Silentium duabus.

Яков щелкает пальцами. Виктор смотрит. Раз, два, три. Досчитать про себя до семи. Затем – взмах рукой. Три счета. Развернуться. У другого бортика стоит Юрка. Он хлопает своей маленькой, светлой ладошкой по ограждению, - еще четыре счета. Раз, два, три. Прогнуться. Перекатиться. Брать разгон на прыжок. Мила с Гошей дежурят по обеим сторонам катка. Они не знают, где Виктор выйдет из прыжка: если он сделает это на правой стороне, руку вскинет Гоша. На левой – Мила. Фигурное катание для Виктора – математика. Это точные, красивые, грациозные и четкие движения; это счет шагов и вздохов. Для всего нужна точка опоры; в его программах это фигуристы из родной сборной. Их движения – начала его танца; язык их тела – единственный доступный для Виктора язык. Весь мир давно привык, что Виктор Никифоров не катается один; весь мир знает, что перед его выступлением его друзья окружат каток, и помогут Никифорову начать. Раз, два, три. Наткнуться глазами на Гошу. Держит ладонь вертикально, - значит, застыть. Резкий взмах, - и Виктор снова набирает скорость, видя, как хлопает весь зал. Не от восторга – это позже. Они отбивают ритм. Они – большое сердце Виктора Никифорова, гоняющее по венам кровь. Они помогают жить. Виктор живет только на льду, - если он уйдет, он погибнет. Три, четыре, пять. Прыжки – это совсем легко. Если постараться, можно даже вспомнить тот невероятный скрежет льда, когда лезвия только отрываются от глади катка. Выйти из акселя и скосить глаза – Юрка машет растопыренными пальцами. Значит, дорожка. Скользить, чудом не заплетаясь в длинных ногах, - и считать через щелчок. Щелк, - раз. Щелк, - два. Софиты совсем не яркие. Щелк. Яков вспотел, отбивая мелодию, словно Виктор ее расслышит. Щелк. Костюм слишком легкий – прохладно. Щелк. Нужно досчитать до пяти, и посмотреть на Якова: если покажет кулак, то мелодия завершилась, и можно уходить в волчок. Щелк, - четыре. Ну, когда же? Щелк. Пять. Программа вот-вот закончится. И его ждет главный приз. Не медаль, - их навалом. Его право. Яков показывает козу, и Виктор замирает в последнем изломанном па. Зал рукоплещет. Как и всегда – совершенно беззвучно. Чаще всего белоснежные котята с голубыми глазами рождаются глухими. Юрка догоняет его на выходе. Он дотрагивается двумя пальцами до локтя, чтобы не напугать, - Виктор оборачивается, растягивая рот в улыбке. На улице совсем темно, только белый снег густыми хлопьями падает на землю: холодный, яркий свет фонаря подсвечивает его, и Виктору кажется, будто в воздухе повисло несколько сотен шариков из фольги. Юрка прикладывает палец к губам, затем – к правой кисти, и начинает быстро показывать разнообразные фигуры: ему не терпится обсудить сегодняшний прокат. Виктор внимательно на него смотрит – слушает. Юрка порой срывается на обычную речь, но Никифоров привык: он еще не разучился читать по губам, хотя предпочитает язык жестов – тот намного конкретнее и четче. Как математика. С тех пор, как Виктор окончательно потерял слух, Юрка больше не может на него злиться. Каждый раз, когда он видит, как Виктор совсем по-собачьи наклоняет голову, пытаясь разобрать его речь, на его лице воцаряется болезненная гримаса растерянности и сострадания, и он отступает, переставая кричать, - с каждым днем он все больше разговаривает с Виктором языком жестов, словно стесняясь использовать голос. Мила и Гоша чем-то похожи на него: порой они окликают Виктора, но, видя, что он не реагирует, стремительно краснеют и тушуются, забывая, о чем хотели попросить. Виктор замечает это краем глаза, - ему одновременно смешно и неловко, что он так мучает друзей своим положением. Но деваться некуда. Юрка спрашивает его про свой прогон, и Виктор его хвалит: техника у Плисецкого была на высоте. Мелодию он не слышал; но Яков сказал, что это было что-то нежное и романтичное, а судьи такое любят. Это был последний Юркин выход в качестве юниора, - дальше только серьезная игра, и свою «детскую» историю он завершил чудесно: золотая медаль кокетливо торчала из кармана олимпийки. Виктор улыбнулся: какой же он смешной, этот Плисецкий. И счастливый. Юрка уходит обратно в здание, прося Никифорова не задерживаться: скоро банкет, и Яков хотел им всем что-то сказать перед началом. Виктор кивает, но не торопится: он привык «разговаривать» с Яковом отдельно. Интересно, голос старика все такой же скрипучий и противный, как десять лет назад? Хотелось бы верить, что да. Они все думают, что Виктор глухой. Это не так. Виктор не слышит голосов друзей и близких, лаянье собак, мяуканье кошек и пения птиц; Виктор не слышит звуков, мелодий, треска, шепота, шипения, трелей, звона, гудения, вибрации, скрипа, плеска; Виктору больше не нужны наушники или беруши: в его голове теперь постоянный пустой вакуум. Зато Виктор слышит, как падает снег. Это приятный…даже звуком назвать нельзя. У снега нет звука; у него есть особая частота, с которой он разрезает воздух и плавно опускается на землю. Виктор не может сказать, высокая эта частота или низкая; единственное, что он знает, - ни один человек или прибор не могут услышать звука падающего снега. А Виктор Никифоров – может. Вот такая у него необычная метка, доставшаяся от самого потрясающего человека на свете – Юри Кацуки. Жаль, что Юри Кацуки так и не узнает, что он значит для Виктора. Ведь для мертвецов слова любви неслышимы. Так что не один он здесь…глухой.