Переживём

Юра терпеть не может недосказанности. Всё должно быть четко и понятно. «Да» и «нет», вместо детского лепета, «люблю» и «ненавижу» вместо увёрток, на каждом человеке метка – свой или чужой, на каждом лице написано, плохой или хороший. Может, поэтому он так любит выводить из себя кацудона с его вечным молчанием и глазами-стёклами, в которых не то, что души, даже самих глаз не увидеть. Потому что все эти уловки и замалчивания – для придурков. Всегда можно обойтись без них. Юра так сильно в этом уверен, что когда Бека, развалившийся с Герой на кровати, говорит: «Я люблю тебя», картина мира начинает рушиться. И Юра хочет, чтобы он хоть раз забыл про свою прямоту. Про свою отличную память. Слово в слово ведь повторил. И в голосе – тупая, равнодушная боль. Даже ответить толком ничего не получается, и Юра позорно сбегает, выбирая ненавистный путь – недосказанности, недомолвки, потому что у него в душе пожар и все сломано, потому что он ненавидит себя за непостоянство чувств, за нестойкость, за то, что морочил голову. Катя смотрела на него так, как будто у неё тоже что-то сломалось. Юра думает с какой-то отстранённой злостью: «Ты же сама этого хотела». А затем выключает роутер, накрывается одеялами и проваливается в темное марево собственных мыслей, каждая, каждая из которых, в конце концов, приводит к одному. Погода, фигурка, расписание фильмов – все, подходя к логическому финалу, становится одной единственной мыслью о Беке. Сначала приходит чувство вины. За своё нытье, за бесконечный трындёж о душевных, мать их, метаниях, за то, что травил душу, сам того не зная. Юра кусает подушку, кусает руки, только бы выместить эту вину – знает, что извиняться бесполезно, Бека не держит зла. Он же советовал, поддерживал, понимал – как же ему было слушать? Как он выдержал? Дальше накрывает страхом. Хочется забыть и тот вечер, и кошку свою, и Беку, у которого на лице – как будто равнодушная маска. Страшно терять друга – а он теряет, ведь теперь ничего не будет как прежде, всегда у затылка будет биться назойливая мысль: «Он меня любит». Юра теперь будет всё знать и постоянно думать о том, как не сделать больно, и это невыносимо, потому что он сам, на своей шкуре знает, что такое безответная любовь. Он не считает часы, поэтому понятия не имеет, сколько так лежит, прерываясь лишь на обморочный сон, пока в дверь не звонят. На пороге – кацудон собственной персоной. Юра хочет захлопнуть дверь у него перед лицом, но передумывает и впускает в квартиру, надеясь, что он поспрашивает свои тупые вопросы и уйдёт. Но кацудон не спрашивает, а идёт на кухню, ставит чайник, начинает мыть оставленную в раковине посуду, так, как будто для этого и пришёл. Юра хочет мерзко пошутить про то, нужно ли ему оставлять чаевые, но опять – передумывает. Так и сидит, смотрит на мелькающую в его руках мыльную губку. Слушает, как стукаются чашки, как льётся кипяток, и только когда кацудон садится напротив с чаем, спрашивает: – Чего без Никифорова-то припёрся? – Он в машине сидит, – пожимает плечами кацудон и подвигает Юре чашку. – Мы решили, что его ты не пустишь. «Правильно решили», – думает Юра и пьёт, не чувствуя температуры. Ему не нужно утешение, не нужны советы, не нужно ничего, но кацудон ничего и не предлагает – просто молчит. С ним молчать почему-то не особо неловко. Какое-то время они сидят, а затем кацудон встаёт, идёт к холодильнику, смотрит там что-то и начинает готовить – ставит воду, вытаскивает овощи. – Зови своего сюда, – бурчит Юра, допивая чай. – А то начнёт звонить и ныть. Кацудон кивает и набирает смс-ку на телефоне. Дальше они сидят втроём. И Юра, наверное, слишком уставший, чтобы его раздражала эта компания. Слишком уставший, обессиленный, испуганный, как выброшенная на берег моря рыба. Только и может, что хватать ртом воздух, бесполезный, с кучей ядовитых примесей. – Ты на Кубе когда-нибудь был? – спрашивает Юра у Никифорова, и тот задумчиво щурится. – Был. А что? – Как там? – Красочная разруха. Но приятно. Юра кивает и дальше погружается в молчание. Ему вдруг думается – так и не съездили. Хотя сам же идею подал. А Бека, наверное, ждал, всегда ведь поддакивал в ответ на эти разговоры. И у Юры ни разу не возникало даже мысли позвать кого-то другого, да хоть ту же Катю. В голове всегда был один стройный ряд: солнце, ром, Бека. Эта мысль задерживается в голове надолго, кацудон с Никифоровым успевают свалить, приготовив суп, а Юра всё думает, смакует в голове привычные образы. Он уверен в том, что чувствует к Беке. И стоит произнести в голове эту аксиому – как она рушится карточным домиком. Приходит та самая отвратительная недосказанность. Неопределённость. Чем дружба отличается от любви? Как найти границу? Юра мучается и препарирует себя, как лягушку скальпелем. Думает, думает, вытаскивает наизнанку всё самое стыдное и сокровенное. Сравнивает придирчиво, листает переписку, листает фотографии. И – не понимает. Не знает, что думать. С Бекой хорошо, он лучший, он понимает, как никто другой, и в груди постоянно щекочет, когда он рядом. Хочется звонить ему даже тогда, когда нет повода. Хочется болтать с ним обо всём, даже если Юра никогда балаболом не был. Что бы это ни было, Юра ненавидит недосказанность, поэтому он хватает сумку и собирает вещи. Скидывает кацудону смс о том, что собирается уехать, бессовестно спихивает на него ответственность перед Яковом. Покупает билеты на давно отложенные деньги – выходит, конечно, в два раза дороже, но один можно будет потом сдать. Хотя думать об этом не хочется. Юре ужасно страшно, а поэтому он злится. Ему кажется, что Бека его пошлёт, когда выйдет посреди ночи на улицу ради бесполезного разговора, но Бека никуда не шлёт, говорит – «поехали». Теплые руки, запах привычный и до боли родной, и Юра думает, что всё ещё не плохо, всё ещё можно разрулить, и не такое случалось. Утром они собираются и едут в аэропорт. Вечером Гавана дышит в лицо спадающим жаром, солью и громкой музыкой. Юра всё ещё немного боится, потому что не знает, что сказать и как – «разбираться», но этот страх проходит, стоит им заселиться в номер и разложиться немного. Ночь проходит так быстро, Юра говорит слишком много и слишком честно, но это то, что нужно. Никаких недосказанностей. Бека слушает. И про вину, и про страх, и про неопределённость. Лежит рядом, теплый и спокойный, не пытается перебить. Они засыпают под утро и просыпаются ближе к полудню, когда солнце нещадно плавит асфальт и дышать так же сложно, как пить подсолнечное масло, но Юре всё равно, его тянет гулять, ему немного неловко от того, что он наговорил. Бека мажет ему нос и плечи солнцезащитным кремом. Куба – это действительно красивая разруха, музыка, куча улиц, почти полное отсутствие интернета и маленькие забегаловки вдали от исторических мест. Юра не пользуется никакими гайдами, только внутренним компасом Беки, и они бродят везде, куда доводят ноги, валятся от усталости, когда доходят обратно до гостиницы и снова говорят ночи напролёт. Обо всём. Юра чувствует себя настолько счастливым, что перестаёт думать вообще. С пирса ныряет в едва прогревшееся море, лезет на крыши домов, таскает на руках бродячих кошек, шугает – собак, напрыгивает на спину Беки и ездит так, подстёгивая за бока ногами, бесконечно обгорает и сковыривает лезущую кожу. Лето вгрызается в тело, вымывает все плохое, оставляет только голый костяк, на котором хорошо всё видно. Юра думает, что определённость – это хорошо, но Беке не подходит ни одна из категорий. Он – что-то слишком особенное. И это тоже своего рода определённость. Но даже так, всё равно, когда Юра вдруг в порыве чувств целует его в губы, Бека спрашивает: – Ты всерьёз? – и смотрит внимательно, беззащитно. – С таким не шутят, – отвечает Юра, смущаясь. Но глаз не опускает. И тогда Бека сам его целует – осторожно, робко. Он на вкус как сама Гавана, и руки дрожат, всё тело дрожит, с головой укрывает теплой волной, Юра не знает, в чем разница между любовью и дружбой, но зато знает, что целоваться с Бекой здорово. Обнимать его, дышать им, слушать его голос, толкать его в прибрежную волну и прыгать следом. Здорово. Неопределённость всё ещё маячит на горизонте, но Юра постоянно ловит её за хвост и подталкивает ночью к Беке, чтобы проговорить, рассмотреть со всех сторон и отпустить, бессильную и испуганную дурочку. Потому что Юре очень, очень хочется, чтобы всё это не заканчивалось. Даже если до отлёта все меньше и меньше времени. Одну мысль Юра вынашивает долго, не проговаривает вслух, но баюкает где-то внутри, слушая волны и гомон чаек. В первый раз за всё это время вспоминает Катю и думает, что насильно всё-таки мил не будешь. Может, его тогда и отрезало, отрубило от этой болезненной влюблённости одной только мыслью, что это тупик? А может, только и нужно было, что сказать это выстраданное «люблю», чтобы спали розовые очки. Больше Юра к этому не возвращается, потому что не хочет. Не может. Выгорело. Последний день в Гаване они с Бекой просто гуляют, медленно, неспешно, и уютно молчат, разглядывая разноцветные дома и потрепанные машины. Город дышит сигаретным дымом и фруктовым соком, дурманит, впитывается в загорелую – наконец-то – кожу. Море накатывает на ноги и облизывает шершавые пятки. Юра глубоко вдыхает и ловит Беку за рубашку. – Сделай серьёзное лицо, – просит, кусая губы. Бека, конечно, только приподнимает брови. – Я важный вопрос буду спрашивать. – Спрашивай. Серьёзнее некуда. – Будешь со мной встречаться? И Бека, конечно, своё серьёзное лицо теряет. Сразу становится какой-то нежный, открытый, самый лучший. Дрожь из рук уходит, Юра больше не думает о том, что мог ошибиться. – Буду, – говорит Бека, и Юра встаёт на цыпочки, чтобы обнять его. Неопределённость исчезает, унесённая морем вместе с кучей ракушек и водорослей. Иногда просто не получается прилепить ни одну из существующих категорий, и приходится долго искать, самому сочинять, а в итоге – получается то, что получается. Вечер, море, теплые руки и одно на двоих дыхание. Уезжать не хочется, но заходя в самолёт Юра думает – всё было не зря. Куба не зря вертелась в голове так долго, вместе с другими картинками, вместе с нерасшифрованными ощущениями. И наблюдая за плывущими облаками в иллюминаторе, переплетая свои пальцы с пальцами Беки, Юра думает, что в нём больше нет этой жгучей ненависти к промежуткам между «да» и «нет», между «люблю и ненавижу». Он просто научился различать эти оттенки. И больше – не страшно.