голову руками. — Нельзя, султанши второй раз не влюбляются. — Ты хотела сказать, не выходят замуж. — Поправил её Бастьен. — Но, поверь, ни один священник, как только ты изъявишь желание, не признает ваш с османским варваром брак действительным. А моё имя очистит тебя от всех пересудов, тем более, ты была предназначена мне самим Богом. — С чего ты взял, что я была предназначена тебе? — Селен посмотрела на герцога. — А иначе зачем Он тебя вернул!       Воцарилась тишина. Они смотрели друг на друга, Бастьен с лёгкой улыбкой, а Селен полная растерянности и испуга. Через минуту в дверь постучали, девушка с пухлым лицом, в простом платье и переднике, принесла несколько листов бумаги и чернильницу. Она поставила её перед Селен, потом положила листы и только после этого протянула перо. — Мадемуазель, — проговорила она тоненьким голосом, который вовсе не сочетался с её внешностью. — Спасибо, — холодно ответила Селен, забрав перо, после чего проводила служанку взглядом. Она привыкла не говорить в присутствии посторонних, а сказать ей было что. Но, немного подумав, Селен решила чуть-чуть повременить с объяснениями. Обмакнув перо, она начала. Бастьен, подперев голову кулаком, наблюдал как перо царапает бумагу, прислушивался к этому шуршанию. А ещё он смотрел на руки, что держат перо. Он помнил руки Валерии, не раз вспоминал их, воссоздавая в мыслях её образ. Кисти рук запомнились ему так же ярко, как глаза и голос, по которому герцог её узнал. И сейчас, отвлёкшись от хруста пера, Бастьен рассматривал маленькие морщинки, которые появляются у женщин с годами. Те отметины времени, которые ещё не тронули лицо, но уже оставили след на руках. И в этих деталях скрывалось время и события, которые он уже никогда не вернёт.       Шуршание прекратилось и Бастьен, словно очнувшись, выпрямился. Он взглянул на текст, в руках Селен. Она ждала, пока чернила подсохнут и, заметив любопытство герцога, отложила листок подальше. Бастьен немного нахмурился. — Это не совсем то, что я тебе говорил. — Разумеется, письмо-то моё. — Просто ответила Селен, отодвинув бокал вина и потянувшись за кувшином с водой. — Сургуч у тебя есть?       Герцог протянул руку, у подсвечника всё это время лежал небольшой вытянутый кусочек красного сургуча. В полумраке его было трудно заметить. Продемонстрировав печать и сургуч, Бастьен сгрёб их в руку и сжал кулак. — Расскажи мне всё! — Что? — Селен, кажется, вовсе потерялась в мыслях. — Расскажи мне всё, что произошло с тобой в столице Империи. Расскажешь и потом поставишь печать.       Шантаж? Предложение женитьбы? Этот человек, вероятно, сошел с ума. Но и она не свята. И если он хочет, чтобы Селен рассказала, она расскажет. И, возможно, узнав все подробности, Бастьен передумает жениться и встречать её в принципе. Самое главное, пусть поставит печать, а дальше она разберётся. И Селен начала говорить. Голос звучал ровно, она почти не меняла его интонацию, ни на одном моменте. Для неё это было прекрасным прошлым, но вскоре оно померкнет, как померкло детство и юность, в стенах гарема. Селен рассказала всё, как её прятали в трюмах и каютах кораблей, как ее чуть не продали в Египте, как Сафие привела её во дворец. Как замирало сердце в ожидании встречи с Султаном, про попытки побега. Как Селен не смогла спасти подругу, как украла печать, как передала в руки Повелителя его собственную сестру. И то, как в тайне даже от самой себя, завидовала Кёсем. Как она шантажировала Халиме, как подожгла ковёр в комнате Фатьмы и как вытолкала в коридор Джихангира, закрыв за собой двери. И как солгала всем, пожертвовав всеми деньгами и титулами, что оставались у вдов, дабы дать дочери лучшую жизнь. Она сказала, что вернулась ради свободы, ради куда более крупных сумм, и если Бастьен даст её дочери своё имя и титул, Селен выйдет за него.       Лицо герцога изменилось, он смотрел куда-то в пустоту, словно сквозь Селен. Хмурый, тёмный и опустошенный взгляд Бастьена никак её не трогал. После небольшой паузы, он разжал ладонь и бросил на стол печать. Молча дождался, пока Селен сложит лист бумаги и оставит на красных каплях сургуча оттиск герба. Потом он залпом допил вино в бокале, забрал печать и, встав из-за стола, устало махнул рукой. — Тебя проводят. — Бастьен, — осторожно позвала Селен, и он остановился прямо у лестницы, но не обернулся. — Спасибо.       Ответа не последовало. Селен выдохнула, забрала конверт и быстро покинула поместье. Им нужно было многое пережить и осознать, что жизнь, которую они на время покинули, ушла далеко вперёд. Но и Бастьен, и Селен всё ещё были в голове молодыми, ещё вчерашними суженными, но на деле седеющий раньше срока герцог и бывшая фрейлейна без гроша в кармане. На улице всё ещё накрапывал дождь, гроза ушла и эти капли — её последние остатки. К полуночи остались только лужи, а к утру и те высохли.

***

      Солнце в этот день светило слишком ярко для этого времени года. Но лучи его были холодные, участившиеся грозы делали воздух влажным и прохладным. В пустой церкви, в которой эти самые лучи солнца создавали видимость священной благодати, пахло ладаном от утренней службы. Шаги епископа были почти не слышны, хотя передвигаться бесшумно по мраморным плитам довольно сложно. Он нашел Селен, стоящую на коленях напротив алтаря и держащей руки в молитвенном жесте. Глаза у неё были закрыты, но о присутствии епископа она знала, собственно, его и ждала. Письмо лежало прямо около её ног, на полу. Специально, чтобы не передавать из рук в руки, и чтобы никто не мог сказать, что это не случайность. Хотя кому говорить, в этой церкви они одни. — Здесь молиться куда спокойнее, — заметил молодой Ришелье, — чем во дворце османов. — Я не молилась во дворце, — открыв глаза, тихо ответила Селен. Их голоса и без того разносились эхом. — Последний раз я взывала к Господу на корабле с невольницами. До сего момента больше ни разу. — Вижу письмо Вы всё-таки написали. — Епископ бросил взгляд на конверт, который венчала печать с летящей птицей, и снова сосредоточился на иконах. — Если у вас есть какие-то просьбы, мадемуазель Валерия, скажите.       Арман уже был в курсе всех ходивших вокруг загадочной Валерии слухов, в том числе о тех, что говорили о её преданности. А ещё отметил, что она его не поправила. Значит, теперь она не станет акцентировать внимание на своём… Честно сказать, Арман не мог назвать это замужеством. Даже в его подпорченном политикой сознании связь с Султаном не оформлялась в понятие «брак» или «семья». В любом случае желаемое он получил. — Перед свадьбой я собираюсь придти к Вам на исповедь. — Селен взглянула на него снизу вверх. — Примете? — Как слуга Господа, я не могу вам отказать.       Епископ понимающе кивнул. Он сочувствовал ей отчасти, но только отчасти. Если бы он руководствовался только чувствами, не стоял бы здесь. Валерия не вызывала столько жалости, чтобы с первой же секунды начать помогать ей. Но Арман надеялся, строил планы, эта женщина со своим герцогом ещё ему послужат. И всё же спешить не стоит. Селен поднялась на ноги, учтиво попрощалась, сообщив о намерении продолжить общение, и, надвинув капюшон на лицо, покинула церковь. Последний раз она молилась на корабле и никогда больше, даже сейчас. Епископ взглядом проводил её до дверей, потом оглянулся по сторонам и быстро поднял письмо. Покрутив в руках конверт, Арман спрятал его в рукаве одеяния.       Свадьба вышла скромной, но заметной. История бедняжки, что вырвалась из плена и сразу получила себе не бедного герцога, охватила весь двор Марии Медичи. Бастьена такая популярность не устраивала, но поделать он ничего уже не мог. Хотя каждое упоминание собственного имени его раздражало, и вскоре он перестал выезжать из поместья без необходимости. Понимая, что ближайший месяц на Валерию, герцогиню Бастьен, королева поторопилась сделать что-то заметное. Говорили, что не своим умом, но она решила назначить Валерии жалование, которое закреплялось за ней и не переходило мужу после свадьбы. Ещё один нонсенс для французского двора. Но сама Валерия жест оценила. Как-то говоря с Марией, Валерия обмолвилась, что ни о чём не жалеет, королева сочла за грубость, но не подала вида. И всё же Валерия продолжала поддерживать сложившийся в свете образ жертвы, ради чистого имени. Если не своего, то дочери.       Крестили Эсманур сразу после свадьбы и нарекли Софией, всё же мать исполнила свою давнюю задумку. Получив титул, Валерия занялась продвижением своей новой семьи, хоть Бастьен порой и был против, но мешать не стал. Годы жизни в гареме научили её некоторым хитростям, так что через год совместных усилий под крыло семьи вернулся фамильный замок Бастьена, куда они тут же переехали. С епископом Валерия тоже не прогадала, как и он с ней. Особых дел они не водили, Арман временно передумал использовать замужнюю и беременную женщину в своих интересах. Годы допортят его мораль чуть позже. Но он оставался теневым другом семьи. Он присутствовал и на крестинах маленькой Софии Бастьен, в шутку отметив, что на нового отца девочка вовсе не похожа, над чем Валерия посмеялась. Тогда же она узнала, что епископ кошатник, и уже к следующему крупному празднику подарила ему белую кошку. Арман, не раздумывая назвал её Мириам, отведя почётное место в своём рабочем кабинете.       Бастьен не желал, чтобы жена вмешивалась в крупную политику, так что как только финансовый и земельный вопрос был полностью решён, он запретил Валерии до родов выезжать в свет. Поговаривали, герцог сильно ревновал жену к епископу, хотя их переписка не насчитывала больше десяти писем за все полтора года. Валерия особо не страдала от запрета, всё же она привыкла к закрытой жизни. Тем более дел в стенах нового дома находилось не мало. Всю беременность Валерия провела, приводя замок в порядок. По её заказу там поменяли мебель, она нашла художника и заказала семейный портрет, который украсил гостиную. Были постелены новые ковры, заменены шторы. Валерия занималась планировкой, выбором тканей, заменила почти всю прислугу. А так же успела сунуть любопытный нос в образование дочерей. Ханна была девочкой спокойной, усидчивой и крайне терпеливой, хоть и слегка надменной. Однако с мачехой общалась уважительно и сдержанно. Эсманур, которая очень долго привыкала к тому, что ей придётся отзываться на Софию, стала противоположностью. Непоседливая, громкая, до жути любопытная девочка. Она впитывала каждый факт, и казалось, будто вовсе не скучала по дугой жизни. Воспитывали Ханну и Софию как сестёр, у них были одни преподаватели, одни науки и требовалось проследить, чтобы обе девочки получили необходимые знания и удовольствие от процесса.       За месяц до родов, герцог и герцогиня посетили приём у Марии Медичи. Королева знала, что выезжать так далеко на большом сроке сложно, но всё же настояла на присутствии Валерии. Бастьен радовался, что епископа в этот момент уже не было в Блуа, его ссылка, можно сказать, была закончена, и он уверенно шел к кардинальской шапке. Свою задачу перед королём он выполнил. Однако и Валерия не провела на приёме слишком долго, пообщавшись с королевой и дождавшись, пока закончится официальная часть, герцогиня вернулась в замок, оставив мужа в Блуа на милость местной знати. Поговаривали, что счастливой Валерия не выглядела, сама Мария отметила уставший взгляд и не столь прямую осанку. Однако сама Валерия никогда не показывала подобного, ей всегда хватало ума говорить, что она вышла замуж по большой любви.       Валерия грезила небывалыми высотами, она хотела возвести род Бастьен на такую высоту, чтобы София и Ханна могли выходить замуж за королей и принцев. Рождения ребёнка она ждала не меньше, чем как чудо. Посреди зимы, чуть позже Рождества, Валерия родила мальчика. Говард Огюст Бастьен увековечил в своём имени двух дедушек по материнской и по отцовской линии. Но увидеть крестины сына Валерия не смогла, ослабленный иммунитет не справился с гуляющими в замке сквозняками, она простыла и заболела. В тот злополучный вечер Валерия попросила принести ей лист бумаги. Она хотела написать Кёсем, весь день она провела в мыслях о ней и желала извиниться за побег и узнать, как сложилась жизнь столь великой султанши. В конце письма не было точки, Валерия не успела дописать, голова закружилась. Жар поднялся сильный, её уложили на кровать, к ночи Валерия впала в беспамятство. Её последние минуты герцог провёл у постели жены, вслушиваясь в хриплое дыхание. А уже к полуночи в семейной часовне Бастьен, грянул колокол.       Её похоронили на родовом кладбище. Письмо жены Бастьен сжег, не желая оставлять и единого упоминания о проклятых османах. И больше он об этом не говорил. В одном из писем он напишет: «Имея много титулов, Валерия предпочла уйти именно моей женой». Спустя год Бастьен был втянут в попытку дворцового переворота, после чего его вновь лишили части земель, доходы резко упали, пришлось сократить штат прислуги. У него начались проблемы с характером, чуть позже с рассудком, герцог Бастьен не перестал носить траура. А няня маленького Говарда однажды вспомнила, что на утро после смерти Валерии из Парижа пришла посылка. Арман прислал для герцогини черновик «политического завещания». Самое начало, решив, что ей будет полезно взглянуть. Посылка так и осталась не распакованная, передавать было уже некому.