За гранью

Драконий Край горел. Клубы дыма и пара поднимались к небу, опаленные заревом пожара и лучами восходящего солнца. Всадникам пришлось пробираться сквозь плотную едкую завесу. Словно в комнате без окон, в ней было темно и тихо, лишь далеко внизу слышалось гудение пламени и свист стрел. Но когда ветер снес и развеял горькую мглу, они наконец-то смогли увидеть Край… Покореженный, почерневший металл, обглоданные огнем срубы, обгоревшие настилы и помосты. Словно поваленный лес — упавшие столбы, дома — словно остовы кашалотов, изредка заплывающих на эти холодные острова. Купол был разворочен, огнеупорные пластины — изрезаны и сорваны. Снизу послышался призывный крик: «Драконы, драконы по правому борту». Скрип натягиваемой тетивы, треск разворачиваемых катапульт — и вот уже стрелы и сети летят в прибывших наездников. Тем пришлось броситься в рассыпную: кому набрать высоту, а кому прижаться к самой воде. Несколько просмоленных и подожженных шаров тем временем снова полетели в полуразрушенные здания базы. Та ответила молчанием. Казалось, что ее последние защитники пали. Внезапно все пришло в движение: прогремел взрыв, за ним еще один, а из-под прикрытия дымовой завесы вылетели Сморкала и Рыбьеног. В тот миг солнце высветило их лица — перекошенные, в грязи и копоти, со жгучей смесью отчаяния и решимости в глазах. Секундой позже они уже стремительно неслись вниз — в самую гущу вражеского флота. Сзади раздался третий взрыв, а мимо Громгильды пронеслись близнецы с черными от пепла волосами. Они круто развернулись, и только тогда Астрид заметила, что рубашка Задираки пропитана кровью, а правая рука Забияки безвольно болтается на перевези. Однако их лица светились от возбуждения и восторга: — Вы пропустили такое веселье, — сходу прокричал Задирака, поравнявшись со змеевиком, — это просто… — Невероятно, — вставила его сестра, — сама Хель бы обзавидовалась этим разрушениям. — Ага, — подхватил Задирака, — охотники сейчас прорываются к дальним укреплениям, вот они удивятся, когда мы взорвем сторожевые столбы. — Как к дальним укреплениям? — похолодела Астрид. — А, да, они захватили почти всю базу, — Задирака попытался сохранить серьезную мину, но в следующую секунду с криком «лучший день в моей жизни» близнецы уже скрылись в дыму очередного взрыва, даже не услышав команду. Астрид подавила тяжелый вздох, рвавшийся из груди, и, уклонившись от очередной катапульты, резко взмыла вверх, посылая в яркое утреннее небо столб магниевого пламени — сигнал к сбору. Вскоре вокруг нее, на недосягаемой для охотников высоте, слетелись в кольцо десять всадников. План был столь же прост, сколько и безрассуден: лобовая атака. На что-то другое не было ни времени, ни сил. Быстро поделив зоны поражения, наездники лавиной ринулись на неприятеля. Обогнув прибрежные скалы, Астрид стрелой влетела в центральную часть базы. Там, на сожженных бревнах и ящиках, сидело с десяток воинов, оставленных, по-видимому, в запасе. При виде дракона, они вскочили и, с арбалетами в руках, попытались остановить змеевика. Выстрел, тройная бочка, грамотно выброшенные шипы — и вот уже ящики полыхают, опрокинутые взрывной волной, как и арбалеты, брошенные убегающими охотниками. Астрид снова набрала высоту, и уже хотела свернуть, пролетая над разрушенной ареной, как почувствовала, что что-то было явно не так. Она еще не смогла осознать, что стало причиной ее беспокойства, но инстинктивно развернулась и пролетела над сожженным куполом второй раз. Тележки с оружием. Ящики. Их определенно было слишком много. Что-то в Астрид нехорошо натянулось. Она приземлилась и спрыгнула на землю, отчего вокруг поднялось небольшое облачко пепла. С неожиданной для нее нерешительностью, Астрид, крадучись, осмотрела ящики. На всех них чернело клеймо Вигго. «Как и для чего эти ящики протащили так далеко от моря? Бессмыслица какая-то» — в который раз повторила про себя девушка, и уже была готова оставить это, ставшее печальным в одночасье, место, как вдруг что-то блеснуло в пыли на другой стороне арены. Крюк, зацепленный за край трещины. Все еще в оцепенении, Астрид подошла и заглянула вниз — там, на темной скальной стене было вбито еще несколько крючьев, по которым тянулись веревочные лестницы. Нет, они не могли… Она опрометью вскочила на Громгильду. Проверить, проверить! Скорее всего, они нашли трещину уже после высадки. Быстрее вниз, к береговым утесам. Теперь шум битвы нестерпимо резал уши, пока Астрид стремительно пикировала, уклоняясь от новой вражеской атаки. Голубым пламенем она пронеслась мимо обветренных скал, чтобы в следующий миг едва избежать столкновения: Корабли. Три небольшие ладьи стояли точно в той бухточке, куда выходила щель. Все еще не веря в произошедшее, Астрид приземлилась на палубу. Она была усеяна обрывками верёвок; целые бобины, крючья и инструменты были сложены в углу под брезентом. Они знали заранее. Откуда? Как? Ярость Астрид вырвалась огнём её дракона. Яркие красные отсветы заплясали на камнях. Все происходящее вдруг стало безжалостно ясным. Теперь она знала, а пламя, пожравшее соленые доски кораблей, разрушило что-то и в ней самой. До боли сжав край седла, всадница стремительно взмыла вверх и понеслась в сторону флота охотников. На воде по-прежнему стояло больше десятка кораблей, оскалившихся шипами, арбалетами и катапультами в сторону базы. Воздух над полем боя неожиданно стал раскалённым и плотным, он до краев пропитался свистом стрел и отблесками пожара, криками и острым, как перец, пеплом. Астрид вдыхала это палящее марево в надежде успокоиться, но злоба и смертоносный гнев уже струились ртутью по её сосудам. Пьянящий запах железа — оружия и крови — оглушал, рождая неестественные образы. Мучительно хотелось расплаты. Мести. Еще сильнее сгруппировавшись в седле, Астрид атаковала один из флагманских драккаров. В ее сторону сразу же развернулось несколько стрелометов; ни один из них не попал в цель, но, уклоняясь, Астрид пришлось круто развернуться и приземлится на палубу. Привычно резким движением она соскочила с Громгильды, на ходу вынимая топор. Ближайший к ней охотник с рыхлым, залитым кровью лицом уже поднимал свой арбалет. В эту секунду змеевик, прикрывая свою хозяйку, выпустила шипы. Воин покачнулся. Этого промедления Астрид было достаточно, чтобы ударить. Она уже собиралась выбить из его рук арбалет, но внезапно, на мгновение вместо полного отвращения лица охотника, встревоженная фантазия показала ей Иккинга в такой же липкой как воздух крови. Топор в руке Астрид дернулся и… перерезал горло застигнутому врасплох солдату. И снова кровь. Она окрасила оружейную сталь, крупными ягодами повисла и запуталась в светлых волосах, на лице. На губах. С оглушительным грохотом тело упало, и красный, изгибаясь, словно змея, потек по мокрым доскам. Астрид с неверием и ужасом глянула вниз, не до конца осознавая произошедшее. Но металлический вкус… он был слишком близко, он обжигал губы. Ему было невозможно не подчинится. Жажда мести взыграла с новой силой. Астрид поудобнее перехватила свое оружие. Внезапно все прекратилось: ни лязга, ни грохота, ни взрывов. В глухой тишине она стояла на пустой палубе, залитой кровью, а вокруг… Астрид даже не могла представить, кто устроил этот кошмар: отрезанные, сожженные обломки некогда человеческих тел, в некоторых загнаны голубые шипы, в некоторых — случайное оружие, а от остальных осталась лишь горсть пепла. Астрид перевела взгляд на свои руки — они мелко дрожали, стараясь удержать выскальзывающий топор. Мокрые. В крови. Прошло несколько минут, а она продолжала завороженно смотреть на алые струйки, текущие по коже. Слишком поздно Астрид заметила подлетевших к кораблю всадников. Округлившееся от ужаса лицо Рыбьенога, изумление Хедер, отвращение и трепет во взгляде Сморкаллы. Та отреагировала незамедлительно, в один прыжок оказавшись верхом и взлетев. Она надеялась, что не все успели увидеть, она хотела бы, чтобы никто не успел понять. Подлетев к остальным, Астрид спросила самым ровным тоном, на какой только была способна: — Как обстоят дела? — Битва окончена, — неестественно высоким голосом объявил Рыбьеног, — нескольким кораблям удалось уйти, остальные уничтожены. Этот, — он сглотнул, — последний. Не дав больше никому произнести ни слова, Астрид развернулась и опрометью полетела к единственной уцелевшей площадке перед штабом. Она аккуратно спрыгнула на деревянный настил, угрожающе скрипнувший под весом дракона, и бросилась внутрь, надеясь отыскать хоть что-то, чтобы вытереть кровь со своего топора. Но не успела. Подлетевшие всадники застали Астрид стоящей к ним спиной и сосредоточенно копающейся в седельной сумке. Вернее, делающей вид. — Астрид, — тихо позвал Рыбьеног все еще не своим высоким голосом, — ты… — Да, — машинально ответила она, даже не дослушав вопрос, — я в порядке. — Нет, это ты… — Астрид обернулась, услышав в его голосе совсем непривычные нотки, — там на корабле… — он запнулся на несколько секунд но, превозмогая себя, произнес, — убила всех? Притворяться было бессмысленно. Она повернулась и медленно кивнула, стараясь не смотреть в глаза ошеломленной команде. Но взгляды тех были прикованы к ее рукам в красной сухой чешуе. Это окончательно довело Астрид. — Вы так ничего и не поняли? — резко спросила она. — Они напали изнутри. А вы не думали, как? — Знаешь, нам вроде бы было некогда, — заторможено, словно по привычке, проворчал Сморкала, все еще глядя на ее руки, — мы тут сражались, понимаешь ли. — Неужели это то, о чем я думаю? — все вопросительно уставились на Задираку. — Они умеют превращаться в разнокрылов! — Нет, — жестко отрезала Астрид, которую все сильнее раздражала несерьезность близнецов. — Охотники пробрались под купол через щель. Лица всадников приняли совсем уж потерянный и непонимающий вид. — Но… откуда они узнали? — Рыбьеног беспомощно огляделся, словно пытаясь найти ответ на голых скалах. Тишину разрезало лишь одно острое слово: — Иккинг. — Вот же сволочь! — сразу взорвался Сморкалла. — Я всегда знал, что он предаст нас при первой… — Нет! — одновременно вскрикнули Хедер и Астрид. Последней снова овладела слепая ярость; нестерпимо хотелось врезать ему, заставить замолчать. Она уже подняла руку для удара, но засохшая кровь на пальцах привела ее в чувство. Рука безвольно упала. — Нет, — снова повторила Астрид совсем тихо. — Я даже не представляю, что они сделали, чтобы заставить его рассказать. — Ее голос панически подрагивал. Казалось, что она едва сдерживает слезы. Хедер подошла и коснулась плеча подруги: — Мы заберем его с острова Вигго, я обещаю. На площадку начали прибывать члены запасной команды, закончившие полный облет острова. Астрид, наконец поборов минутную слабость, объявила: — Вы храбро сражались, и сейчас мы победили, но я не знаю, что еще может произойти. Так что вам лучше возвращаться на Олух ближайшей ночью. Мы же с рассветом отправимся на остров драконьих охотников.

***

Темнота. В ней не было ничего: ни боли, ни воспоминаний. Только непроглядный мрак. Иккингу показалось, что он ослеп, хотя это волновало его меньше всего. Его едва ли могло волновать хоть что-то. Но оказалось, что его веки были до сих пор закрыты. Однако, с трудом разлепив глаза, он увидел ту же темноту. Но даже это открытие никак не тронуло его разум. Он был сломан, словно глиняная кукла, разбитая об камень. Тело отказывалось подчиняться, и лишь по глухой ноющей боли Иккинг чувствовал, что оно все еще принадлежит этой человеческой тени. Глаза, наконец привыкшие к сумраку, смогли распознать звездный свет и рыжие отблески костра. Они проникали сквозь расфокусированный зрачок, но сознание отказывалось их замечать. Прошло несколько минут, а может часов, но ночь вступила в свои права; в ее синем саване огонь разгорелся ярче, и Иккинг начал следить за яркими пятнами, танцующими на камнях. Чувства возвращались к нему. С каждой секундой пол становился все холоднее и жестче, а боль — острее. Но было и кое-что похуже них — пробуждающиеся воспоминания. Жёлтые блики на скалах напомнили ему о таких же — на брезенте палатки. Это было и так давно, словно сон за черным провалом беспамятства, и так близко, что Иккинг зажмурился, пытаясь скрыться от слепящего света, но пятна продолжали бесноваться на его закрытых веках. Он снова был там, в душном и затхлом шатре, где его заставили? Нет. Где он сам предал своих друзей. Теперь он лежал без движения, оцепенев под натиском поглотивших его воспоминаний, и лишь слезы сочились сквозь плотно сжатые веки. Но это были ни слезы сожаления, ни отчаяния. Чувства канули в плотный мрак камеры, а внутри осталась лишь безразличная пустота, какая бывает в зимнем беззвездном небе. Он не услышал ни приближающихся шагов, ни скрипа железных петель. Неожиданная боль в плече заставила его распахнуть глаза. Чуть заметные на фоне ночного неба, перед ним стояли две тени охотников, одна из которых только что грубо ткнула его в раненую руку. Чиркнул кремний, и огонь факела высветил грубо слепленные лица усталых воинов. Он снова прикрыл веки. Какое ему дело до них, до того, что они сделают. Разве очередная пытка имеет значение? Еще один пинок и команда встать. Бесполезно. Исковерканному сознанию Иккинга внезапно показалась смешной мысль о том, что он не смог бы встать, как бы его не «просили». — Может да ну его, — предложил один охранник, — он даже на ногах не держится. — Нам же меньше забот, — сказал второй, по-видимому, главный. — Главное, чтоб не помер. Две руки резко дернули Иккинга за кожаные лохмотья, некогда бывшие рубашкой. Только сейчас тот понял, насколько слаб — он почти не чувствовал собственного веса. Его тело словно обратилось в железную вату, бесчувственную, но колючую изнутри. Пленника поставили на ноги и встряхнули, но те подломились, и если бы не сильные пальцы, жестко вцепившиеся ему в плечи, Иккинг упал бы в ту же секунду. Тогда охотники, грязно выругавшись, схватили его под руки и поволокли, словно рыбную сеть. Свежий ночной воздух показался неожиданно холодным и острым. Стало трудно дышать, а малейшее дуновение ветра жгло кожу, будто удар кнута. Иккинг висел в цепком захвате охотников тряпичной куклой. Он снова закрыл глаза. Не хотелось видеть эти темные скалы, казавшиеся в ночи пастями монстров, эти деревья, сплошь покрытые шипами. Не хотелось снова вспоминать, где он и что случиться там, у отблесков костра. Наконец, тряска прекратилась, и Иккинг решился открыть глаза. Костер, слишком яркий после часов, проведенных в темноте, теперь оказался совсем рядом. Вокруг него на прогалине было раскидано несколько бревен и ящиков, на которых расположилось полдюжины охотников. За их спинами огонь еще выхватывал из темноты грязную парусину палаток, а дальше стояла стена ночи. По телу Иккинга прокатился тяжелый спазм, застряв где-то в животе — на углях шипели несколько куропаток, а в грубо выточенных деревянных кружках плескалось гулкое вино. — Смотрите, кто у нас сегодня, — один из охотников втолкнул его в круг света. Шум и разговоры поутихли. Правда, всего лишь на пару секунд. — Ха, это что, сын Стоика? — понеслось со всех концов. — Ты часом не обознался в темноте? — Нет, Орм, — с холодом ответил ему тюремщик, бывший, по-видимому, капитаном, — ты же не думаешь, что Вигго ошибается? Мужчина, сидящий у самого костра, безразлично пожал плечами. — С ним даже не развлечешься, — пробасил здоровяк с другого конца поляны, — сразу ж откинется. — А тебе не придется, — ответил все тот же притащивший пленника охотник. — У меня приказ: не лапать и не калечить особо, конечности оставить целыми. — Да у него же уже и так не все на месте, — снова загоготала толпа. — И вправду не стоит, — проговорил долговязый юноша, приютившийся на ящике, — помните, как влетело за того парня? — Заткнись, Свейн, — шикнул на него здоровяк, — и налей лучше еще вина. А ты, Вульф, привяжи… этого, — он указал на Иккинга корявым пальцем. Вульф оказался вторым охранником, до боли сжимающим его плечи. Последовал еще один тычок под ребра, а затем спина врезалась в холодное дерево столба, которое Иккинг, ослепленный огнем, не заметил с края поляны. В заломленные руки вцепилась веревка. Он немного сполз по бревну, перенеся на него весь вес — так стало чуть легче стоять. Глаза наконец привыкли к свету, и он смог как следует рассмотреть людей вокруг: все угрюмые, мрачные даже после выпитого ими вина, затянутые в сыровыделанную кожу с беличьем мехом на плечах. Прямо перед ним на длинной скамье сидели приведшие его мужчины, и вполголоса что-то объясняли третьему, искоса поглядывая на пленника. Слева от них возвышался огромный косматый воин, чем-то смахивающий на медведя. В руках его была бутылка, занимавшая его больше, чем разговоры соседей. Рядом на ящике у самой границы света паренек, которого, видимо, звали Свейн, перебирал остатки припасов и складывал себе под ноги. Рассеянный взгляд Иккинга скользнул по худому бледному лицу, обрамленному смоляными волосами — юноша был совсем молод — не старше его самого. Внезапно Иккинг сам ощутил на себе неприятный колючий взгляд — Орм, человек, чуть было не повздоривший с капитаном, глядел теперь на него с неприкрытой ненавистью. Иккинг быстро отвел глаза — уж очень это напоминало Вигго. А Орм, посидев еще немного глядя на огонь, медленно протянул: — Ты говоришь, Свейн, что мы не должны наказывать этого… — он достал кинжал, покрутил его в пальцах, проверяя баланс, — ублюдка? Внезапно оружие вырвалось у него из пальцев, а через мгновение клинок уже дребезжал, застряв в столбе чуть выше макушки Иккинга. Тот хрипло выдохнул, задрожав, как от настоящего удара. — Ты чего творишь, идиот, — закричал капитан, — а если бы ты ему сейчас башку снес? Вигго бы точно не понравилось. — Также как и то, что ты постоянно грозишься его именем, — он встал и начал отряхивать от пыли свою одежду. — И ты же знаешь, Гуннер: я никогда не промахиваюсь. Огонь заслонила тень — Орм подошел к столбу, и выдернул кинжал. Пахнуло потом и перегаром, а на презрительный взгляд Иккинг мог ответить лишь ошалелым, в котором еще плескался недавно пережитый страх. — Значит боишься, а? — Бруни кинул на землю пустую бутылку. — А как сжигать два отряда наших солдат — так ничего? Он помолчал, а потом бросил Орму: — Ты хоть и змей, но сейчас прав, — широкоплечий воин подошел вплотную к столбу, и выплюнул Иккингу в лицо, — ты еще тот ублюдок. Вслед за шепотом последовал удар. Скула налилась болью. Он застонал и еще немного сполз по бревну, но потом поднял горящие бессильной яростью глаза и прошептал: — Не я… — кровь окрасила его бледные губы, — начал эту войну. Еще удар — подошедший с другой стороны Гуннер брезгливо тряхнул рукой: — Но убиваешь ты. Ты и эта твоя девка на змеевике. — Как бы я хотел ее прикончить, — послышался голос за их спинами. — О, или сначала попробовать ее на вкус, — губы Вульфа растянулись в похотливой ухмылке. Иккинг рванулся в путах, но через секунду зашипел от боли, причиняемой натянувшейся веревкой. Он хотел закричать, проклясть этого человека и весь мир, однако вдруг понял, что ему все равно. Что все угрозы бесплотны, а слова пусты. Кто выдумал этот неписанный закон, будто узник до последнего вздоха будет проклинать своего мучителя? Какая воодушевляющая ложь. Нужно было найти выход. Немедленно, пока насмешки не перешли в пытку, а в глазах не потемнело окончательно. — Я воюю лишь с Вигго, но не с вами, — как можно спокойнее начал Иккинг, стараясь не обращать внимания на то, сколько боли было в его голосе. На то, что это была почти мольба о пощаде. — Вы лишь выбрали неправильную сторону. Безнадежная мольба. Как только слова растворились в леденеющей ночи, Иккинг понял, что зря произнес последнюю фразу. С окружавших его лиц слетели ухмылки, а глаза, в которых раньше проглядывал жутковатый звериный огонек, потухли. Даже в желтых отблесках костра лица воинов посерели. Теперь, вместо охотников, марионеток Вигго, Иккинг видел лишь усталых людей, вымерзших под солеными ветрами в долгой полярной ночи. В их глазах больше не было ярости, но было кое-что другое — безысходность и тупая застарелая злость. Кисти Иккинга дернулись во внезапной судороге. Паника захлестнула его с головой — он безотчетно боялся этих людей. Скоро все тело зашлось в конвульсиях, а легкие опустели. Пришлось неестественно запрокинуть голову, оголяя шею, чтобы сделать вдох. Он не мог больше смотреть на пропитанные тенями лица. Он вообще больше не знал, куда может смотреть. Нужно было защититься хоть чем-то, но разум был до краев наполнен страхом, поэтому Иккинг лишь отвернулся и зажмурился. Наверное, он выглядел жалко: подросток-калека, спрятавший своё лицо, будто маленькая птичка, застигнутая змеей. Не воин. Не будущий вождь. Волны стыда накатывали равномерно с волнами паники, но сил, чтобы унять дрожь или повернуть голову не осталось. Для окружавших этот маленький отчаянный жест стал сигналом. Круг охотников сжался так, что за ними почти не было видно лепестков костра. Первый удар — куда-то под дых. Несмотря на заморозки ночи, в крохотном пространстве между телами внезапно стало жарко и душно. Грудь стиснуло изнутри чем-то острым. Должно быть его собственными сломанными рёбрами. На лицо легла грязная удушливая рука, повернувшая его с отдавшимся в голове хрустом. Судорожно хватая воздух, Иккинг широко распахнул глаза. Пришлось снова смотреть. Боль окутала все его тело, но, похоже, её уже было недостаточно, чтобы провалиться в благословенную темноту. И смотреть, и смотреть… как за секунду до Её вспышки приближается чья-то рука с нанизанным на неё металлом, как оживляются и вспыхивают удовольствием чьи-то, до того безжизненные, глаза. А потом чувствовать, как тонкая горячая струйка стекает по озябшей коже ручьём лавы, расползаясь и пропитывая клочья одежды. Иккингу казалось, что конец уже близко. Нет, он не умрет от потери крови или полученных ран. Просто уйдёт. Куда-то далеко-далеко отсюда. Несмотря на то, что каждый удар отзывался в истерзанном теле, словно в пустом колоколе, его разум неуклонно погружался в транс. И вот уже нет ничего удивительного в стальном капкане, сжимающим грудь при каждой попытке вдохнуть хоть немного ночного воздуха. Смириться с пыткой стало неожиданно просто. До того, как появился кинжал. Даже в агонии Иккинг слишком быстро приметил его, сверкнувшего в руках Орма. И слишком быстро всплыли воспоминания о его собрате — в руках Вигго. Воздух внезапно ожёг его пустые легкие, и он снова почувствовал себя живым. Слишком живым. Не способным вынести представшую муку. Почти исчезнувшая паника вновь заметалась в его голове. Но это было уже абсолютно неважно. Клинок вонзился в правое, изуродованное ожогом, плечо. Весь мир сузился до острия ножа. Раздался животный крик, потом сорвался, захрипел и стих. Безвольное тело повисло на обвитых вокруг бревна веревках. Очнулся он от холода. Мороз выедал лицо, горя на щеках. Мучительно хотелось пить. Все тело била крупная дрожь, не то от порывов ледяного ветра, не то от пульсирующей боли в левой руке. За несколько часов, проведённых в беспамятстве, Иккинг потерял точку опоры и сполз по стволу так, что весь вес приходился на задранные руки. Каждые несколько секунд плечо прошибала выворачивающая боль, будто верёвки собирались выдрать руку на корню. Иккинг замер, прислушиваясь к искореженной конечности, и через какое-то время все же нашёл силы, чтобы открыть глаза. От большого костра осталось лишь несколько тонких язычков, неспособных развеять самую глухую пору ночи. Их света едва хватало, чтобы разглядеть спящих людей, накрытых грубо обмётанными шкурами. У самых обугленных головешек сидел Свейн, оставленный в качестве дозорного, и аккуратно вырезал что-то на древке лука. Иккинг снова прикрыл глаза. Бороться с тупой долбящей болью становилось труднее с каждой секундой. Она постепенно заполняла весь его разум, вытесняя то немногое, что могло бы от неё отвлечь. Он сделал глубокий вдох, пытаясь хоть немного привести в порядок свои мысли, и совершенно непроизвольно застонал, тихо и жалостливо, словно маленький ребёнок. К каждому дыханию теперь примешивался этот хриплый свист, чтобы потом быть унесённым промозглым порывом ветра. Стругающий звук прекратился, фигура у костра завозилась и встала. Послышались шаги и… внезапно у горла Иккинга возникла ледяная полоска металла. Он вздрогнул и приоткрыл глаза. Заслонив почти всю прогалину, над пленником возвышался темный силуэт с мутным бледным пятном лица, залитым луной. Клинок дрожал в тонких пальцах, а глаза Свейна горели тем самым лихорадочным блеском — сейчас или никогда. Он обещал отомстить. Момент был идеальным, но молодой охотник отчего-то медлил, безучастно осматривая юношу: запекшаяся кровь на плече, воспалённые полуоткрытые губы и длинные заживающие порезы, почти черным в ночи. Неожиданно для самого себя он резко наклонился и заглянул в опухшие глаза Иккинга. Взгляд был застывший, не мигающий и неживой. Читалась в нем только одна эмоция — боль. Иккинг смотрел не на что-то или куда-то, а лишь для того, чтобы держать глаза открытыми, хотя со временем даже это, как и нож, представленный к шее, переставало казаться хоть сколько-нибудь важным. Заметив этот взгляд, Свейн попросту растерялся. Он представлял эту сцену совсем не так, а теперь у него в ногах лежал не злодей, но измученный умирающий человек, а сам он смотрел на закрученные узлы верёвок, внезапно понимая, какую дикую боль они, должно быть, причиняют. Он нерешительно отвёл нож, помедлил несколько секунд, и быстро ослабил путы. Иккинг со стоном облегчения рухнул на колени и низко склонил голову. Но когда, подняв её, он вопросительно-благодарно взглянул на Свейна, тот лишь смерил пленника презрительным взглядом и снова уселся поближе к огню. Скоро опять послышался тихий древесный скрип. Так прошло несколько минут. Однако, как бы охотник не сосредотачивался на луке в своих руках, порой он поднимал голову и все же окидывал Иккинга быстрым взглядом, которого тот не мог заметить. Его больше не колотило от боли — проколотую руку не беспокоили и, блаженно прикрыв глаза, он наконец-то мог собрать воедино рой дёрганных суетящихся мыслей. Первая из них — вода. «Вода», — он инстинктивно облизал сухие обветренные губы, что, впрочем, совершенно не помогло, а налетевший порыв ветра обжег их холодом так, что Иккинга вздрогнул всем телом. «Согреться», — тут же последовала другая мысль. Тёплая вода. Эти две мысли могли бы продолжать свой круг бесконечно, если бы не ещё одна — черноволосый юноша у костра. Иккинг приоткрыл глаза и застонал сквозь зубы от неожиданно накатившей головной боли — огонь был теперь нестерпимо ярким, хотя никто и не подкладывал туда новых дров. Щурясь от внезапно вспыхнувшего света, он осторожно посмотрел на охотника. Но тот все же почувствовал взгляд и повернул голову. Их глаза встретились на несколько секунд, прежде чем на лицо Свейна вновь упала презрительно-безразличная маска, а Иккинг зажмурился от очередного взрыва в голове. Наивно было думать, что ему станет лучше, когда верёвки перестанут впиваться в истерзанные запястья. Лихорадка снова вернулась и теперь сотрясала все тело мелкой дрожью. Едва противный приступ унялся, он вновь открыл глаза и сипло позвал: — Свейн? — и сразу же отвернулся, опасаясь удара. Иккинг и сам не знал, зачем это сделал, однако теперь ему не казалось ни безнадежным, ни унизительным просить помощи даже у врага? На ещё более истончившимся в слабом свете лице вспыхнула былая ненависть, но она быстро увяла, оставив только усталость: — Лейв. Моё имя Лейв, — слова прозвучали немного гордо, в них ясно слышалась обида на своих товарищей. — Только здесь меня так называют. Иккинг тяжко вздохнул. Силы покидали его, а то, что он собирался сказать, раньше было бы ниже его достоинства: — Можно, — он запнулся. Конечно, несколько часов назад все эти условности перестали иметь какое-либо значение, и все же… унизительно. — Воды? Лейв отрешенно посмотрел на него, будто не поняв, что тому нужно. Потом его губы исказила злая, какая-то вымученная ухмылка, но все же он поднялся с земли, взял глиняную миску и, налив воды из бурдюка, поставил её прямо в тлеющие угли. Внезапно перед лицом Иккинга возникла рука и тёплая миска, а сам Лейв сидел на коленях со совершенно непроницаемым видом. — Я делаю это только чтобы ты не сдох, — процедил юноша скорее больше себе, нежели пленнику. Иккинг благодарно шевельнул губами, но так ничего и не произнёс, потянувшись к воде. Она немного усмирила терзавшую его дрожь и тот смог спокойно вдохнуть, не содрогаясь от прикосновений холодного воздуха. Вода давно кончилась, но Лейв все продолжал рассматривать черты полулежащего напротив юноши, словно пытаясь найти признаки неуловимой ужасной болезни. Его молодое, ещё по-детски мягкое лицо заострилось, а губы мучительно поджались. Иккинг же бесцельно водил глазами, лишь изредка задерживаясь на фигуре охотника, но, поняв, что тот не собирается уходить, все же решился спросить: — Почему… вы так ненавидите меня, — голос сорвался, — словно я… Но его перебили: — Не тебя, — слова были злыми и резкими, — а их, — он указал пальцем в чёрное небо, — и свою жизнь. — Драконов? — в первый раз за долгое время в интонации Иккинга скользнула тень удивления. — Но почему? — Не притворяйся, будто ты знаешь, как мы живем, — Лейв помрачнел, а его взгляд стал тяжелым, словно у закаленного в изнурительных боях воина, а не простого оруженосца. По-зимнему алый закат подкрашивал мрачные свинцовые тучи, ползущие с севера. В сосновых борах над деревней затрещали ветви — налетел шквал ветра, в котором слышался рёв приближающейся драконьей стаи. Вскоре показались и сами рептилии, черным колеблющимся пятном закрывавшие закатное небо. Они клином врезались в деревню и заметались между домов, словно тени. Зажглись факелы. Люди на земле ощетинились мечами и арбалетами. Все смешалось. Везде дым и огонь; горящие брёвна, шипя, падали в грязь. Чёрная драконья кровь лилась на уже черный от копоти снег. Они были напуганы. Их удалось оттеснить к темному и мокрому лесу. С рыком и плевками огня они ломанулся в чащу, круша все на своём пути. Но последний из них — матёрый и покрытый сеткой шрамов — развернулся и вспыхнул огромным факелом от крыла до крыла, высветив на своём фоне маленькую человеческую фигурку. Он долго молчал, обернувшись и глядя в огонь или ещё дальше — в неясную темноту за ним, затем отрывисто произнёс: — Моего отца убило ужасное чудовище. Сюда вот дядя устроил, — хотя он и пытался говорить бесстрастно, в словах все равно слышится металлический звон мести. — И видишь, каково мне приходится. Но тут не Олух с вашей золотой казной — ты либо головорез, либо охотник, либо твоя семья умрет в нищете. Его глаза яростно сверкали сквозь повисшие жгучие слёзы, которые он силился загнать обратно. Иккингу вдруг стало мучительно стыдно, будто он, и только он был виноват в случившимся. Он проглотил бездушные слова о том, что драконы были напуганы, что они не хотели убивать, что они всего лишь защищались. Хотелось помочь этому человеку с растревоженными блестящими глазами. Он дернул рукой в попытке коснуться плеча юноши, забыв, что те связаны за спиной. — И у многих здесь так? Лейв моргнул и сосредоточенно посмотрел в лицо Иккинга: — У многих, — голос снова был твёрд. — Кто-то по своей глупости, кого-то подставили. Орм потерял своего брата, и, кажется, там был замешан Гуннер. Разное здесь бывает. Внезапно он словно очнулся от транса; тон вновь стал холодными и надменными: — Но скоро все станет, как раньше. Не смей меня жалеть — ты не представляешь, насколько сам жалок. Слова сочувствия комом застряли в горле Иккинга, и он лишь тяжело вздохнул. Лейв резко поднялся и отошёл к краю прогалины, у которого спали остальные охотники. Послышался невнятный стон разбуженного человека. — Вы сами просили разбудить. Нужно отвести пленника, — кому-то напомнил молодой охотник. Вульф выругался, но все же поднялся с расстеленной ткани. Лейв подошёл и быстрым движением разрезал верёвки, чтобы его напарник не заметил ослабленных узлов. Он в последний раз посмотрел Иккингу в глаза — не то с презрением, не то с жалостью, прежде чем поднять на ноги, вцепившись в раненное плечо. От резкого подъема и боли мир вокруг Иккинга вновь помутнел, так что он едва ли мог различить лица охотников и обратный путь. Темные деревья причудливо сплетали свои голые ветви так, что через них едва пробивался слабый лунный свет. Тонкие сизые облака скрывали и глушили её молочное сияние. Дорога была засыпана побуревшей и хрусткой от первых морозов листвой. Она неожиданно вынырнула из колючего сырого леса на скальный край. Теперь мелкие и острые камни, противно скрепя и грохоча, цеплялись за ноги охотников. Для Иккинга вся раскинувшаяся внизу долина была залита туманом, и лишь порою он запрокидывал голову, чтобы резкий свет луны прорезал морок, окутавший весь мир. Когда удушливая дурнота наконец отступила, он почувствовал, что лежит на холодном и влажном камне. Иккинг открыл глаза. Ничего. Моргнул. Ни малейшего намёка на лунные отсветы. Вокруг него смыкала свои своды абсолютная темнота.