Восемнадцать безумных идей

      Разбить бутылку не стоило никакого труда. Хенрик сейчас бы и об голову свою её разбил, если бы рядом не оказалось чего-то достаточного твёрдого. Нет, это, конечно, преувеличение, но ощущения у него были именно такими. Он поднял скрученный листок бумаги, аккуратно стряхивая с него мелкие стеклянные осколки. Опустился на этот же камень, разворачивая записку дрожащими руками. Чувство безысходности было настолько сильным, что перекрывало даже голос совести в голове, который кричал, что неприлично читать чужие письма. Но перед всем, что касалось Тарьяй, он был слаб. Поэтому, переступив через чувство вины, он просто поддался моменту и развернул его.

      «Всё происходит слишком быстро. Так быстро, что я сам уже давным-давно отстал и потерялся… Я не уверен в том, что я хочу, я не уверен в том, хорош ли я настолько, чтобы… Чёрт!       Все только и болтают о том, какое это прекрасное чувство — любовь. Моя любовь приносит мне лишь ночные терзания, раздражение и до безобразия редкие моменты касаний и тепла.       Ждать и надеяться — вот он, верный способ скоропостижно рехнуться. Хотя чего я вообще могу ожидать? Что он захочет быть с таким, как я? С невозможной занозой в заднице? О да, я прекрасно знаю, насколько невыносим… Но он ни разу не жаловался. Был рядом. Это ли не причина так отчаянно любить и желать его?       Господи, я влюбился в друга. В своего коллегу, чёрт возьми, какое клише.       Невыносимее всего то, что он позволяет себя любить. Он определённо знает, насколько он невероятный — грех этим не пользоваться. Я бы на его месте тоже…       Но может ли он знать, как все его милые выходки, эта искренняя поддержка во всём, уют его рук сказываются на моём душевном равновесии? Может ли он хотеть этого всего так же, как и я? О, с этим вопросом я беспомощно провалялся не одну долгую ночь. А когда всё-таки забывался ненадолго поверхностным сном, всё равно видел его, даже там, навеянного моим, тоскующим по нему, подсознанием.       Да, я знаю причину своей бессонницы, но разве осознание что-то меняет? Мне начинает казаться, что я теперь никогда больше не смогу нормально спать, пока знаю, что он не мой.       Он спросил меня только что, бывает ли у меня такое, будто весь мир вокруг болит? Как же мне хотелось бросить ему это признание в лицо — сказать, что он ни черта о боли не знает, в то время как я ощущаю её практически постоянно, когда он оставляет меня одного. И он наивно полагает, что боль, сформированная в слова, сможет помочь мне. Будто давление внутри меня возможно спустить глупой писаниной! Я надеялся, что могу быть достаточно хорошим актёром, чтобы скрыть от него истинные эмоции. Чтобы он не увидел на моём лице, что единственный способ кое-как заглушить это, змеёй шипящее чувство одиночества — взаимное тепло его губ на моих губах. Я говорю себе, что знаю, что чувствую, но на деле я ни хрена себя не знаю, потому что я испугался этого. Того, что могу поцеловать его. Я мог бы, я даже наклонился к нему достаточно близко, чтобы дать понять о желании, но в последнее мгновение я просто скользнул взглядом по его глазам и понял, что не вынесу, если увижу в них нежелание или разочарование. И не смог.       Я не уверен, что когда-то смогу сказать ему хоть несколько из этих слов. Возможно, когда-нибудь, через несколько лет, когда это уже перестанет быть таким важными для меня, возможно, тогда я сведу всё это в незначительную шутку и скажу, что был влюблён в него, тогда, в свои восемнадцать. А он всё так же, как и сотни раз до этого, рассмеётся своей невыносимо красивой, клыкастой улыбкой, и молча потреплет меня по голове, потому что уже привык, что люди признаются ему в чувствах, хотя совсем его не знают. Но я-то знал. Да, я знаю его не лучше всех — он всё ещё полнейшая загадка для меня, но, твою мать, Хенке, как бы я хотел всю жизнь разгадывать твои эти тайны. Я бы хотел…»

      У Хенрика в глазах заискрило. Слова на этом клочке сырой бумаги были тем, о чём он мечтал неделями. Его разрывало на отдельные органы от того, что Тарьяй думал, будто не был достаточно хорош для него. Для Хенрика, который находил ужасно очаровательными все его несовершенства и чуть ли не молился на них. Потому что Тарьяй был неповторим. Идеальный во всех своих шероховатостях и изъянах. Исключительный в своей многогранности и полноте внутренних противоречий. Он был Тарьяй… Рождённым сводить с ума.       Хенрик бежал так быстро, будто желая этими сбережёнными минутами восполнить потерю всех предыдущих дней. Эти прошедшие в разлуке с Тарьяй недели он будто тормозил свою жизнь. Она была вялотекущей, ничем не удовлетворяющей. Поэтому он так сильно боялся опоздать теперь. Ему казалось, что с каждой стремящейся в будущее минутой чувства Тарьяй истончаются, становятся зыбкими, полупрозрачными, незначительными. Хенрик очень надеялся успеть вовремя, пока слова, что он только что прочёл в письме, ещё были отпечатаны в сердце Тарьяй.       Хенрик всю дорогу думал, что он должен сказать, как себя повести и просто, в конце концов, что же должен делать. Но когда он подлетел к знакомому дому, всё улетучилось из сознания, выдвигая любимый образ на первое место. Он сидел спиной к дорожке на качелях, твёрдая дужка наушников безжалостно придавливала его локоны на макушке, одна нога была подтянута коленом к груди, другая — свисала, слегка отталкиваясь от земли. Он выглядел так притягательно и одновременно так одиноко, что у Хенрика будто клапаны сердца узлом связало. Внутри всё защемило. И он просто поддался чувствам, позволил себе быть безрассудным — в два широких шага он убил разделяющее их пространство и, упав перед спиной Му на колени, обвил его тело руками, вжимаясь носом и губами между лопаток. Тарьяй вздрогнул от неожиданности и, не поворачивая головы, опустил взгляд на чужие руки на своей груди. Конечно, он бы узнал их из тысячи похожих. Секундное осознание того, что происходит, и Тарьяй накрыл тёплые руки Хенрика своей ладонью, потом легонько сжал и переплёл их пальцы.       Тарьяй боялся, что захлебнётся во всех резко нахлынувших чувствах. Всё, что для него сейчас имело значение, — Хенрик пришёл к нему, обнял, согревал теплом его спину и руки. И даже этих несколько незначительных вещей хватало, чтобы Тарьяй чувствовал себя наполненным до краёв. Ему было так хорошо и так правильно. Теперь, когда он точно знал о чувствах Хенрика, ему казалось, что эта магия всегда была между ними. С самой первой встречи, чего они отнюдь не понимали, не замечали.       Тарьяй снял наушники и расцепил их руки, убирая с кистей Херика свои пальцы. Тот заметно напрягся и отстранился от его спины. Наверное, подумал, что его снова оттолкнут. Тарьяй очень испугался того, что Хенрик ещё хоть на секунду поверит в то, что не получит взаимности. Поэтому он развернулся прямо на качелях, проезжаясь задницей вокруг своей оси и упал на колени рядом с Хенриком. Их взгляды, наконец, встретились. Если бы кто увидел парней со стороны, он бы решил, что видит, как общаются души. Два застывших тела, друг напротив друга, колени к коленям, руки в руках, глаза в глаза, ресницы трепещут друг для друга, губы приоткрыты — время для них будто сделало дополнительную петлю.       Первым сдался Тарьяй. Он разорвал связь взглядов, прикрыл веки и навалился на тело Хенрика, обвиваю его шею руками и вжимаясь в неё же носом. Хенрик тут же вжал его в себя, будто переживая, что если он не будет достаточно крепко его обнимать — Тарьяй исчезнет из его рук. Растворится. Но тот растворялся только в своей любви и вовсе не боялся растаять. Их поцелуй хоть и был долгожданным, но случился внезапно. Хенрик провёл ладонью по макушке Тарьяй, приглаживая вздыбившиеся волосы, потом скользнул к виску и уху, а потом случилось оно. Тарьяй поднял голову с раскрытыми губами ровно в тот миг, когда Хенрик наклонил к нему свои. И они просто столкнулись в нежнейшем касании.       Они целовались мягко и с упоением. Хенрик всё не мог перестать мять его щёку и зарываться в волосы, лаская тонкие губы. Тарьяй цеплялся за плечи и грудь, по которым так тосковал долгое время. Пытаясь насытиться этими ощущениями упругого тела рядом с собой. Когда в ход пошли то мимолётные, то настойчивые касания языком, оба подумали, что Седьмое Небо не такая уж и выдумка. Они были там, были вдвоём, не сказав друг другу ни слова — их души и тела знали желания друг друга и исполняли каждое с ошеломляющей самоотдачей.       Они всё ещё не произнесли друг другу не слова, когда Хенрик наконец отстранил от себя Тарьяй. Тот взглянул в его глаза с некоторым испугом. Ему всё ещё не верилось, что всё это взаправду, что Хенрик останется. Тарьяй выглядел так, будто готов разочароваться в любую секунду. Конечно, Хенрик не позволил бы Тарьяй так себя чувствовать, поэтому не стал медлить. Он снял с себя куртку, завёл за плечи Тарьяй, и, вопреки ожиданиям парня, не накинул куртку на него, а положил на траву, позади. Потом Холм вернул ладони на талию Тарьяй и, глядя через зелёные глаза глубоко в душу, медленно и плавно уложил Тарьяй на спину, нависнув сверху, оказавшись так близко. Грудь Тарьяй стала учащённо подниматься. Он смотрел снизу вверх на парня, в мечтах о котором прошла не одна бессонная ночь. Он был рядом, так близко, что было слышно, как стучит пульс его сонной артерии. Он был здесь, потому что сам хотел этого, а не потому что Тарьяй пришлось звать его и убеждать в своих чувствах. Это распаляло Тарьяй, заставляя чувствовать, как июньская, ещё не прогретая земля, становится тёплой под их телами.       Следующий поцелуй был невесомым — Тарьяй чуть было не пропустил его. Если бы это было возможно, когда ты весь так сконцентрирован на ком-то. Тем более Хенрик не оставил шанса что-то упустить. Один поцелуй перерос в два, а два быстро стали россыпью десятка чувственных касаний по всему лицу. Хенрик всё ещё не мог осознать, что Тарьяй больше не отталкивает его. Что Тарьяй так покорно лежит под напором его тела и подставляет губы и щёки для поцелуев, прикрыв глаза. Хенрик пользовался моментом так, будто его поцелуи были шансом спасти мир. Возможно, так и было. Их с Тарьяй мир до этого несколько недель трещал по швам, и только теперь, наконец, ощущалось, как трещины в недрах земли затягивались, соединяясь. Они давали своей вселенной новый шанс на существование. Уже совершенно в другом измерении, где они больше не были друзьями, где они больше никогда ими не будут. Всё или ничего. Поэтому Хенрик, с маниакальностью одержимого, продолжал касаться губами лица Тарьяй. Его щёки, нос, ресницы, виски, губы, скулы, брови — всё было запечатано следами ласки. Тарьяй придушенно дышал, стараясь совладать со своими чувствами, но Хенрик выбивал у него всю почву из-под ног, даже учитывая то, что он и так уже лежал на земле настолько, насколько это возможно. Тарьяй, до этого державший Хенрика за предплечья, скользнул выше по рукам и обвил его, наконец, за шею, при этом так податливо открывая свою для чужих губ. Конечно, Хенрик не нуждался в подсказках, но то, что Тарьяй давал понять, что желает этого, что ему хорошо, заставляло Хенрика умирать от наслаждения. Когда и шея, и выступы ключиц уже были расцелованы, Тарьяй не выдержал. Он схватил Хенрика за майку на груди и притянул к себе ещё ближе. Тот не удержался на руках и навалился сверху, подминая тело Тарьяй под себя. Но Му был сильным парнем: он только прижал тело Хенрика к себе крепче и впился в него поцелуем. Он посасывал и покусывал пухлые губы, зализывал кончиком языка, срывая вздохи, врывался в рот Хенрика, влажно исследуя его лабиринты. Язык Хенрика тоже хотел взять своё. Но Тарьяй так распалился, что их языки будто боролись за власть. Тогда Хенрик отстранил своё лицо и тут же влип в почерневший, обалдевший взгляд. Тарьяй загнанно дышал, бегая взглядом по лицу Хенрика, будто пытаясь запомнить каждую морщинку, каждую эмоцию, которая сейчас была на его лице. Хенрик не имел власти над своим телом. Он тут же снова нагнулся к любимому лицу и невыносимо медленно провёл кончиком языка по нижней, чуть напухшей, влажной губке Тарьяй. И еле слышно шепнул:       — Расслабь язычок.       Тарьяй шумно вдохнул, приоткрыл губы и доверчиво уставился прямо Хенрику в глаза. У того перед глазами всё пошло цветными кругами. Тарьяй, которого он знал, — вредного, заносчивого, невыносимого, дерзкого, — выглядел сейчас так послушно и покладисто, так невероятно невинно, что у Хенрика в мозгу перемкнуло. Если до этого момента он думал, что очарован и влюблён, то сейчас он понял, что пропал. Ему больше не быть собой без Тарьяй. Невозможно больше существовать там, где его руки не касаются Тарьяй и где с его губ не срывается такое мучительно сладкое:       — Тарьяй…       Хенрик был так переполнен эмоциями, что аж зажмурился, когда припал снова к его губам и скользнул языком в приветливо приоткрытый ротик. Язык Тарьяй был расслаблен, как Хенрик и просил. Он пару раз нежно прошёлся по нему своим и обхватил его губами, мягко посасывая, потягивая, лаская. Он улетел куда-то в свой мир, наполненный упоением, пока не очнулся от тихих стонов и всхлипов Тарьяй. Хенрик снова отстранился, давая им обоим передышку. Тарьяй дышал рвано, всё так же цепляясь пальцами за его майку.       Потом он отпустил одну руку и медленно, осторожно, проведя вдоль всего тела, положил её на бедро Хенрика. Мягко огладил его, а потом резко подкинул ладонью и спустил ноги Хенрика, подворачивая его под себя. Тарьяй несколько секунд замешкался, но всё-таки перекинул ногу через его бёдра и сел сверху. Хенрику показалось, что он перестал слышать стук своего сердца и не мог понять: то ли оно остановилось, то ли стало биться быстрее скорости звука. Как бы не было приятно видеть Тарьяй, прижатым к земле его телом, Хенрика буквально свёл с ума вид Тарьяй, рассматривающего его сверху, при этом так плотно обхватив его бёдра своими ногами. Никакое небо не знало столько звёзд, сколько летало сейчас в глазах у Хенрика. Тарьяй ничего не делал. Он просто сидел на нем, упёршись руками в его грудь и немного наклонив голову, так что его кудри чуть ниспадали на его лицо, придавая и без того обожаемому виду неземной красоты.       — Я… Я… Я не… могу! — прохрипел вдруг Хенрик. Сияющий яркий блеск в глазах Тарьяй в эту же секунду будто покрыло дымкой тумана.       — Боже… — шепнул Тарьяй, прижмурив глаза. — Боже, прости… — Он попытался слезть с Хенрика, но только неуклюже скатился вбок. Он бы упал коленями на землю, если бы руки Хенрика не подхватили его, принимая глухой удар об землю на свои костяшки. Он держал округлую коленку в ладонях, оглаживая её и оберегая от боли. Тарьяй снова попытался встать и освободить Хенрика от себя.       — Нет. Нет, пожалуйста, — простонал Хенрик, потянувшись за ним. — Я хотел сказать… Хотел сказать, что я не могу дышать, когда ты такой. — Тарьяй замер, так и оставшись стоять на коленях, Хенрик подтянулся у нему и уткнулся головой в его бок. — Пожалуйста, не говори, что ты не хочешь… Умоляю, не говори мне уйти или оставить тебя… Я не смогу.       — Хенке. — Тарьяй обвил руками прижимающуюся голову Хенрика, который прятал свой взгляд и тонкие всхлипы в складках его одежды на животе, погладил его по волосам, по уху и щеке, и прошептал:       — Ты можешь остаться?