Чудные соседи

Последнее июльское утро они провели за перестановкой мебели в гостиной. — Выше! Левее! Ещё левее! — командовал Паша, координируя движения Антона и Арсения, перетаскивающих тяжеленный диван, в то время как Ляся пыталась прогнать мельтешащего под ногами Рекса. Серый же дисциплинированно сидел в сторонке и не отсвечивал — перестановку-то устроили из-за него. Наконец диван был отправлен к стенке, а всё более-менее хрупкое вынесено за пределы гостиной — сначала в коридор, а потом, после того как Шастун дважды запнулся о журнальный столик и не разбил его исключительно за счёт невероятной ловкости Арсения, вовремя подхватившего мага, и вовсе в другие помещения: что-то в спальню, что-то в кладовку, что-то в одну из пары неиспользуемых комнат. На всякий случай ещё раз осмотрев гостиную, Антон окончательно убедился, что они убрали всё, что можно разбить или сломать: остался только вишнёвый диван да светлый, почти молочного цвета пушистый ковёр. И как вампкуб умудряется поддерживать этот маркий цвет незапятнанным? Нет, сейчас-то понятно, Антон ещё в первую неделю пребывания здесь, когда вынужден был спать на этом же самом ковре, зачаровал его на самоочищение, благо воздушная магия справлялась с пылью получше любого пылесоса, но раньше-то как? Он что, каждый день пылесосом проходился? И не лень же ему… — Итак, приступим! — объявил Шастун, когда все приготовления были выполнены: место расчищено, большой пушистый плед принесён из спальни в гостиную, а как следует выдержанное в морозильнике зелье, которое он вытащил парой часов ранее, растаяло, наполнив неаппетитным пойлом ту миску, в которой они обычно подавали Серому еду. Здоровенный волк понюхал предложенную ему жижу и вопросительно поднял на него яркие, словно просвечиваемый солнцем янтарь, глаза. — Мряу? — в голосе зверя явственно слышался скептицизм с лёгкой примесью отвращения. — И это я ещё приглушил запах, насколько возможно, — развёл руками маг. — Ничего не поделаешь, волче. Лекарства частенько противны, зато действенны. Обещаю, как вернёшься в человеческий — то есть гномский — облик, угощу чем-нибудь повкуснее, на твой выбор. Тяжело вздохнув, огромный волк, из-за опустелости гостиной кажущийся ещё более крупным, согласно кивнул, подмигнув одним глазом — замётано, мол. — Когда я дам команду, пей антидот, — начал инструктаж Антон. — Чем быстрее ты его проглотишь, тем лучше. После этого будет больно, но не пугайся, это нормальное явление и вреда тебе не причинит. Принудительная трансформация всегда болезненна, хоть вызванная сывороткой, хоть отменяющим её действие зельем. Не стесняйся скулить, если будет совсем уж невтерпёж, мы всё понимаем, а соседи ничего не услышат, квартира звукоизолирована. Главное, сам себе не навреди, не пытайся царапать себя или кусать, этим ты только хуже сделаешь. Серый подтвердил кивком, что всё понял, и Антон вытурил всех из гостиной: призраки скрылись в стене, а клыкастик взял на руки заупрямившегося Рекса, будто болонку какую-то, и вынес в коридор. Шастун, перебросив плед через плечо, вышел последним и, безмолвно дав знак Арсу и в тот же миг получив связующее с магией прикосновение руки вампкуба к Антоновой талии, установил на дверной проём воздушный щит, прозрачный и прочный, будто пуленепробиваемое стекло. — Готов? Раз… два… три! Пей и сразу ложись! — выпалил Антон, зная, что волчий антидот начинает действовать очень уж быстро: лучше лечь самому, чем грохнуться наземь с высоты столь внушительного роста. Серый поступил мудрее: лёг в позу сфинкса и лишь после этого сунул морду в миску, жадно, как собака после активной прогулки, лакая зелье. Осушив посудину, он ещё успел оттолкнуть её носом, убирая подальше от себя, и в следующий же миг его скрутило судорогой. Огромный волк бесновался в гостиной, неведомая сила то вытягивала его в струнку, заставляя мышцы и связки чуть ли не звенеть от напряжения, то будто завязывала узлом, сминая его в причудливой позе. Он загнанно хрипел, издавал волчьей глоткой почти человеческие рыдания, клацал зубами, рявкал и взвизгивал от боли. — Не смотри, — выдавил из себя Антон, приобнимая вампкуба и разворачивая лицом к себе. Принудительная трансформация ликантропа — зрелище само по себе не самое приятное, а уж когда подобное происходит с кем-то близким… — Он и мой друг тоже, — возразил Арс, голос которого почти потонул в сдвоенном скулеже: отпущенный на пол Рекс сочувственно подвывал у них в ногах, не сводя взгляда с корчащегося на ковре хозяина. — Пусть я не могу уменьшить его боль, разделив её, но должен видеть это хотя бы для того, чтобы в полной мере понимать его. Шастуну не совсем было понятно, как это связано. Если бы ему можно было не смотреть, а то и вовсе уйти, он бы этим воспользовался. Но он не мог: из всех присутствующих магом был только лишь он, а значит, он обязан наблюдать за каждой секундой мучений возвращающегося в привычное состояние оборотня, чтобы, если вдруг что-то пойдёт не так, вовремя заметить это и принять меры. — Всё… нормально? — сглотнув, спросил клыкастик, невольно прижимаясь к нему. Слишком уж впечатляющим было зрелище больших когтистых лап, скребущих пол, да и жутковатое выражение нестерпимой муки на волчьей морде как-то не добавляло спокойствия. — Всё идёт как надо, — глухо откликнулся Антон, сжимая его крепче, чувствуя, как его рука подрагивает, но не понимая, кто же из них дрожит от напряжения. Не исключено, что оба. Волк взвыл, выгнулся, как натянутый лук перед выстрелом, в его спине громко хрустнул хребет, рывками, позвонок за позвонком, переплавляясь в человеческий. Конечности бессистемно задёргались; сначала преобразовались смежные с позвоночником кости, затем следующие за ними, следующие… Волчья плоть на гномьих костях смотрелась дико, смятая шерстистыми складками на плечах и предплечьях, но болезненно натянутая на кистях рук, пусть и наделённых ещё чёрными подушечками и когтями, но уже приобретших более-менее человеческие очертания. — Это всегда… так? — с плохо скрываемым сочувственным ужасом пробормотал вампкуб, не в силах оторвать взгляд от истязаемого преобразованием оборотня. — Нет, только при действии либо отмене действия волчьей сыворотки, — машинально ответил Шастун, наблюдая за тем, как втягивается, исчезая, хвост. — Обычное превращение плавное, даже по-своему красивое, особенно если вызвано личной волей ликантропа. Полнолунное, конечно, немного болезненно, плюс миг начала трансформации наступает неожиданно и не даёт возможности морально подготовиться, но и оно протекает быстрее и мягче. Если с контролкой, конечно; без неё внутренний зверь, обретая контроль, боится и не понимает происходящего, а потому царапает пол, ломая когти, или грызёт себя, делая в итоге лишь больнее. Зверь затих, едва дыша. Волчьи лёгкие сильно ужало человеческой грудной клеткой, огромное, под стать его габаритам, сердце в такой тесноте стучало кое-как, с перебоями, и они оба, вампир и воздушник, слышали это благодаря своему сверхъестественному слуху. О чём думал Арс, Антон не знал; сам он сосредоточенно перебирал в голове слова заклинания, запускающего остановившееся сердце — оно было завязано на стихию электричества и потому требовало от него верных слов, в отличие от искусственной вентиляции лёгких, доступной ему по велению жеста. Всё-таки обычно волчий облик не столь сильно отличается в размерах от человеческого, а в случае по-гномьи низкорослой, чуть ли не миниатюрной гуманоидной формы и столь огромной волчьей… Есть шанс, что органы попросту не выдержат, откажут, не сумев дотерпеть до мига трансформации в человеческие, и тогда каждая секунда может оказаться решающей. Волчье сердце замерло, пропустило удар, и Шастун решительно развеял отделявший их от Серёжи воздушный щит, устремляясь вперёд и чуть не падая из-за подрезавшего траекторию пса, но остановился, услышав долгожданный стук, второй, третий — уже в человеческом ритме, глубокий и полный, как может стучать только здоровое сердце, получающее достаточно простора для сокращений и расслабления. Рядом шумно выдохнул вампкуб. Антон порадовался, что нежить слышит то же, что и он, и нет нужды в объяснениях — признаться честно, он сомневался, что смог бы хоть пару слов связать, слишком уж он был напряжён, в любой момент готовый действовать. Закончив с внутренними органами, обратная трансформация перекроила мышцы и связки на новый лад, приспосабливая их к гномьему скелету. Тело ликантропа постепенно приобретало привычные человекообразные очертания, одна лишь тяжёлая волчья голова оставалась на месте — череп и мозг в подобных случаях преображаются последними, лишь после того, как по нервам поступит сигнал, что остальной организм успешно сменил ипостась. Волкочеловек уже не выл, лишь бессильно поскуливал; преображающаяся глотка играла его голосовыми связками, меняя тембр и тональность, заставляя то дать петуха, то сорваться на беззвучный писк, то наоборот, звучать низко и глухо, до мурашек по коже. Наконец метаморфозы добрались и до головы, сминая её и прорисовывая под шерстью знакомые черты лица, а мгновением позже трансформация стёрла шерстяной покров, на миг заставив обнажившуюся кожу мелькнуть серо-красным блеском, прежде чем приобрести привычный смугло-загорелый оттенок. — Всё-таки красногранитный, как я и думал, — хмыкнул Шастун. Подойдя ближе, он сдёрнул с плеча плед и набросил его на лежащего ничком гнома. Не то чтобы вид его обнажённого тела кого-то смущал, однако первое время после смены ипостаси с волчьей на человеческую организм мёрзнет, разбалованный звериным теплом и согревающей шерстью. Да и глупо было бы давать Серёже одежду: непривычные к контролке оборотни первые несколько дней её ношения непроизвольно превращаются туда-сюда, а это неминуемо ведёт к порче одежды и обуви, так что какое-то время Матвиенко придётся расхаживать по дому закутанным в драпировки в духе римских патрициев. — Что? — Красногранитный. Кости и частично кожные покровы гномов состоят из магматических горных пород, но это можно заметить или если гном сам покажет себя, или уже при вскрытии. Мы с Димкой когда-то даже поспорили, я ставил на красный гранит, а Поз на обсидиан, кажется… Надо будет не забыть стребовать с него честно выигранную пятихатку, как Елик его расколдует. Пихнув Антона под колени и тем самым едва не уронив его на нежитя, Рекс прорвался-таки к хозяину, виляя хвостом так, что, казалось, ещё чуть-чуть и взлетит. Счастливый овчар кинулся облизывать лицо Матвиенко, и тот недовольно сморщился, постепенно приходя в себя. — С возвращением, Серёж, — улыбнулся Антон. — Сука, Рекс, фубля, отвянь, — вяло возмутился растрёпанный гном, кривясь и пытаясь спрятать лицо от собаки. И тут же дёрнулся, будто пытаясь рывком сесть — именно что пытаясь, ибо измученные трансформацией мышцы ему этого не позволили. — Бляаааать, — ошеломлённо протянул он. — Ребят, я сам себя не слышу…

…

В общем-то, Шастун был готов к такому раскладу. Морально. Он помнил, что в списке побочных эффектов антидота значилось дофига всякой временной гадости: временная потеря слуха, зрения, обоняния, контроля над анальным и уретральным сфинктерами, дезориентация в пространстве, тошнота, рвота, головокружение, смена цвета кожного покрова и чёрт знает что ещё. Но одно дело знать, что подобное может произойти в теории, и совсем другое — столкнуться с чем-то из этого списка на практике. Оставив Арса успокаивать Серёгу, благо для лёгкого, поверхностного воздействия гламора и чар не обязательно было слышать голос вампкуба, Антон метнулся было в спальню, намереваясь прихватить смартик, чтобы печатать на нём свои реплики, но тут же разочарованно взвыл: последнее время им было не до гаджетов, и телефон разрядился в ноль. Причём не только его, но и Арсов. А рабочий блокнот и бумажки для записок они куда-то переложили в процессе освобождения гостиной и, разумеется, забыли куда именно. Вот ведь ебучий случай! Вернувшись в гостиную, он досадливо развёл руками на вопросительный взгляд вампкуба и тяжело вздохнул. Похоже, придётся объясняться жестами. Поймав на себе взгляд гнома, Антон показал пальцем на него и сложил жест «окей». — ТЫ В ПОРЯДКЕ, — медленно проговорил он, стараясь произносить это как можно громче и чётче — оставался шанс, что потеря слуха не полная, а частичная, тугоухость или как-то так. — Я… в порядке, — повторил Матвиенко, внимательно смотря на его губы и скептически поднимая брови — мол, какой нафиг порядок, если я тебя не слышу? — ЭТО, — Шастун обеими руками показал на свои уши, — ПРОЙДЁТ. Лицо Серёжи перекосило недоумением. — Забьёт? — недоверчиво переспросил он, на этот раз уже громче, будто надеясь, что это поможет ему услышать самого себя. — ПРОЙ-ДЁТ, — по слогам повторил Антон. — Проймёт? Да меня уже проняло вообще-то, — нервно хохотнул Матвиенко. — Да что ж ты такой недогадливый-то, скотина?! По контексту же понятно! — в сердцах воскликнул Шаст, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и повторил, артикулируя ещё чётче: — ЭТО ПРОЙДЁТ. Гном попытался привстать, но тут же застонал от боли, и оба друга наперебой шикнули на него, чтоб не напрягался. Ошалело переводя взгляд с одного на другого и совершенно не вдупляя, о чём они говорят, Серёга отпихнул рукой задолбавшего своей неуёмной радостью Рекса и обратился к Антону: — Говори ты. У тебя дикция лучше. Ну ещё бы она не была лучше, если всех магов на первом курсе обучают владению речевым аппаратом тщательней, чем актёров! Если актёр, певец или диктор новостей произнесёт какое-то слово нечётко — неприятно, но жить можно. Если же маг сделает ошибку в заклинании, последствия могут быть сколь угодно ужасными, от превращения конспекта в стайку лимонно-жёлтых бабочек (вариант относительно безобидный, однако от переписывания конспекта за целое полугодие рука потом чуть ли не отваливалась) и до переноса заклинателя внутрь скалы, причём без возможности вернуться обратно, ибо горе-заику впаяло в камень на молекулярном уровне. Имени его в истории не сохранилось, однако можно было полюбоваться на срез того самого камня — по которому можно было анатомию учить — в музее столичной Академии. Зрелище, надо отметить, впечатляющее.

***

Кое-как объяснив Серёже, что с ним и как быть ближайшие сутки-двое, Антон поспешил к скрывшемуся в спальне вампкубу — из-за собирающегося дождя у бедняги болела голова, а от громких звуков боль только усиливалась; Шастун же, в свою очередь, просто не мог не орать, ибо его выводила из себя поразительная недогадливость Матвиенко. — Валерьянку пил? — негромко спросил маг вместо бессмысленных «как ты?» — и без того видно, что так себе, в нормальном состоянии Арсений не мог спокойно усидеть на месте, его тянуло действовать: пританцовывать, качать ногой, шевелить руками, в общем, как-то двигаться, а тут лежал как труп. — Забыл, — честно признался нежить, медленно перетекая в сидячее положение. — Не вставай, я принесу, — торопливо заверил его Антон. — Ах ты ж! — непроизвольно воскликнул Арс, схватившись за виски́ и с шумом втягивая воздух сквозь зубы. — Вот-вот ливанёт, — расшифровал его ощущение Шастун, припомнив, сколько раз сам так мучился. Вопреки его настоянию Арсений медленно принялся вставать. — Лежи и не дрыгайся, придурок! — беззлобно осадил его маг, стараясь говорить как можно тише. — На балконе бельё стираное, замочит и запачкает же! — досадливо простонал суккуб. — Я сниму. Лежи. Он сходил на кухню за валерьянкой и стаканом воды, затем, принеся это Арсу, ушёл на балкон снимать бельё… И вот ведь засада — кипенно-белый пододеяльник висел на самой дальней верёвке, его ещё и ветром снесло немного, не дотянуться даже с двухметровым ростом. Прежде он легко решил бы проблему, оторвавшись от пола, но сейчас левитация была ему недоступна, а специальной палки с загогулиной, которой можно было бы придвинуть верёвку с пододеяльником, на балконе не нашлось. — Прости, клыкастик, мне всё-таки понадобится твоя помощь, — заявил он, вернувшись в спальню. — Надеюсь, головная боль не помешает тебе держать меня, чтоб я не вывалился с балкона? — Тебе не страшно? — удивился Арсений, медленно и плавно поднимаясь с кровати. — Высоты я не боюсь, — беззаботно пожал плечами Шастун. — Вот упасть с высоты другое дело, но чего мне бояться падения, если ты будешь меня держать? История насчитывает лишь один случай, когда суккуб предал своего истинного, и то этот человек сам был виноват, ибо если бы не тот суккуб, сознательно не ставший мешать убийце, его любовник получил бы ещё бо́льшую власть и прославился бы безумной жестокостью и массовыми расправами наравне с Калигулой, Нероном и прочими античными тиранами. — Два, — негромко поправил нежить, выходя вслед за ним на балкон. — Таких случаев было два. Антон удивлённо вскинул брови. — Второй ведь не ты? — полуутвердительно спросил он и, получив в ответ едва заметное покачивание головой, продолжил: — Вот и замечательно, значит, детали расскажешь в процессе. Держи меня. Дождавшись, пока надёжные руки вампкуба крепко ухватят его за бёдра, Шастун опасно переклонился через перила, но недоставало буквально пары сантиметров. — Можешь меня приподнять и чуточку сдвинуть вперёд? И, кстати, я всё ещё жду твой рассказ. — Это печальная история. Суккубу пришлось своими руками убить свою истинную, возлюбленную жену, мать его детей, — скорбно поведал вампир, подчиняясь его просьбе и вцепляясь в бёдра почти до синяков — видно, так боялся ненароком выпустить счастье из рук. В буквальном смысле. — Почему? Так, давай ещё пару сантиметров и чуть ниже… Арсений тяжко вздохнул. — Судьба не смотрит на другие факторы, когда распределяет истинных. Твоей парой может оказаться человек иного сословия, как было у моих родителей, иного воспитания, иного мировоззрения… Истинностью может быть отмечен соблюдающий целибат монах, избалованный принц, родившийся безногим нищий, убеждённый охотник на вампиров, одарённый волшебством человек… Или просто безумец. И последнее — страшно. — Тяни меня назад, только медленно, — скомандовал Антон, перехватив добычу поудобней. — Значит, она была безумна? Что она сделала? — Попыталась убить их детей. Несколько раз подряд, — с такой горечью произнёс Арсений, что Шастун чуть пододеяльник не выронил. Как-то сразу вспомнилось, что оба ребёнка вампкуба давно мертвы, хоть рождённый в первом браке сын, хоть появившаяся на свет чуть ли не веком позже дочь. Вновь оказавшись на твёрдом полу, Антон поспешил увести нежитя с балкона, подальше от мерзкой влажности, от которой ему становилось хуже. — Ты знаешь, что все проявления любви для нас святы. Тяга к одноночкам есть любовь ко всему роду человеческому, любовь к истинному и вовсе является смыслом жизни, поцелуй для нас сродни причастию, а ложе любви святее алтаря. Но дети — нечто особенное, квинтэссенция чистейшей незамутнённой любви, телесное воплощение великого чувства своих родителей. Дети для нас ценнее любой святыни. И когда тому бедолаге пришлось выбирать между их жизнью и жизнью супруги, выбора у него, считай, не было… Тяжело втянув носом чуть более сухой благодаря беспрестанно работающему кондиционеру воздух, Арсений продолжил: — Его имя не вошло в анналы. На него наложили вето и, в отличие от Герострата, забыли накрепко. — Я ещё понимаю, почему у вас запрещено слово, означающее надругательство, — поделился Шастун. — Но вот этого запрета, равно как и непереносимость слова, подразумевающего самку собаки, я понять не могу. — С самкой собаки всё просто, — наконец-то улыбнулся Арс. — Это слово похоже на самоназвание моего народа, но в то же время оскорбительно. По ощущениям это примерно как… Вот представь, в толпе кто-то зовёт тебя по имени, и когда ты почти уже обернулся на зов, едко добавляет что-то противное, такое, что хочется проигнорировать, чтобы никто не подумал, что это про тебя, или дать в морду. Антон непроизвольно хохотнул. С его-то именем, так «удачно» рифмующимся со словом «гондон», даже представлять ничего не приходилось. — А в случае с этим убийцей поневоле… Мне кажется, тут сыграло свою роль обычное суеверие. Знаешь, многие люди и нелюди боятся произносить пугающие их вещи, чтобы они вдруг не сбылись? Так и здесь, любой суккуб не хочет даже вспоминать об этой истории, потому что опасается, что станет третьим в этом страшном списке. — Арс, обещай мне, пожалуйста… — с тяжёлым сердцем начал Шастун. — Обещай, что если я окажусь обречён на долгую мучительную смерть без шансов на спасение, ты подаришь мне последний подарок. — Быструю и безболезненную? — сипло от кома в горле проговорил вампкуб. — Да. И, прошу, ради любви ко мне и к тому, кто родится после меня, свали это на кого-нибудь другого. Инсценируй моё самоубийство или повесь вину на кого не жалко, как получится. Я не хочу, чтобы твоё имя было забыто. Арсений прикрыл глаза и молча кивнул, соглашаясь с его нелёгкой просьбой.

***

Вскоре после их ухода с балкона зарядил дождь. Антон и Арсений вместе сложили постельное бельё, вместе вернули эвакуированную мебель в гостиную, вместе приготовили обед и накормили с ложечки Серёжу, поскольку даже с замечательной регенерацией оборотней он ещё не восстановился после мучительной обратной трансформации. Затем настал черёд суккубьей подпитки, поскольку ладони Шастуна промёрзли насквозь, а отдельные щупальца мертвенного холода протянулись едва ли не до самых плеч. Арсений целовал его отчаянно, будто в последний раз — сказались тяжёлый разговор и трудная просьба. Его прикосновения были пропитаны надсадностью немого крика, от них всё тело наливалось резким, граничащим с болью наслаждением. Это ощущалось в какой-то мере приятно, но в то же время невыносимо, он ведь был жив и здоров, его жизни ничего не угрожало, это лишь теоретическая возможность в неблизком будущем. Не справившись с эмоциями, Антон до крови прокусил его губу и тут же пожалел об этом, безмолвно прося прощения и зализывая ранку. Уж кто-кто, а огневик мог себе позволить попробовать кровь вампира на вкус — обращение ему не грозило. Он нехотя оторвался от раскрасневшихся губ Арса, чтобы шёпотом напомнить ему о состоявшемся вчера важном разговоре: — Не думай о том, что может и не случиться, клыкастик. Я твой, помнишь? Я твой. Антон обхватил ладонями его лицо и, ласково погладив по виску и щеке, вновь приник к нему в поцелуе, нежном и бережном. Этот поцелуй был не для подпитки — руки мага давно уже потеплели, да и проявленная партнёром инициатива давала несоизмеримо больше, чем своя собственная. Этот поцелуй был для Арсения, такого измученного последними событиями — боями, переживаниями, болью и сложными разговорами. Такого измученного и всё равно такого терпеливого и заботливого. Такого важного и нужного. Такого родного.

***

За день до этого

— …неужели ты думаешь, что я не возьму тебя с собой? Арсений вздрогнул всем телом, и Антон успокаивающе прижался ближе, запечатлевая на его шее осторожный поцелуй. — Но я же буду только мешать тебе, — робко возразил нежить. — Ты придурок, это факт, — со смешливой нежностью проговорил Шастун. — Ну какой нахуй мешать? Кто мне помог через перепады стихий пройти гораздо легче, чем когда бы то ни было раньше? Кто подманил одуревшего из-за злоебучей сыворотки оборотня и не позволил ему серьёзно навредить мне? Кто провёл меня, будто маяк в ночи, через вязкую пограничную зону и позаботился после? Кто прикрывал мне спину в бою и на руках притащил домой? Кто до последнего отпирался, делал вид, что пришёл один, стремясь защитить меня от возможной угрозы? Кто помогал мне с зельем и взял на себя разговор по телефону, когда я сам не мог этого сделать? В каждом вопросительном знаке он будто ставил точку очередным поцелуем, не то подчиняясь требовательно натянувшейся меж ними связи, отчего-то ощущающейся сейчас особенно сильно, не то пытаясь разговаривать с вампкубом на более понятном тому языке. Арсений резко вскочил, вырвавшись из его объятий. — Кто, замечтавшись, попался в руки злодеев, как последний дурак? — выпалил он с бессильной злостью, до побелевших костяшек сжимая кулаки. — Кто больше десятка дней валялся бесполезной тушкой, связывая тебя по рукам и ногам своей беспомощностью, не позволяя заняться спасением остальных друзей и ведением расследования? Кто посреди охоты шмякнулся на тополь, вынудив тебя один на один сражаться с огромным хищником, а после тащить обездвиженное тело домой? Кто не воспрепятствовал твоей рискованной затее и чуть не потерял тебя в глубинах чужого сознания? Кто поставил всех под угрозу на кладбище, самим фактом своего ненужного присутствия лишая друзей возможности одолеть орду нежити одним-единственным экзорцизмом? Кто вынудил тебя с риском для жизни пойти на обмен, из-за которого ты ещё невесть сколько времени не сможешь нормально колдовать, в то время как наш враг по-прежнему силён и опасен? Антон потянулся к нему, желая успокоить, но вампкуб отшатнулся, будто прокажённый от здорового. — Это обычные издержки моей профессии, клыкастик. Ни в одном из этих случаев нет твоей вины, — твёрдо проговорил Шастун, изо всех сил сопротивляясь желанию наорать на него за пораженческие мысли и всю эту нервотрёпку. Он сам не знал, как ему хватало терпения сохранить хотя бы внешнее спокойствие; наверное, помогло осознание, что его вампкубу сейчас плохо физически и морально, а значит, нужно засунуть свои эмоции куда подальше и стать незыблемой опорой для него, терпеливо снося все проявления доставшегося вместе с магией пламенного темперамента. — Кто из помощника станет помехой, как только закончится действие побочных эффектов обмена и ты влюбишься в какую-нибудь девушку? — голос вампкуба звенел болью. — Я понимаю, что слишком многого от тебя хочу, но, чёрт возьми, это в самой моей природе, я не могу иначе! — Не влюблюсь. Обещаю. Вампкуб неверяще усмехнулся. — Обещания, данные в состоянии изменённого сознания, теряют силу вместе с породившим их опьянением. Сейчас тебя дурманит наша отзеркалившаяся связь, но она не является естественным для тебя состоянием, и со временем развеется, как дым на ветру. А вместе с ней и все принятые под её воздействием решения. Клыкастик сделал судорожный вдох наподобие тех, что предшествуют обычно рыданиям или истерике и, ища успокоения, вновь приложился к стакану. — Пожалуй, тебе уже хватит, Арс. Не пей больше, — тихо обронил Антон. — Это же не кровь и не алкоголь. Просто вода, — возразил нежить. Протянув руку, Шастун мягко отнял у него стакан и вернул на поднос. — Иногда и вода может быть вредна. Избыток воды гасит внутренний огонь, обращая жизнерадостность в уныние, — объяснил Антон, поднимаясь на колени — так, чтобы не смотреть на стоящего вампкуба снизу вверх и не превышать его в росте, как если бы он встал на ноги, а сравняться с ним благодаря подходящей высоте кровати. Доверительно взяв его за руки и глядя в глаза, маг медленно проговорил, отчётливо произнося каждое слово: — Я запретил себе влюбляться. — Но ведь сердцу не прикажешь, — горько усмехнулся Арсений, отводя взгляд. — Приказать сердцу влюбиться нельзя, ты прав, — согласился Антон, — но удержать его от попыток обратить внимание на кого-то ещё вполне даже реально. И это решение не продиктовано побочными эффектами обмена, я принял его в тот вечер, когда ты показал мне свои рисунки. — Тогда?.. — Именно тогда, — кивнул маг, поглаживая большим пальцем его ладонь. — И как раз поэтому я так разозлился на тебя за вопрос о намерениях встречаться с кем-либо. Вампкуб нервно сглотнул, всё ещё избегая его взгляда. — Клыкастик, — обратился Антон, ласково проводя кончиками пальцев по горячему запястью, и нежить посмотрел на него, наконец-то возвращая зрительный контакт. — Мы принадлежим друг другу, хотим мы того или нет. С самого мига моего зачатия мы связаны неразрывно, и эти узы ничуть не слабее родственных. Ты моя семья, Арс. Семья и по рождению, и по сражению. И пусть я не могу дать тебе того, что ты хочешь, но в моих силах оградить тебя от новой боли. Пока мы живы, я постараюсь дать тебе так много, как только смогу, и защитить от всего, что представляет угрозу. Пусть я не выбирал участвовать в этой чудно́й лотерее истинных, предназначившей нас друг другу, но этот выбор я делаю сам, в здравом уме и трезвой памяти. И готов повторить свою клятву, когда последствия обмена схлынут и всё вернётся на свои места. Похоже, с суккубьестью Антону передалось и красноречие нежитя, в ответ наделив того неловкостью при подборе слов — растроганно поднимая брови и часто-часто смаргивая, Арсений высоким ломким голосом пытался что-то сказать, но выходило несуразно: — Ты… Я… Это… Оставив безуспешные попытки, клыкастик сгрёб его в охапку, прижав к себе крепко-крепко, даже немного приподняв над кроватью, и принялся беспорядочно осыпать поцелуями его лицо — виски, нос, рот, щёки, лоб, подбородок, глаза… — Я так сильно тебя люблю, огонёчек мой, — сбивчиво прошептал Арсений вперемешку с нежными касаниями губ. Сердце пронзило болью: он н е м о г ответить вампкубу тем же. — Твой, — отозвался Антон. — И пока мы живы, только твой, клыкастик.