***
Двери каюты бесшумно открываются; до слуха Геры доносятся мягкие шаги, и она поднимает голову. Траун невыразимо прекрасен — ещё более, чем обычно. На синей коже блестят капельки воды; влажные короткие волосы, обычно приглаженные, сейчас чуть взъерошены. Алые глаза лучатся спокойной радостью… и нежностью. — Что с вами, Гера? — ласково спрашивает он, с пониманием выдерживая её напряжённый блестящий взгляд. Ей ещё сильнее хочется провалиться сквозь землю. — Я… я не знаю, — выдавливает Гера, смущённо пряча лекку за плечами. — Я ждала вас… Он подходит ближе; его рука ложится на её плечо. Гера неловко прижимается к нему; её щека ощущает мягкость белого махрового полотенца, обёрнутого вокруг его бёдер. — Траун… Со всей нежностью, на которую она способна, Гера зовёт его по имени — не представляя, как высказать то, что сейчас переполняет её мысли. Что отец никогда не одобрял проявлений её интереса к женским вещам и увлечениям. Борьба за родину — вот что было для него главным. К этому он всеми силами стремился привести и дочь. Что тех, кому она могла бы настолько довериться, один за другим забирала война; а другие не вызывали ничего, кроме отвращения. Что взрыв чувств к нему оказался совершенно неожиданным и неодолимым — настолько, что во многом предопределил ход сражения при Атоллоне. Что всё это никак не хочет укладываться в слова; и дальнейшее всецело зависит от того, сможет ли Траун понять Геру без их посредничества. Она лишь тихо выдыхает и плотнее укутывается в полотно.***
— Гера, — откликается он, мягко отстраняясь; это будто пробуждает её из тяжкого забытья. Ладони Трауна мягко ложатся на плечи Геры, осторожно, но решительно расправляя их. Она смущённо вздыхает, чувствуя, как белое полотно скользит вниз и слегка обнажает плечи, словно вырез изысканного бального платья. Алый взор вновь загорается нежностью. Руки Трауна спускаются к ключицам; пальцы медленно следуют навстречу друг другу с поразительной симметричностью и наконец сходятся в изящной яремной ямке. — Вы — произведение искусства, Гера, — убеждённо заключает он и целует её в губы, не давая ей снова сжаться в смущении. Ни одного неосторожного слова; ни одного вопроса, которых она так боялась. — Вам сложно снова ощутить себя женщиной после стольких невзгод… — Да… гранд-адмирал, — шепчет она, и по её щекам начинают катиться слёзы. — Простите меня. В его глазах — мягкий свет. — Я не тороплю вас. Мне не нужно, чтобы вы шли на это из страха… из каких бы то ни было сторонних соображений. Он укладывает её на постель и следом прижимает к себе; Гера с нежностью льнёт к нему в ответ, ища помощи и поддержки. Вскоре мерное дыхание Трауна успокаивает Геру настолько, что она засыпает, впервые за долгие годы позволив себе выбраться из пучины внутреннего одиночества.***
…По стандартному времени — глубокая ночь. Гера просыпается и, стараясь не разбудить Трауна, встаёт с постели. После секунды раздумий простыня оказывается сброшенной с плеч. В углу каюты поблёскивает длинное узкое зеркало. Гера подходит к нему, пытаясь уловить в нём свои черты. Произведение искусства… В своём отражении она не видит ничего художественного. Но Траун искренне восхищается ею, и она доверяется его мнению — как когда-то, попав к нему в судьбоносный плен, переняла и усвоила его верность Империи… В памяти Геры проносится допрос в кабинете на «Химере»: голос гранд-адмирала, его стройные фразы; смелые, но столь деликатные прикосновения… По коже вдруг пробегают мурашки, и лекку чуть сводит от своеобразной дрожи. Однако он погружён в безмятежный сон. Нет. Не сейчас. …На сей раз она успевает вовремя перехватить рукой металлический замок куртки, чтобы не нарушать тишину.