Olympic

— Луи, где тебя черти носят?! — по пристани, полной людей, разнесся голос его отца. Младший же Томлинсон умело лавировал в толпе, стараясь не наступить на подолы однотипных платьев дамочек и остроносые ботинки их кавалеров и не запутаться в море шляпок и цилиндров. — «Олимпик» не будет ждать одного тебя! Тонкое запястье юноши охватили в тиски массивные пальцы его отца, вероятнее всего, оставляя на молочно-белой коже пять синих отметин. Не то чтобы юному — насколько юн был Луи в свои двадцать два года — Томлинсону была присуща женственность, но в нем можно было заметить недостаток маскулинности, коей буквально пах каждый мужчина в этой толпе. Едва сохраняя остатки самообладания, потерянного в толпе кричащих на мужей дам и плачущих детей, Луи надул губы, но покорно последовал за грузным мужчиной, ведущим его ближе к лайнеру. Отец давно решил, что ему следовало бы «выкинуть свои книжки из головы и заняться тем, чем следовало» — искать счастья в лице такой же миловидной, как и сам Томлинсон, утонченной дочери коллеги отца. Вот только он не хотел для себя размеренной жизни по выверенному сценарию, потому что он хотел сам писать эти сценарии — в саквояже припрятана записная книжечка и перьевая ручка с баночкой запасных чернил для заправки для записей пришедших на ум идей и мыслей. В покоях юноши в туалетном столике спрятаны листы, исписанные и испечатанные множеством символов. Он мечтал о том, как когда-нибудь его будут читать, на обложках изданий будет напечатано его имя, и все люди, что считали письмо недостаточно мужским занятием, оказались бы неправы. Луи мечтал хотя бы о том, что что-то переменится, и людей перестанут выдавать замуж по расчету из-за денег, в конце концов, он лишь хотел найти любимого человека и прожить с ним даже если и бедную, но очень счастливую жизнь, полную идеальных моментов. Ведь для него, человека творческой души, любовь была чем-то сокровенным, чем-то самым важным, той вещью, которой нельзя пренебрегать в вопросах женитьбы. — Отец, посмотри же вокруг! Все эти люди тоже идут на «Олимпик», так неужели ты думаешь, что я сумею опоздать, будучи почти в начале очереди? — возмущенно и даже слегка устало продекламировал Луи, упорно пытаясь поправить волосы на голове, чтобы они не смотрелись, как птичье гнездо, да еще и цилиндр на них удобно сидел. Наверное, цилиндры делались без таких преимуществ. — Луи, будь так добр, не злоупотребляй моим прекрасным настроением и стой смирно, сэр Саймон и его дочь Элеанор очень скоро присоединятся к нам, я познакомлю вас, — раздраженно отозвался старший Томлинсон, затаскивая саквояж сына с вещами ближе к трапу, где его бы уже взял один из слуг, сопровождающих в путешествии таких богатых и уважаемых господ, как Луи. То есть его отец. — Ох, отец! Неужто ты действительно пригласил эту напыщенную… — начал было возмущаться юноша по поводу присутствия его предписанной невесты во время такого долгожданного им путешествия, будучи тут же перебитым зычным голосом отца: — Луи! Я даже слышать не желаю, как ты посмел бы только что оскорбить дочь сэра Саймона! Ах, вот же и он, и Элеанор с ним! Отец тут же отвернулся от Томлинсона, чтобы поощрить беседой тучного мистера Коуэлла и его тощую, как спичку, бледную от недавней лихорадки жену. Их же дочь почти успела схватить Луи за руку и уподобить к разговору, но юноша ускользнул на трап, прячась от настырной любовницы среди толпы. Внезапно взгляд Луи скользнул по копне каштановых кудрей, кои принадлежали мужчине средних лет, как он понял, спустя секунду. Тот воровато озирался и пытался протиснуться к краю трапа, чтобы перелезть через перила и пробраться на судно, вероятно, будучи безбилетным. Полный возмущения, Томлинсон взмахнул рукой и крикнул в его сторону, подходя ближе, благо они были в паре шагов друг от друга: — Сэр! Сэр, что же это такое? Что же ли, Вы на моих глазах посреди такого прекрасного солнечного утра пытаетесь попасть на корабль без билета? Удивленный, юноша резко обернулся, но, едва увидев Луи, озарился хитрой и широкой улыбкой до ямочек на щеках. Томлинсон едва удержался от ответной улыбки, но возмущение в нем росло, ведь он был законопослушным гражданином. — О, нет, я не пытаюсь, я попадаю на корабль без билета, — без тени сомнения признался молодой человек, приобнимая Луи за плечи и делая шаги в сторону причала. — У меня ведь есть гениальный план. — Молодой человек, прошу Вас, уберите руки, — когда юноша проигнорировал попытки Томлинсона оттолкнуть его, тот разозлился еще больше. Да видит Бог, этот распутный мальчишка средь белого дня, около одиннадцати часов утра, обманом пытался попасть на лайнер! — И в чем же заключался Ваш коварный гениальный план? Юноша вновь широко улыбнулся, будто радуясь подобному вопросу, и Луи почувствовал странное тепло в груди при виде ямочек на его светлых, но немного грязных щеках. Странно. То есть, действительно странно. Юноша, вообще-то, совсем не привык ощущать нечто подобное, особенно от действий кудрявых зеленоглазых незнакомцев. — Ох, господин! Я с искренней душой поднимался на корабль, но когда же я подошел к этому молодому человеку, — юноша кивнул на мужчину, проверяющего билеты входящих пассажиров, который стоял теперь точно слева. Луи лишь успел махнуть своим билетом, как он пропустил их вперед, — и сообщил, что мои билеты у моего прелюбимейшего друга, что потерялся в толпе семью минутами ранее, он отправил меня восвояси. — Не томите, в чем же тогда заключалась гениальность этой глупой безрассудной затеи? — любопытство пожирало его изнутри вместе со вполне объяснимой неприязнью к надоедливому молодому человеку. Или не неприязнью, кто знал тогда? Лишь Бог. — В том, милый мой друг, чтобы найти прекрасного красавца Вас и оказаться на чистейшей палубе этого грандиозного судна! — в театральном жесте разведя руки в стороны, отозвался юноша, уже не скрывая торжествующего смеха. К горлу же Луи поднимался гнев вместе со стыдом. Этот нахальный мальчишка посмел обозвать его красавцем посреди людной палубы, да еще и обманул его! — Да как вы посмели! Вы провели меня! — воскликнул юноша, побагровев во мгновение ока. — Провел? Вас? Нет, что вы! Я просто одолжил минутку Вашего драгоценного времени, господин, чтобы лишь оказаться на палубе этого величественного лайнера, как я и мечтал. Неужели Вы никогда не мечтали? — молодой человек опустил руки и подошел к Томлинсону, сверкая зеленью своих глубоких чистейших глаз. Подняв с покрытия палубы упавший багаж, он легко улыбнулся юноше, не оставляя между ними почти никакого расстояния. Луи невольно сделал шаг назад, не в силах стоять так близко к мужчине, который выглядел, как паршивый оборванец одеждой, но при этом мудрейший красавец лицом. — Мечтал, поверьте мне. Я мечтал бы о том, чтобы издавать свои книги и иметь право выбирать любовь в этом мире, и выражать все то, что я думаю, но, увы, банальная мужская солидарность и вежливость не позволят мне и слова сказать в Вашу сторону, хотя я мечтал бы в грубой форме раскритиковать Ваши умения завязывать галстуки, — Луи взмахнул рукой и гордым шагом удалился к своей каюте, оставляя ошарашенного его ответом юношу позади. В сердце Томлинсона горела ярость. Он не мог поверить, что какой-то бедняк — достаточно красивый, стоит признать это — так легко обманул его, посмел, как же это так, кокетничать с ним, да еще и так дерзко разговаривал, будто бы их не разделяла стена материального положения. Луи был твердо уверен, что юношу найдет охрана лайнера и выведет с палубы, потому что желания возвращаться и сдавать «зайца» билетерам юноша совсем не имел. В конце концов, где-то там за дверьми его каюты стояли и мило беседовали его отец, сэр Саймон и Элеанор, которую Томлинсон мечтал бы не видеть никогда. Нет, он не был женоненавистником или что-то типа того, далеко нет, и от любви к мужчинам тоже не страдал, просто Элеанор была девушкой… своенравной, так скажем. С ней невозможно было поговорить, потому что все, что она знала, это косметика и джазовая музыка, а уж увлечение Томлинсона книгами совсем не понимала и осуждала. А такое Луи, уж поверьте, в жизни не вытерпел бы. Казалось бы, они разошлись, даже не узнав имен друг друга, и побеседовали лишь благодаря неумелой попытке того кудрявого юноши пробраться на корабль, а также возмутительной наглости приплести к этому еще и Луи. И стоило ли вспоминать этот непримечательный эпизод посадки на лайнер, но уже в каюте, после отправления, Томлинсон никак не мог выбросить из головы непослушные кудри юноши, его широкую улыбку и идеальный зеленый цвет глаз. Не мог забыть прикосновения его массивных ладоней к талии и не мог перестать сравнивать его длинные и тонкие пальцы вкупе с огромной по размерам ладонью с тощими, короткими и дряблыми палками дочери сэра Саймона, которыми она имела дерзость держать юношу за руку. Наверное, это было очень странно, особенно для Луи, который подобным ранее не страдал, и такой опыт был ему в новинку. В конце концов, строки не шли, и перо лишь оставляло пятна на бумаге вместо витиеватых фраз, коими была исписана почти вся бумага Томлинсона. Надо же, никто раньше не мог лишить Луи вдохновения, а этот кудрявый смог, в чем юноша и начал обвинять того. Не потому ли он не спустился к обеду, когда сэр Саймон пригласил его? Не потому ли Луи не удостоил его ответом на множественные вопросы? Не потому ли предпочел приему пищи и светской беседе прогулку на дальнюю палубу под звезды? Не потому что прекрасный юноша с трапа показался Томлинсону интереснее и интеллигентнее в своей поношенной грязной одежде разодетого в пух и прах Саймона, его напыщенной идиотки дочери и их компании? Темное небо испещрили точки-фонарики, отражаясь в слабо колышущейся глади воды. Мрачноватый и одновременно умиротворяющий вид океана со всех сторон приводил в восторг и будил в Луи музу, посему он тут же пожалел о забытом в каюте блокноте с авторучкой. В голове одна за одной рождались строчки, но почему-то среди слов о прекрасной летней ночи посреди спокойных вод Томлинсон видел изумруд глаз, каштан кудрей и широкую улыбку того самого юноши с палубы. И ежели его мысли не умели претворяться в реальность, то молодой человек из его мыслей просто-напросто любил совпадения, раз сразу после этих мыслей оперся о перила рядом с Луи, смотря на те же звезды, что и он. — Не изволите выпить со звездами? — задумчиво проговорил юноша, поднимая на Томлинсона глубокий взгляд и протягивая один из двух бокалов с красным вином. Луи лишь отметил каплю голубой краски на его щеке и измазанный в разноцветной гамме правый манжет рубашки. — Со звездами? — переспросил он, наслаждаясь видом идеального лица кудрявого и отражающейся на радужке глаз луны. — Или со мной, если захотите. Звезды — отличные собеседники, — улыбнулся молодой человек и почти впихнул бокал Томлинсону в пальцы, сжимая их вокруг ножки своими. И снова в груди Луи что-то затрепетало, что-то незнакомое, поэтому он практически выдернул руку из пальцев юноши. — Да простят они меня, но я бы предпочел Вас любой звезде, — почти прошептал он в ответ, полностью противореча своим мыслям и действиям, смущенно отводя взгляд и пряча улыбку от вида восхищения в глазах юноши за бокалом вина. Такое не прощалось, и Томлинсон знал это, но не мог сдерживать в себе глупую радость при виде этого молодого человека. Это было в новинку, но так приятно, что Луи решил попробовать новые ощущения на вкус. На несколько минут повисла тишина, совсем не неловкая — уютная тишина. Они стояли близко друг другу, греясь о чужое тепло под прохладным влажным ветром, и медленно пили вино, наслаждаясь моментом. Луи смотрел вдаль, на горизонт и на звезды, а юноша, чьего имени он так и не узнал, да и не нужно было — Томлинсон и так чувствовал себя прекрасно рядом с ним, — смотрел на него иногда. — А Вы слышали прекрасную легенду о величественном корабле, который преодолел весь земной шар, неся на себе прекрасную леди и непримечательного юношу, что влюбился в нее с первого взгляда? — прервал тишину голос молодого человека, чья фраза очень сильно удивила Луи, но он лишь кивнул, желая услышать продолжение столь прекрасной истории. — Так слушайте же. Некогда в восхитительное летнее утро пополудни спустили самое огромное судно своего времени на воду. Люди слышали легенды и сказания про лайнер, его именем нарекали детей, а весть о таком великом корабле разнеслась по миру со скоростью света… — Извольте, Вы пересказываете мне вечерние прошивки Times? Только перед отплытием читал я эту статью, — Луи перебил юношу, поворачиваясь к нему всем корпусом и улыбаясь. — Там так красочно описывали наш «Олимпик». Ох, а вы знали о том, что у этого судна есть близнецы? «Титаник» и «Британник», такие звучные названия. — Слышал, «Титаник» отплывает грядущей весной, — спокойно подметил юноша в ответ на тираду Томлинсона, будто и не слышал упрека в словах про пересказ Times. — Осведомлен. Я отправляюсь на нем в путешествие, — стараясь скрыть недовольство и горечь в голосе, рассказал Луи, тут же пояснив исчезнувшую с лица улыбку. — Свадебное. — Ох, у Вас есть невеста! — удивленно воскликнул молодой человек, едва ли пытаясь скрыть досаду, атаковавшую черты лица. — Позвольте передать ей поздравления, она заслужила прекрасного мужчину, — из банальной вежливости тут же исправился он, но звучал так, как будто эта новость раздосадовала его. А вот эмоции Луи описать было невероятно сложно. Что-то в нем надломилось, когда молодой человек назвал его прекрасным мужчиной, и почему-то фантазия связала эти слова с той «легендой о величественном корабле». Вот только Томлинсон красавицей не был, да и этот кудрявый юноша явно в него влюбиться с первого взгляда не мог. Да хотя бы потому, что они оба мужчины, верно? — Ах, нет, у меня нет невесты, — поправил его Томлинсон, грустно устремляя взгляд на воду. — Но как же? — непонимающе переспросил юноша, разводя руками, хотя в его глазах вновь появился радостный блеск. — Отец выдаст за меня девушку к зиме, — пожал плечами Луи, глотая комок в горле после упоминания досадного брака по расчету, что ждал его в ближайшем будущем. — Вы знаете ту, которой суждено стать Вашей суженой? — почти шепотом спросил молодой человек после некоторой паузы, омраченной словами Томлинсона. — Да. — Вы любите ее? — еще тише, на срывающихся хриплых тонах поинтересовался юноша. — Элеанор Колдер — не та, кого я бы с удовольствием полюбил, — вздохнул Луи, кидая многозначительный взгляд на юношу. Пожалуй, перед ним стояла кандидатура в разы лучше дочери сэра Коуэлла, но кто его спрашивал? И, ах да, этот кудрявый юноша все еще оставался юношей. Что почему-то не мешало окрыленному сердцу отстукивать пульс на ребрах. — Так теперь она — миссис… Как Ваша фамилия? — с некоторой радостью в голосе ответил молодой человек, словно Луи рассказал ему самую счастливую новость на свете. — Томлинсон, но я Луи для Вас, мистер… — он запнулся, осознавая, что не знает и имени этого прекрасного юноши. — Стайлс. Гарри для Вас, Луи, — улыбнулся Гарри, а Томлинсон лишь улыбнулся в ответ. — Вам идет, Гарри, — ответил Луи чистую правду спустя время, когда его вино было допито, а на горизонте появились очертания земли. Скоро в порт. Незнамо почему, но эта информация очень пугала Томлинсона, потому что его нервировала перспектива того, что Гарри сойдет на этой остановке. И почему это его нервировало, Луи также не знал. На самом деле, все это было очень странно, потому с каждым взглядом на Гарри в животе юноши порхали бабочки, а в легких расцветали гортензии. И даже не хотелось курить. — И Вам, — кивнул Стайлс в ответ, молча по капле вливая остатки вина из бокала в морскую гладь. На немой вопрос Луи юноша лишь ухмыльнулся и пояснил. — Я украшаю эти морские небеса звездами вина. Знаете, дают клятву крови? Я даю этому морю клятву крови. Томлинсон лишь промолчал, стараясь вникнуть в речь Гарри и поражаясь его умению подбирать слова. Ведь Луи был писателем, он понимал все волшебство его выражений, что шли из самого сердца этого прекрасного юноши со своими собственными звездами в глазах. А Стайлс лишь промолчал о том, что давал морю клятву всегда помнить этот вечер, когда его зеленые глаза встретились с глазами цвета летних небес, а в груди словно расцвел сад петуний. Не таких, как росли у его тетушки — приторно-розовых, а нежных, воздушных, приятных на вид, как этот молодой человек перед ним. Это грозило стать сумасшествием, манией. И это безумно пугало Луи, потому что он не привык чувствовать нечто подобное внутри себя, но при этом он молчал об этом, потому что хотел чувствовать больше. — Сумасшедшая красота, — наблюдая за бликами рассвета на небесах, прошептал Луи. Лишь час назад Стайлс набросил на его плечи свой жакет, ведь, как общеизвестно, холоднее всего в предрассветный час на корме обдуваемого морскими ветрами судна. И Томлинсон не был против. — Слов не хватит, чтобы описать это. — Полностью солидарен с Вами, — тем же шепотом ответил ему Гарри. — У меня не хватит красок и мастерства выразить эту красоту. Переведя взгляд с небес на Стайлса, Луи понял, что он смотрел лишь на него, от осознания чего на лице Томлинсона расплылась идиотская улыбка. Гарри, увидев ее, осторожно взял его ладони в свои руки и поднялся с перил, на которые они опирались уже несколько часов кряду. И это тепло чужих пальцев ощущалось непростительно правильно. — Пойдемте ко мне в каюту, Луи. Мне нужно показать Вам кое-что, — встрепенулся он, глядя юноше прямо в глаза. Тот безмолвно согласился и позволил Стайлсу тянуть себя за собой. Гарри мягко держал его ладонь в своей, следя за тем, чтобы не тянуть Луи слишком сильно, и это удивляло его также сильно, как удивило бы присутствие такта у собственного отца, что всегда тащил его за собой, как багаж, оставляя синяки на запястьях. Такое к себе отношение заставило бабочек в животе Томлинсона затрепетать еще сильнее, ведь юноша пред ним был настолько очаровательным, насколько вежливым и загадочным. Как только такие люди рождались на свет, Луи не понимал, как не понимал и то, почему этот идеальный во всех смыслах для него человек — не женщина. В каюте Гарри царил творческий беспорядок — о, да, будучи творческой душой Луи отличал бардак от процессуального хаоса, — в котором Томлинсон отчетливо различил даже пару слишком длинных, чтобы быть шейными, платков сумасшедшей расцветки, а Стайлс, заметив его удивленный взгляд, лишь бросил через плечо: «Из Индии, там самые прекрасные шелковые банданы» и повязал один из них на голову, закрепляя волосы, чтобы не лезли в лицо. Кинув на беспорядок — и как только за пару часов в каюте Гарри умудрился настолько сильно намусорить? — еще один критичный взгляд, Луи заметил тут и там припрятанный бумажки с графитными зарисовками, маленькие картонки с живописными сюжетами и спрятанные за барахлом или тканями холсты, да и кучу всяких баночек, тюбиков, кистей и испачканной в краске одежды по всем полкам. — Приношу извинения за беспорядок, ради Бога, но зная о Вашем пристрастии к писательству, я смею предположить, что поставил бы сотню фунтов на такой же беспорядок и в Ваших покоях, Луи, — улыбнулся Стайлс вновь, поднимая единственный не забросанный мусором и вещами холст изнанкой к юноше и загадочно сощуриваясь. — И что же Вы так мечтали показать мне, что привели сюда, не убравшись? — пропустив мимо ушей его полностью правдивое замечание, спросил Томлинсон. Любопытство съедало его изнутри, а усталость от бессонной ночи сошла на нет. — Ничего такого, чего стоило бы бояться, — уклончиво ответил Гарри и перевернул холст к Луи лицом. В первые секунды Томлинсону показалось, что он смотрит в зеркало, но потом он понял, что это лишь идеальный портрет, на котором был изображен он в том самом клетчатом костюме, который был на нем в момент знакомства с Гарри. Все тело Луи покрылось сотней мурашек, юноша на мгновение потерял дар речи, потому что понятия не имел, как это понимать. С одной стороны, это было безумно приятно и красиво, ведь никто его раньше не рисовал просто так. С другой же стороны, Гарри был мужчиной, и это ставило Томлинсона в тупик. — Ах! Какая красота, Гарри, Вы столь талантливы! — вежливо восхитился он, покрываясь смущенным румянцем, но пряча истинные эмоции. — Но я ставлю сотню фунтов, что я не так красив, как Вы меня изобразили, льстец. — Ох, извольте, конечно! Вы в тысячи раз красивее, — возразил юноша, вгоняя Луи в краску еще сильнее. Он отставил холст на пол и подошел к нему ближе. — Разрешите проводить Вас до Вашей каюты? Вам нужно отдохнуть, иначе столь идеальная кожа Вашего лица рискует испортиться раньше времени. Наверное, именно с этой фразы Луи начал медленно проваливаться в бездну его зеленых глаз, потому что следующие несколько дней круиза он провел в чертовой прострации, думая лишь о Гарри, о ямочках Гарри, о своем портрете, который нарисовал Гарри, о зеленых глазах Гарри, о каштановых кудрях Гарри, обо всем в Гарри. Это не ощущалось чем-то правильным и достойным мужчины, но Томлинсону было наплевать, потому что Гарри буквально не выходил из его головы. Образ бедного художника, который обманом пробрался на лайнер, надежно закрепился в голове юноши, что плыл в круизе лишь для того, чтобы закрепить отношения с Элеанор, и это все было настолько сложно, что Луи сходил с ума. Сэр Саймон и отец наседали с каждым днем все больше, устраивали едва ли не допросы, чего это Томлинсон медлит с предложением, отказывается от совместных ужинов, проводит время где-то на нижних палубах. Им обоим было невдомек, что Луи, кажется, терял голову по одному привлекательному художнику, спящему в грузовом отсеке, и сходил с ума от их долгих встреч под луной или после обеда. С другой стороны, была же Элеанор. Девушка видела в Луи лишь возможность хорошо подзаработать и даже не считалась с ним, как с личностью, пытаясь постоянно указать на «недостаток мужественности» в нем, но Томлинсон и так знал, что немного манерен, ведь это присуще писателям, так? Еще это присуще той категории мужчин, которые влюбляются в других мужчин, но Луи предпочитал не думать об этом. В конце концов, он никогда в жизни не чувствовал ничего такого ни к одному другому мужчине, кроме Гарри. Да что уж там, если быть искренним, он никогда вообще не испытывал такого — чтобы лезвиями по ребрам от тоски да разум в пыл от невероятных слов, что он говорил. Ведь Стайлс был чем-то вроде идеала. Серьезно, Луи не встречал людей, настолько интересных в общении, подходящих ему темпераментом, заботливых и чутких, честных, умеющих подбирать слова и рисующих его каждую свободную минуту. А еще до безумия красивых. Возможно, Томлинсон был влюблен. Да нет, он был влюблен, просто он до ужаса боялся признаться в этом самому себе. Их разговоры длились часами, и с каждым разом они становились ближе друг к другу, прижимаясь плечами или спиной к груди. Между ними очевидно происходило нечто большее, чем просто крепкая мужская дружба, и это видели оба, потому что иногда их разговоры заходили в то самое, смущающее Луи русло. — Что будет с нами после путешествия? — спросил как-то раз на второй неделе путешествия Гарри, обнимая Томлинсона со спины и прижимаясь подбородком к его плечу. И такие позы тоже стали чем-то обыденным между ними, как будто стирались границы. — Мы все еще будем… близки? — Не загадывайте на будущее, Гарри, Вы же не хотите прекращения этого прекрасного плавания? — горько и тихо ответил Луи, глядя прямо на горизонт. — Извольте! Я бы отдал весь мир, если бы это значило, что мы будем рядом. Я бы отдал все, что у меня есть, чтобы не дать Вам уйти. Я бы продал душу, если бы это значило, что наше путешествие не закончится никогда, — воскликнул Стайлс и прижал Луи к себе еще сильнее, а его слова просто выбили из легких юноши весь воздух. Потому что это звучало, как чертово признание в любви, и Томлинсон не мог справиться с этим. — Пообещайте мне, Гарри, пообещайте, что это путешествие никогда не закончится, — прошептал в ответ Луи, сглатывая горькое жжение в горле, появившееся от осознания своей печальной участи быть мужем Элеанор Колдер. — Я обещаю Вам. После того разговора, наверное, это становилось настолько очевидным — любовь Луи к Гарри, — что даже не совсем быстро соображающий сэр Саймон ее заметил. Да и как тут не заметить, что будущий зять сбегает из каюты, прячется и уходит от разговора, проводя долгие часы в обществе бедняка в оборванной одежде? Во всяком случае, напрочь забытый Томлинсоном сэр Саймон на шестнадцатый день путешествия вломился в его каюту, снес с полки его книги и растоптал их, крича проклятия и осуждающие тирады. Взбудораженный, оскорбленный до глубины души и разгневанный Луи кричал в ответ, а потом Саймон схватил юношу за запястье левой руки так сильно, что в уголках его глаз выступили слезы. Теперь, вероятно, симметрично уже подзажившим синякам на правом запястье «браслет» из синяков украшал и левое. Тучный мужчина кричал о том, что это мерзко и неприемлемо в обществе — мужчине любить мужчину, что Луи позорит своего отца, и ему стоит сброситься с палубы, а каждое его слово буквально резало по сердцу Томлинсона и впивалось клиньями в затылок. Едва ли не плюнув в лицо Саймону, Луи пообещал, что даже под угрозой смерти не станет мужем его дочери, и выбежал из каюты на верхнюю палубу, шумно топая ногами и пытаясь унять разбушевавшийся пульс. Ярость и ненависть постепенно оседали и превращались в безграничную тоску, потому что, с одной стороны, Коуэлл был прав — в обществе такое не приветствовалось, но с другой, Томлинсон любил Гарри. Очень сильно. До глубины души. И за неимением места, куда можно было бы идти, Луи медленно спустился к грузовым отсекам в надежде увидеть Стайлса и упасть в его теплые объятья. Что же, в тот день Томлинсону повезло, потому что его, держащего тучу эмоций внутри, почти сразу нашел Гарри. — Что случилось с Вами, Луи? — взволнованно спросил он, и Томлинсону захотелось плакать от любви в его голосе. — Кто-то обидел Вас? Юноша аккуратно прикоснулся к его плечу в ободряющем жесте, и Луи сдался, выпуская эмоции наружу. Слезы полились из глаз, и Томлинсон уткнулся лицом в плечо Стайлса, заливая слезами пиджак, испачканный неизменной голубой краской в цвет его глаз. Луи плакал навзрыд, крепко впиваясь пальцами в пиджак Гарри на его спине и прижимая его к себе все сильнее. Плакал от несправедливости, по которой он не мог сейчас на весь мир прокричать о любви к этому кудрявому прекрасному юноше. Плакал из-за больных слов того, кто должен был вскоре стать членом его семьи — тестем. Плакал от неизбежного ужаса, который ждал его в будущем. Плакал от любви к Стайлсу и того, как долго и тщательно скрывал это. — Что произошло? — волновался Гарри, и от искренней обеспокоенности в его голосе Луи заплакал еще сильнее. Он не ответил, лишь поднял руку, чтобы вытереть слезы, когда Стайлс и заметил на ней багряно-синие отметины и аккуратно схватил, в ужасе глядя на это. На немой вопрос Томлинсон лишь прошептал одними губами «Отец. И Саймон», и нежность в действиях Гарри внезапно обернулась яростью в голосе: — Как Вы позволили ему так обращаться с Вами? Нет! Как он посмел так с Вами обратиться?! — воскликнул Стайлс, а его глаза сверкали яростью. — Я бы холил и лелеял Вас, будь Вы моим сыном. Я бы прощал Вам все и уважал, будь Вы моим братом. Я бы любил Вас до скончания веков, будь Вы моим мужем. И от этих слов Луи зарыдал еще сильнее, но он уже не знал, от любви в его голосе или тоски по нему. — Я люблю Вас! Я тоже люблю Вас, Гарри, так давайте же будем вместе. Давайте же сбежим, на ближайшей же пристани сойдем на берег и будем счастливы! — взмолился Томлинсон не своим голосом, и в его голове это звучало, как несбыточные фантазии, но Стайлс тут же яростно закивал и обнял его, соглашаясь. — Мы будем вместе и будем счастливы. Мы сойдем на следующей же пристани и никогда не вспомним о Саймоне и Элеанор, Луи, — пообещал Гарри и тут же добавил, — я люблю Вас, — одними губами, в которые Томлинсон тут же впился своими, держась за лацканы его пиджака и будучи поддерживаемыми его сильными мужественными руками. Гарри отвечал страстно и твердо, ведя Луи за собой в движениях губ, словно демонстрируя их любовь. Возле грузового отсека, на счастье никого не было, и никто не мог им помешать. Той ночью Стайлс был нежен и ласков, аккуратно двигаясь и делая все, чтобы Луи было комфортно. Той ночью в груди Луи словно заросла дыра, потому что у него наконец появился тот, кто будет любить его до конца своих дней и кого будет любить он. Той ночью они были близки впервые, но не в последний раз, и это служило началом чего-то нового в их жизнях. Той ночью два мира соединились, пусть и на заднем сидении чьего-то автомобиля, но с громкими вскриками и тяжкими стонами, навсегда и навечно. А на следующей пристани они и правда сошли на берег, оставив почти все вещи в каютах. Гарри держал Луи за руку, а в другой нес один заполненный саквояж с их общими вещами вперемешку и связку портретов Томлинсона. Они останавливались в гостиницах и мотелях, дарили друг другу поцелуи и страстно любили друг друга. Они путешествовали с места на место, нигде не задерживаясь, оставляя лишь едва заметный аромат крема на простынях, чернильные кляксы на столе и пятна краски на стенах. Они писали: один — портреты, второй — романы. Друг о друге. Друг другу. Через множество лет Гарри стал мировой звездой в живописи, а Луи — народно признанным писателем. Когда Стайлс заканчивал свой очередной шедевр искусства, а Томлинсон допечатывал очередной роман, обреченный на бытие хитом, Луи пришло осознание, что в его счастливой жизни была вина лишь Гарри. И их счастливое путешествие действительно не закончилось.