***
В голове крутилось последнее предложение, сказанное парнем. «Мне лишь нужно время». Нет. Время не лечит и не меняет, нужно было узнать больше и помочь. Только немного приоткрыть завесу тайны чужой жизни. Совсем немного… Хосок не знал, правильно ли сейчас поступает, но руки уже кидали деньги на стол, а ноги быстро выводили из кафе. Он направился за худым силуэтом, который несся сломя голову. В итоге Юнги залетел в метро, прямо в уходящий поезд. Хосок еле успел за ним, забегая в соседний вагон. Теперь ему осталось лишь не проворонить станцию и незаметно наблюдать за парнем через небольшое окно между вагонами. Юнги же в это время уже сел на ближайшее свободное место и согнулся, громко дыша — здоровье от наркотиков совсем ни к черту. Хо же спокойно стоял около выхода, готовый в любой момент выскочить вслед за ним. Проехали они не так уж и много, однако Хосок заметил, что совершенно не знает эту станцию. Тут было совсем мало народа, можно даже сказать, что почти не было, поэтому пришлось идти как можно аккуратнее, так как с толпой смешаться не получится. Так же эта станция выглядела старой и даже слегка заброшенной. Он определенно ни разу на ней не был, стало как-то не по себе. Что за кафе на этой безлюдной старой станции. Любопытство просто изъедало изнутри… И этот безумный интерес определенно оправдался. Через десять минут они пришли к какому-то не самому дешевому клубу. Юнги зашел через задний вход, что определенно насторожило Хосока, которому пришлось проходить через амбала около главного входа. Тот какое-то время смотрел парню в глаза, но тот стойко выдержал взгляд, и на руке появилась синяя печать в виде пышной розы. Слишком пафосно, подумал он, но, зайдя в клуб, сразу понял, что это мягко сказано. Он шел через коридор, который был обклеен обоями золотого и красного цвета, создавая видимость некого шика и богатства. Здесь его встретил какой-то зашуганный паренек, который взял у него куртку и исчез за прозрачной дверью, судя по всему, гардероба. А вот за большой дверью из красного дерева оказался просторный зал, который тот точно не ожидал увидеть, ведь снаружи здание было похоже на жилое, а, значит, они не могли занять больше одного этажа, но две лестницы в конце зала явно вели к еще парочке комнат, а потолок казался достаточно высоким. Вряд ли простой человек догадается, что на такой неприметной улице, в таком небольшом доме, окажется нечто такое. Отличная шифровка от полиции и непрошеных гостей. Направляясь к небольшому столику и черному диванчику вокруг него, парень заметил, что музыка здесь другая, более умиротворенная, да и толпы на танцполе, как и него самого, здесь нет. Яркие лучи не светят в глаза и не моргают, ослепляя. Наоборот. Приглушенный свет от светильников на стенах, накрытых красными прозрачными тканями, создают очень интимную и спокойную атмосферу. Устроившись поудобнее на кожаном диванчике, парень подозвал официантку, которая была одета лишь в коротенькую юбочку и такую же майку. На длинных и стройных ногах были черные чулки, а на руках перчатки. Длинные волосы струились по плечам, и Хосок снова убедился в том, что этот клуб, если это заведение вообще можно так назвать, далеко не для бедных. Даже персонал здесь выглядит не менее дорого и шикарно. Заказав себе пару стаканов виски с колой. Ему не хотелось, чтобы родители узнали, да и он сам никогда особо и не пил, но в такой обстановке и в такой ситуации грех не пригубить хоть что-нибудь. В ожидании заказа он осмотрел людей и помещение более детально. Выделялось лишь несколько вещей: в основном все постояльцы были за сорок и мужчины, а во вторых, здесь ничего не происходило, лишь тихие разговоры и снующие туда-сюда официанты немного разбавляли всю эту тишину. К тому времени, как ему принесли его алкоголь, он успел заскучать, так как пришел совершенно один и даже не знал, чего ждет, но все официанты, как и разговоры, вдруг исчезли, а фонари погасли, и зал погрузился во мрак. Это была не темнота, а именно мрак. В воздухе повисло некое напряжение и возбуждение. Хосок вдруг почувствовал запах, который не замечал до этого — сладкий и дурманящий, от него внутри все скручивало, но от этого он не становился хуже. Откуда-то сверху вдруг загорелся прожектор, который светил не так уж и ярко, как они обычно светят, и цвет был слегка красноватым. Его луч опустится ровно под собой, на невысокую сцену с пилоном на ней. Вокруг этого места вдруг начал появляться дым, еще более приторный и сладкий. Хосок не чуял его, так как сидел не настолько близко, но точно знал это. На сцене вдруг появился невысокий парень. Хосок вдруг почувствовал некое дежавю, и от этого стало не по себе. Музыка сменилась на более быструю, но все такую же приглушенную и, возможно, слегка эротическую. Хосок не знал, как описать ее, но заметив, что парень вдруг как-то неправдоподобно выгнулся, а потом провел рукой от плеча до бедра, решил, что это описание отлично подходит. Он не знал, зачем продолжает здесь сидеть, лучше было спросить у персонала и не тратить свое время. Но когда тот резко запрыгнул на пилон и, сделав пару поворотов, опустился на колени, лицом к залу, у Хосока перехватило дыхание. Не из-за шикарного исполнения этого движения, хотя оно являлось таковым, а из-за того, что в этом невысоком пареньке он признал своего «соулмейта». Хо протер глаза, надеясь, что у него село зрение из-за частого чтения в полумраке, однако в душе он знал, что это не так. На коленях, держась тонкой рукой за пилон, откидывая голову и приоткрывая губы в немом стоне, сидел человек, которого ему предназначила судьба. Другой рукой он проводил по фарфоровой шее, а потом спускался ниже, кусая алые губы, которые под светом прожектора казались еще более притягательными и сладкими. Хосок как будто сам чувствовал все эти липкие взгляды, и ему стало настолько херово, что пришлось закрыть глаза и сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. В горле стоял ком, который он попытался смыть тем бокалом виски. Оно обожгло внутренности, но на душе стало легче. А парень на сцене (язык не поворачивался назвать его по имени, ведь тогда он автоматически признает, что это именно он крутится на шесте) наконец встал, и Хосок обратил внимание на одежду. Босиком, но в колготках в крупную сетку на тоненьких ногах, поверх которых короткие шорты из латекса. На теле были лишь кожаные ремни, оплетающие всё, но не скрывающие ничего, как белую кожу, которая как-то странно переливалась под таким освещением, так и выступающие ключицы, в которых, казалось, собирался красный свет от прожектора. В этой «одежде» он казался еще более худым и хрупким, но, возможно, в этом и было его очарование. На шее же красовался ошейник с кольцом на нем, а на руках длинные перчатки, которые, казалось, отличались от всего костюма. Скорее всего, они были вынужденной импровизацией, чтобы скрыть это клеймо. В голове вдруг мелькнула мысль, что той черной вещью, которая вывалилась из портфеля, когда они были в чужом доме, были эти шорты из латекса. И пока они сидели в кафе, катались на колесе обозрения, Юнги знал, что ему вот вот позвонят, он бросит своего соулмейта и побежит сюда, как верная собачка, чтобы полуголым танцевать перед богатыми похотливыми мужиками, а потом, возможно, ехать к ним домой. Он даже придумал ложь в этом чертовом кафе. «А деньги…я подрабатываю в одном круглосуточном кафе в ночную смену». Хосоку захотелось сплюнуть куда-то, ведь эти слова почему-то крутились у него на языке. Хо очень хотел бы, чтобы ситуация в чужой семье оправдывала это все, но она этого не делала. Чон был уверен, что можно было найти другие способы, но его соулмейт просто слабак, который даже не попытался, а потом и вовсе соврал тому, кто был готов помочь. Он смотрел невидящим взглядом на то, как тот крутился и извивался на пилоне, как у всех текли слюни, а из карманов лезли купюры. Ногти снова впились в ладонь, но даже это уже не помогало. Ясный разум застелила ярость и жажда чужой боли. В голове начали всплывать картинки, в основном воспоминания о сестре и о сегодняшнем дне. Он честно пытался успокоится, вспоминая и хорошее о нем, например, чужую улыбку, когда Хо купил ему мороженое, однако потом эта картина менялась — теперь он видел, как тот сидит на грязном полу в переходе и улыбается, только вот гораздо шире и отвратительнее. Он вспоминал их разговоры ни о чем в кафе, но и это превращалось в бессмысленные отрывки фраз, в которых было лишь вранье, вранье и вранье. Чон схватился за голову и зажмурился, а потом замотал ею, стараясь выкинуть из нее все это. Все картинки мешались, в голове стоял звук звонка от мобильника, когда ему звонил таксист, а на руке он чувствовал холод железа. Все это просто сводило с ума настолько, что на ладони остались почти синие следы от ногтей, а из губы текла кровь. Песня вдруг закончилась, как и звонок мобильника в голове, и парень, наконец, исчез со сцены, оставляя лишь сладкий шлейф дыма по всему залу. Хосок открыл глаза и провел пальцами по губам, убирая кровь, и вытирая ее об салфетку, которая лежала в кармане, а потом махнул рукой, подзывая официантку. Та появилась за несколько секунд и, получив заказ, скрылась среди других официантов, которые снова бегали по залу, получая и разнося заказы. Чон никогда не пил, но, видимо, сегодня придется сделать исключение, ведь его заказ на пару бутылок уже несли сюда…***
Темный коридор, в котором одиноко болтается лишь парочка моргающих лампочек. Парень быстро бежит и на автомате залетает за железную дверь, на которой красуется табличка «посторонним вход воспрещен». В просторной и холодной комнате стоят лишь три рабочих столика с зеркалами, вокруг которых горят совсем тусклые лампочки, один черный диван и пара ободранных кресел. Но даже с этой мебелью она кажется очень пустой и безжизненной. Обои серые, кое-где отклеившиеся, выцветшие; свет излучают лишь лампочки на столике и одна лампа с грязным абажуром в самом углу комнаты. Пол и вовсе просто бетонный, и стоять на нем голыми ногами совсем не вариант, поэтому парень, который до этого находился около массивной железной двери, прыгает в прогибающееся под его весом кресло. Посидев немного, он надевает черную кофту на замке, лежащую на спинке, и сворачивается, кладя голову на острые коленки в этих отвратительных колготках, которые у него почему-то ассоциируются с решеткой на массивном заборе, через который он не может перебраться. Дыхание вдруг сбивается, глаза намокают и из них грозятся политься горькие слезы от жалости к самому себе, а в тоже время от своей никчемности и беспомощности, от слабости. Стены начинают давить на сознание, а ошейник на тонкую шею. И не успевает он полностью пропитаться этим давлением одиночества, как дверь вдруг начинает медленно открываться. Парень сразу же проходится длинным рукавом кофты по намокшим глазам, слегка размазывая жирный слой подводки. — Я знал, что ты здесь, детка. Он поднимает глаза и видит высокого парня, который уже захлопывает за собой дверь. Внутри все скручивает и вместо того чтобы что-то сказать, он почему-то пытается найти сравнение к своему состоянию. И находит — муха под приближающейся газетой. Он чувствует, что его сейчас вот-вот раздавят, только, к сожалению, не буквально. Лишь морально — втопчут в этот бетонный пол. — Юнги, почему ты так быстро убежал? Ты же знаешь, что я всегда жду тебя около своего столика. Парень быстро приближается, а потом резко хватает того за шею, заставляя посмотреть на себя. В чужих глазах ни капли страха или раскаяния за свои действия. — Я просто устал, Нам, — он хватает руками за чужое запястье, стараясь отцепить его от своей шеи, но пальцы лишь сильнее впиваются в нежную кожу, оставляя на ней новые следы. — Куклы, вроде тебя, никогда не устают, — Нам дергает за чужую шею, притягивая к себе и заставляя встать на кресло коленками, а руками сильнее ухватится за чужую. — Слышишь? Ни сегодня, ни завтра, ни через год. Он резко ослабляет хватку, давая вырваться, но только для того чтобы схватить за талию и грубо развернуть. Его укладывают грудью на жесткую спинку кресла, а потом сильно давят на поясницу одной рукой, а второй сжимают шею, почти до боли, не давая даже повернуть голову. Юнги пытается вырваться, но в итоге ему ударяют куда-то в район солнечного сплетения, отчего он начинает сильнее размахивать руками за собой, стараясь схватиться за что-нибудь, но за это на ягодицу прилетает очень сильный удар ладонью, отчего руки сами хватаются за спинку стула, сжимая ее, а из горла рвется лишь жалкий стон от боли и отчаянья. Нам бьет его по заднице еще несколько раз, наслаждаясь чужими вскриками и просьбами прекратить, а потом резко хватает того за волосы на загривке и наклоняется максимально близко, касаясь слегка вставшим членом чужих ягодиц. — Я, конечно, люблю иногда позабавиться с непокорными сучками, но, может, хватит уже? Ты просто блядь, которую я уже не раз трахал, так что же изменилось? — Намджун одной рукой проходится по чужому телу, останавливаясь на шортах. — Стоит ли мне сразу тебя оттрахать, или ты все-таки предпочтешь по-хорошему мне отсосать? Юнги взвешивает всё и решает, что лучше ему просто сделать минет и скорее вернутся домой, пока весь город еще спит. Намджун резко заводит чужие руки назад и стягивает сначала кофту, а потом черные перчатки. Юнги громко выдыхает, так как помнит о причине, по которой он их надел. Внутри таится надежда, что парень не заметит или ему будет просто все равно, однако она рассыпается после чужого смешка. — Неужели одна из моих лучших шлюшек нашла себе того, кто полюбит ее и вытащит из этого дерьма, ха? — Юнги зажмуривает глаза и слегка сжимает руки в кулаки, но молчит, не смея сказать хоть что-нибудь, ведь где-то в глубине души он знает, что Намджун прав, и Юнги действительно наивно надеется на это. — Так и думал. Вот только одна проблемка, — парень продолжает удерживать обе чужие руки лишь одной, а второй обхватывает Юнги поперек талии, притягивая к себе. — Ты действительно думаешь, что ты кому-то нужен кроме этого ободранного кресла, железного шеста и твоего мелкого братца? Ты слабак, Юнги, никто не вытащит тебя из болота, в которое ты сам себя так отчаянно загоняешь, — парень снова начинает вырываться, только теперь еще с большей силой, ведь внутри нарастает истерика. Он говорит себе то же самое каждый день, но явно не готов услышать это от кого-то другого. Он просто хочет, что бы в него поверили и все. — Однако знаешь, что самое забавное? — Намджун ни капли не ослабляет хватку, а наоборот лишь сильнее сжимает, сдавливая. — То, что это болото поглотит всех, кто подпустит тебя к себе. Будь это твой соулмейт, или, еще лучше, брат. Услышав это, Юнги вдруг теряет все силы и оседает в чужих руках. Это то, чего он боялся больше всего, поэтому такие слова как будто полоснули по сердцу, оставляя кровоточащий шрам. Сдерживать слезы больше нет сил, и они начинают скатываться по щекам, оставляя черные уродливые дорожки. Ему становится так трудно дышать, что он думает, что сейчас вот-вот захлебнется и наконец-то его муки прекратятся, однако воздух продолжает рывками попадать в легкие. — Ну что же ты, детка. Я лишь сказал правду, и ты это знаешь, — Намджун отпускает чужие руки, которые просто падают. — А теперь я бы хотел уже взять твое хрупкое тельце, потому что это все, что у тебя есть. Чужие руки расстегивают шорты и приспускают их, а после этого разрывают колготки сзади, чтобы даже не заморачиваться об их снятии. Грубые ладони поглаживают оголенные участки спины, а потом и ягодиц, но Юнги никак не реагирует, только лишь склоняет голову и сквозь пелену наблюдает за тем, как слезы падают на пыльный пол, оставляя мокрые следы. Ему кажется, что сейчас придет священник, вот только вместе с палачом. Один будет молиться за его душу, спасать, но огромная, заточенная специально для него, секира второго вознесется у него над головой и уничтожит его окончательно. И последнее, что он услышит, это звук жужжания мухи около грязного торшера. Осталось лишь немного подождать, совсем чуть чуть, ведь он уже слышит их шаги. Они оба так близко. Совсем рядом… Дверь вдруг открывается и в нее заходит парень (его священник, спаситель) с ярко-розовыми волосами, которые совсем не вписываются в эту обстановку, и даже то, что он в таких же шортах, только без колготок, и в широкой черной рубашке, оголяющей плечо и ключицы, ничего не меняет. Юнги поворачивает опущенную голову, и на губах почему-то расползается легкая улыбка, по которой все равно проходятся слезы. Пускай хоть он принесет хорошие новости. Парень застывает около двери, на его лице не отвращение, и даже не удивление, а скорее легкий страх, ведь он стоит перед (дьяволом) одним из самых влиятельных и жестоких людей их кругов. — Юнги, там к тебе какой-то парень набивается. Я знаю, что ты обычно не пускаешь посторонних, но он сказал, что он твой соул..., — парень не успел договорить, как в открытую дверь тяжелыми шагами заходит (его палач) его соулмейт. Он так ждал, когда секира уже опустится. Быстрее, потому что он не сможет вынести всего этого. Он трус, боится того, что будет дальше. Он вообще не хочет знать. Намджун резко отходит от него, отчего Юнги сразу же падает на кресло, натягивая шорты на порванные колготки, а после и кофту. Ему должно стать теплее, вот только незримый холод уже забрался под кожу. Ему кажется, что сейчас на нем нет никакой одежды, как будто его обнажили и выставили напоказ. Не только физически, но и морально. Пускай каждый пороется в его грязном белье, грязной душе, а потом посмотрит и на него самого. Юнги вдруг подумал о том, что получив соулмейта, судьба сама сплавила его с этого аукциона и, он уверен, что по самой низкой цене. Хосок этого явно не заслужил, и в голове промелькнула мысль, что он вообще не хочет быть рядом со своим соулмейтом. Ведь болото может поглотить и его. Оно точно сможет. От этих мыслей по щекам с новой силой начинают литься слезы, и Юнги чувствует себя девчонкой, но изменить ничего не может, стараясь лишь успевать вытирать их. Нам же подходит к Хосоку. Тот ниже совсем чуть-чуть и по телосложению не уступает. Он смотрит как-то злобно, да и выглядит не так, как днем. У Юнги по позвоночнику бегут мурашки, а вот Намджуна это лишь веселит. — Так ты есть тот неудачник, которому так повезло получить в соулмейты шлюху, наркомана и просто никчемного человека? — Намджун ухмыляется, когда видит в чужих глазах неприкрытую ярость. — Надеюсь, ты вовремя опомнишься и не станешь даже тратить на него свое драгоценное время. А знаешь почему оно такое? Потому что найти себе нового человека, у которого тоже нет пары, да еще и научиться чувствовать друг друга, как соулмейты… время такая дорогая штука, в отличии от этой дешевки. Нам кивает в сторону Юнги, усмехается, а потом медленно обходит Хосока, который так и не промолвил ни слова, и подходит к парню, что все это время тихо стоял у двери, задумавшись. Он хватает того за руку и резко тянет за собой, выходя из комнаты. Парень с розовыми волосами успевает лишь бросить жалобный взгляд в сторону Юнги, и дверь закрывается, оставляя его наедине с его (палачом) соулмейтом. Юнги не может сказать и слова, слова в горле застряли, но слезы, наконец, прекратили литься. В пустоте этой комнаты повисает тяжелое молчание, которое так давит на здравый рассудок (а он еще остался?). Тело вдруг само ведет к его личному столику. На нем разбросаны карандаши для глаз, гигиеническая помада, стоит стеклянная бутылка холодного чая и рассыпаны сигареты. Пальцы выбирают самую целую, потом находят почти использованную зажигалку на чужом столике, который принадлежит тому пареньку. Он всегда его выручал, даже сейчас этой жалкой розовой зажигалкой. Юнги думал, что завязал, ведь денег на сигареты просто не было, но когда никотин попадает в легкие, парень снова попадает в его плен. Вместе с дымом внутри рассеивается и беспокойство (дикий страх). — Знаешь, — голос сзади звучит слишком жестко и точно не так, как днем. Игры закончились. — Если заплатить кому нужно, можно узнать о человеке всё. Как настоящее, так и прошлое. Будущее пока что закрыто для нас, хотя твое я могу предсказать абсолютно бесплатно. Юнги чуть не роняет сигарету, ведь страх разливается по венам, попадает в каждый сосуд. Он помнит свое прошлое, но хотел бы наконец-то похоронить эти воспоминания, чтобы они не преследовали его (всегда) каждую ночь. — Зачем тебе было всё это? Зачем ты начал расспрашивать? Я бы сам все рассказал, только чуть позже. — Потому что с самого же начала нашего знакомства ты соврал мне. Потому что я подобрал своего соулмейта, которого мне, блять, приготовила судьба, лежащим на грязном полу в переходе с чертовой иглой в вене, — чужой голос уже не был таким спокойным, как днем. Он вдруг пропитался какой-то желчью и ядом, которые так и норовили попасть под чужую кожу. — Я надеялся, что просто так сложились обстоятельства, что я смогу помочь тебе выбраться из этого (болота), но знаешь, узнав всё, я понял, что мне даже нет смысла тратить свое время. Вот оно. Юнги почувствовал боль в области сердца и ребер, а так же легкое покалывание на кончиках пальцев. — Тот парень, который терся об тебя пару минут назад, конечно тот еще ублюдок, по глазам видно, однако сказал правду. Ты шлюха, Юнги, слабак и трус. Твоя мать наркоманка и ты презираешь ее, однако, зачем тогда становишься таким же? — Я могу соскочить! Просто поверь мне, — Юнги хотел закричать, чтобы не слышать чужие слова, однако получился лишь еле слышный шепот. — Нет. Ты грязный, используешь свое тело, получая деньги и отдавая их маленькому брату, вот только, что будет, когда ты станешь уродом с ободранной кожей и желтыми зубами, который гоняется за дозой? А может быть, будешь лежать так же, как твоя мамаша? И знаешь, что случится тогда? — Юнги зажмурил глаза и отчаянно замотал головой. Он не готов, не готов слышать. — Твой брат станет тобой! Будет ухаживать за вами обоими, продаваясь где-нибудь, последовав именно твоему примеру, — последнюю фразу он буквально выплюнул Юнги в лицо. Тот замер на несколько секунд, а потом резко открыл глаза и влепил парню сильную пощечину, отчего у того свело челюсть. На чужой щеке сразу же начал проявляться красный след от ладони, а в глазах потух последний отблеск здравого смысла, уступая слепой ярости и презрению. — Ты такая тупая сука, Юнги. Хосок резко бьет кулаком по чужому лицу. Парень сразу же падает, хватаясь за лицо, и вытирая тыльной стороной ладони кровь из рассеченной губы. Сигарета куда-то исчезает, и не успевает он сообразить куда, его руку хватают и вытягивают вперед. Он машинально тянется за ней, почти падая, еле удерживаясь на коленках. Резкий крик вдруг разносится легким эхом по комнате. Около метки (клейма на белой коже) красуется яркий ожог от его же сигареты. Юнги старается вырвать руку, однако его снова ударяют, но уже простой пощечиной, скорее чтобы оглушить, однако кровь из губы уже потекла по подбородку. — Знаешь, ты же тут первоклассная (дешевая. только такая) шлюха и перед тем как я уйду, как насчет хорошего минета? Или мне лучше просто выебать из тебя всю твою отвратительную и жалкую душонку? Юнги, который изо всех сил старается остановить кровь, пачкая свою единственную кофту, наконец-то рискует поднять глаза. И он видит его, своего (палача? нет. дьявола.) соулмейта и думает о том, как же судьба могла ошибиться так сильно. На что она надеялась? — Пожалуйста, отпусти мою руку и уйди. Давай просто забудем друг о друге. Как будто этот день лишь простой кошмар. — Юнги удается кое-как убрать кровь с подбородка, однако из губы по-прежнему выступает кровь. Хосок отпускает чужую руку, а потом наклоняется, оказываясь максимально близко к чужому лицу. Юнги чувствует слабый запах алкоголя. Значит, он почти не пьян и свалить все на алкоголь (обмануть себя в который раз) не получится. — Поверь мне, ты никогда меня не забудешь. Тебе будет напоминать клеймо под твоей пока еще красивой кожей. Я буду приходить в твои кошмары, поселюсь в твоих мыслях и, возможно, когда-нибудь ты сдашься и, наконец, возьмешь в руки острое лезвие. Я подарю тебе красивейший набор на день рождения. Может быть, хоть в этот ответственный момент ты не струсишь и наконец-то облегчишь всем жизнь. Хосок хватает того за волосы и резко тянет вверх. Парень сначала покорно встает, но когда тот отпускает, в голове что-то щелкает и Юнги резко дергается в сторону двери, однако чужая рука оказывается сначала на руке, рывком притягивая к себе, а потом обхватывает горло и тянет на себя, сильнее сжимая. Юнги становится сложно дышать и он обхватывает своими руками чужую, стараясь убрать ее. — Еще раз дернешься, и я вырежу эту чертову метку, сука. Хосок резко обхватывает парня за талию, приподнимает и сажает на столик, предварительно скинув с него все, кроме стеклянной бутылки. Далее он небрежно стягивает чужую кофту и спускает шорты, становясь между раздвинутых ног. Юнги почти не сопротивляется, ведь последнее предложение буквально ввело его в ужас. Он мог бы принять это за блеф, но, посмотрев в чужие глаза, становится очевидно, что это не так. Взгляд такой, как будто стоит лишь зажечь спичку в нескольких метрах от фитиля, и всё взлетит на воздух. Действия слишком резкие, он не на секунду не задумывается о том, что делает. Страх, который все это время лишь слегка пульсировал внутри, теперь разрастается в геометрической прогрессии, отчего на душе становится совсем тяжко, руки дрожат, скулы неприятно сводит, а на глазах снова появляются слезы. — Я разобью твое лицо, если ты заплачешь, мразь. Видеть этого уже не могу, — Хосок хватает того за подбородок, сжимая и смотря прямо в глаза. Юнги прикрывает глаза, ведь не может выдержать этот взгляд. Как будто сам дьявол личной персоной пришел, чтобы высосать последние следы рассудка. Все силы уходят на то, чтобы сдерживать подступающие слезы и унять эту непрекращающуюся дрожь. Чужие руки вдруг разводят ноги еще шире, а потом грубыми прикосновениями начинают ласкать внутреннюю сторону бедер, отчего Юнги приходится поджать губы, чтобы из него не вырвался всхлип, который может лишь разозлить. Пальцы ведут выше, проводят по выступающим ребрам, немного задерживаются на сосках, далее трогают ключицы и в конце короткими ногтями ведут по нежной шее, обводя дергающийся кадык, до подбородка, оставляя белый след. Юнги думает лишь о том, что чужие пальцы ледяные, однако его кожа такая же, и это единственное, в чем они похожи. Хосок вдруг расстегивает штаны, лишь слегка их приспуская. Юнги не смотрит вниз, а наоборот закидывает голову и начинает внимательно изучать пожелтевшую побелку. Он вдруг видит какие-то узоры, но его отвлекают, хватая за руку и кладя ее на вставший член. — Я уверен, ты знаешь, что делать. Юнги поджимает губы, сердце начинает колотиться, разум умоляет его сделать хоть что-то, но вместо этого парень просто начинает двигать рукой. — Либо ты делаешь как надо, либо я тебя сейчас поставлю на колени, шлюха, — Юнги снова давит всхлип, по позвоночнику пробегают мурашки, однако он слушается. Рука начинает двигаться быстрее, иногда надавливая на головку, а иногда затормаживая. Хосок начинает дышать чаще и глубже. Юнги еще больше ускоряет ритм, надеясь, что тот кончит как можно скорее, и заходить дальше ему не захочется, или он хотя бы ослабнет, чтобы парень успел сбежать. Как бы там ни было, его терпение на пределе, нервы превратились в натянутые, дрожащие струны. Хосок вдруг цепляется ногтями в чужую кожу, отчего Юнги открывает рот в беззвучном крике, а потом, наконец, кончает, оставляя сперму на чужой руке и где-то между ног. Юнги убирает руку и уже хочет вытереть ее хотя бы об стол, но его хватают на запястье и подносят к лицу. — Слижи, — в чужом голосе ни намека на расслабленность. Юнги стискивает губы и мотает головой. — Давай же, блядь. Уверен, в твоем ротике побывало уже куча чужих членов и их спермы. Парень так и не размыкает губ, и его руку отпускают. Юнги сразу же вытирает ее об столик и облегченно выдыхает. В нем селится надежда, что все уже почти закончилось, ведь Хосок застегивает ширинку и ничего не говорит. Сердце начинает стучать уже медленнее, на глазах больше не собираются слезы. — Знаешь, я подумал и решил, что был неправ, когда хотел трахнуть тебя, — тот выдыхает и слегка ерзает, ведь слезть с этого столика хотелось ужасно. Да и вообще хотелось оказаться отсюда как можно дальше. — Ты слишком грязная и дешевая шлюха, и мне жаль, что я дал потрогать себя даже рукой. Надеюсь, это поможет тебе забыть. Хосок вдруг хватает его за волосы, тянет на себя, а потом ударяет того его головой об мутное зеркало. Удар был сильным, но всего лишь пробным. Слышится треск, и по всей отражающей площади расходятся трещины. Юнги кое-как отлепляется от зеркала, хотя почти теряет сознание и смотрит на ухмыляющегося парня. Голова совсем не работает, в глазах мутно и двоится, однако почувствовав, как чужие пальцы снова вплетаются в волосы, чтобы ударить еще раз, внутри что-то щелкает, и Юнги хватает ту стеклянную бутылку из-под чая и изо всех сил бьет Хосока по голове. Слышится треск, по полу, столику и телам разлетаются острые осколки, а потом Хосок падает без сознания. Юнги дотрагивается до места на своей голове, куда пришелся удар, и чувствует, как волосы слиплись от влаги. Он смотрит на свою руку, которая измазана кровью, и сердце снова начинает разрываться от дикой скорости. Парень спрыгивает со стола, чувствуя как где-то сзади, в области ляжки, небольшой осколок порезал кожу. Голова начинает кружиться, Юнги чуть не теряет сознание и не наступает на донышко бутылки босой ногой. Он кое-как доходит до своего рюкзака, который валялся около кресла, и открывает его. Штаны оказываются там, и он еле натягивает их на порванные колготки, усевшись на кресло, пачкая поддельную кожу кровью. Руки дрожат и немного путаются, и расстегнуть кучу ремешков на своей груди у него не получается, поэтому приходится натянуть старый свитер, который больше на пару размеров и прекрасно все скроет. Ботинки он натягивает на босую ногу, ведь вспомнить, где находятся носки, он не может, а искать их повсюду не вариант. Кровь в темных волосах вряд ли будет сильно заметна, однако, на всякий случай, он все-таки протирает то место влажными салфетками, которыми обычно стирает макияж. Закончив все это курткой, парень быстро направляется к двери, пару раз услышав, как под ногами хрустят осколки. Положив руку на ручку, ему вдруг хочется обернуться, ведь с момента удара пустой бутылкой он так ни разу и не бросил даже взгляда в ту сторону. Он сжимает зубы, отчего скулы сводит, но все-таки поворачивается. Он внимательно смотрит на эту картинку. В глазах не двоится, хоть и стоит легкая пелена, поэтому Юнги рассматривает все как можно детальнее, чтобы потом напоминать себе, что он не слабак. Он смотрит на разбитое зеркало, на каждую трещинку и на свою кровь. Смотрит на засохшую сперму на столике, отчего к горлу подступает рвота, которую все-таки удается подавить. Он смотрит на осколки бутылки и зеркала, на рассыпанные сигареты, а в конце на тихо лежащего на полу Хосока, под головой которого видна кровь, и который сейчас кажется самым обыкновенным человеком, а не дьяволом воплоти. Его любимым соулмейтом, который мог бы изменить всю его жизнь, лишь дав ему время и веру. Все внутри скручивает, и ему хочется подойти ближе и хотя бы проверить чужой пульс, но рука сильнее сжимает холодный металл ручки, отрезвляя. Теперь ему все равно, сердце не бьется быстрее, на глазах не выступают слезы — их он выплакал за сегодня на несколько лет вперед. — Я изменюсь. Обещаю… И, надеюсь, мы больше никогда не увидимся, — в этой умиротворенной тишине, где слышно лишь жужжание мухи около того же тусклого торшера, его голос звучит слишком громко. — По крайней мере, в жизни, мой дьявол. Юнги проводит по месту удара на своей голове, и, наконец, открывает дверь, скрываясь за ней. Больше он сюда никогда не вернется.***