Punish me with love

Поздравляю, Шастун, ты в полной заднице. Данная мысль посещает взгрустнувшего Антона, когда тот уже третий час листает свои переписки во всех возможных мессенджерах в отчаянном поиске людей, которым еще не успел задолжать денег. Он написал уже с десяток сообщений, но ни одна его мольба о помощи не возымела никакого эффекта: кто-то отвечает, что у самого денег нет, кто-то читает сообщения, но не считает нужным на них ответить, а кто-то и вовсе молчит, оставляя сообщение непрочитанным. Перспектива дожить до конца месяца с каждым часом становится все более туманной. До зарплаты еще две недели, а у Шаста в кошельке ветер свищет, да так громко, что хоть сейчас иди рюкзак застегивай, чтобы, не дай бог, спину не просквозило. Парень тяжело вздыхает и сворачивает очередное бесполезное приложение, которое ничего, кроме расстройств и разочарований, ему не приносит. Да уж, воистину, куда ни глянь – везде вырисовывается абсолютная, беспросветная задница. А рисовать он, вообще-то, не умеет. Рядом с ним на диване расположилась стопка новеньких вещей, честно приобретенная на оставшиеся от аванса деньги буквально несколько часов назад. Черные узкие джинсы от Кельвина Кляйна, за которыми он гонялся последние несколько месяцев, смотрят на парня с гнетущим осуждением, ведь на стоимость этих самых джинсов можно неделю кормить семью из трех человек, но Антон – парень, не обремененный подобными обстоятельствами, поэтому, завидев их на вешалке ближайшего торгового центра, не раздумывал ни секунды. Хотя подумать, кажется, все-таки было бы не лишним. А вот притаившийся в скромном черном пакете невероятно мягкий кардиган из новой коллекции Джорджио Армани смотрит уже не с осуждением, а больше с жалостью, ведь такого глупого нового обладателя еще поискать надо. Антону нечего будет жрать уже завтра, ведь он так и не успел зайти закупиться продуктами, потому что любимый бутик оказался чуточку ближе, чем продуктовый. Кажется, пришло время изучать основы медитации и учиться питаться святым духом. Иначе ему точно не выжить. Антон возвращает восхищенный взгляд от стопки новеньких дизайнерских вещей обратно к телефону, и тот в очередной раз за вечер становится причиной его ухудшающегося настроения. Он замечает уведомление о новом сообщении от Макара, его лучшего друга на протяжении многих лет, но, ей-богу, лучше бы он не открывал его, ведь короткое, но емкое содержание хлестко бьет по молодому, уязвленному самолюбию, возвращая зарвавшегося парня в жестокую реальность. От: Макар, 21:45 Ты мне сначала все предыдущие долги верни, а потом поговорим о новых Антон недовольно кривится и закатывает глаза, но отрицать тот факт, что за последние три месяца он действительно погряз в долгах, не спешит. Он не спорит, что, возможно, немного переусердствовал с добыванием денег у ближайших знакомых, но сделать с этим ничего не может: черные пятницы в любимых бутиках бывают не каждый день! И вообще, если задуматься, долги – вещь довольно привлекательная, но обстоятельно печальная: их всегда приходится возвращать. А Шастуну, который выше менеджера по продажам никак не поднимется, отдавать их отчаянно нечем. Парень давно пытается вернуться на ровную дорожку и много раз пытался жить по средствам, но каждый раз его желание выглядеть хорошо оказывалось сильнее его: попробовав однажды качественную, дизайнерскую вещь, он больше не может позволить себе одеваться в масс-маркете и раз за разом спускает все деньги на очередную вышедшую от любимого дизайнера новинку. Ну вот и что ему делать, если зарплаты на все хотелки совсем не хватает? Правильно, одолжить. Вариант, конечно, рабочий, вот только знакомых у Антона не так уж и много, а если занимать деньги у одних и тех же людей и не возвращать им старые долги, можно столкнуться с тем, что они начнут посылать тебя далеко и надолго. Шастун продержался три месяца на чистом доверии, но спустя время столкнулся с жестокой реальностью: у него не осталось рабочих вариантов добыть себе денег на жизнь. Все, баста. Пришло время признать себя банкротом. На телефон приходит очередное уведомление о новом сообщении, и Антон с замиранием сердца проводит пальцем по экрану, снимая блокировку. Он заходит в мессенджер, успев заметить только имя адресанта, и молится всем богам, которых знает и не знает, чтобы его собеседник не вспомнил о самом главном, но надежды его рушатся в тот же момент, когда он активирует их диалог. Да, именно сейчас и без того хреновая ситуация становится в разы хуже. Становится такой безвыходной, что впору плакать от отчаяния. От: Хозяин квартиры, 21:49 Если до конца недели не отдашь деньги за все предыдущие месяцы, то можешь смело собирать манатки и пулей вылетать из моей квартиры. Твою мать. *** День у Антона не задается с самого утра. Он просыпается гораздо позже будильника, когда до выхода остается не больше получаса, и в это злосчастное утро буквально все валится у него из рук. Шаст отчаивается с каждой минутой все больше и больше, ведь оставленный на две жалкие минуты без присмотра кофе решает сбежать из турки, пока Антон отлучается в туалет по малой нужде, и заливает темной жидкостью всю поверхность белой, свежевымытой с вечера варочной поверхности. Парень матерится несколько минут кряду, пока по-быстрому вытирает следы своего грандиозного провала, ошпаривает руки о еще горячую жидкость и ненавидит этот день пуще прежнего. Далее за ним по пятам следует предательский порез бритвой, которую он, по всем канонам, заменил всего несколько дней назад, ожог горячим чаем, потому что тот еще не успел остыть, ведь привычный кофе сбежал и обломал привычный расклад и без того убогого утра, и укол булавкой, оставленной на джинсах заботливой мамой от чьего-нибудь сглаза. Насчёт сглаза Антон не уверен, но пульсирующий болезненной точкой палец с матерью категорически не согласен. Парень одновременно одевается, приглаживает взъерошенные подушкой волосы и механически жует сухой бутерброд из черствого батона и странной дешевой колбасы, потому что на другую денег не хватило. Он запихивает в себя кусок за куском, заливает в себя остывший чай и, едва не опоздав на свой автобус, пулей вылетает из квартиры, одновременно пытаясь найти выход из сложившегося безвыходного положения, в которое сам же себя и вогнал. Он живет не по средствам уже больше года, но раньше Антону удавалось кое-как балансировать на грани банкротства, не без помощи пересылок матери, конечно, но сейчас все действительно зашло слишком далеко. Раньше он хотя бы мог отдавать старые долги, пытался даже откладывать что-то, но сдавался и быстро обрастал новыми долгами, вновь принимая помощь от матери. Однако, как бы Шаст ни старался все исправить, раз за разом все происходило по новой: парень спускал всю зарплату на дорогие, брендовые шмотки, которые были ему совершенно не по карману, и в конечном итоге оставался ни с чем. Да и не по статусу, откровенно говоря, но Антон предпочитает об этом не думать, без зазрения совести надевая на работу новые джинсы. Антон попал в заколдованный круг глупой зависимости, из которого он никак не может выбраться в одиночку, но лишь только потому, что не признает свою проблему. Ну вот что он может поделать, если хорошо на нем сидит только одежда именитых дизайнеров, которая, к его глубочайшему сожалению, стоит больше его жалкой душонки? Да, он живет не по средствам, да, он спускает деньги на ветер, да, он тратит не свои деньги, но нет, он не считает это зависимостью и, как говорит Дима, лечиться точно не собирается. Он же не шизофреник, ей-богу. Антон приезжает на работу еще злее и раздраженнее, чем выходил из дома. Его автобус сломался по пути, поэтому пришлось ловить маршрутку, людей в которую набилось больше, чем огурцов в сраную стеклянную банку, а рядом с ним устроилась женщина, с ног до головы облитая убийственно сладким парфюмом, и Шаст, и без того с трудом переносящий поездки на машине, всю дорогу думал только о том, как бы не сблевать дешевым завтраком на ее совсем не модные лакированные туфли. С горем пополам добравшись до нужной остановки, парень шел к знакомому офисному зданию и, по всем законам жанра, наступил в лужу, отчего промочил новые кроссовки. Поэтому сейчас, переодевшись в сменную обувь, которую его начальник буквально заставил его принести на рабочее место, он сидит за рабочим столом, положив голову на сложенные руки, и отчаянно пытается придумать выход из той задницы, куда завела его любовь к дорогим не только сердцу, но еще и финансово вещам. Он так глубоко погружается в свои мысли, что даже не замечает, как вышеупомянутый начальник останавливается около его стола и с легкой усмешкой на губах наблюдает за драматичными страданиями парня. Антон чернее тучи, и ему совсем не до работы сегодня: его больше волнует, как добыть денег, чтобы оплатить квартиру и не оказаться завтра на улице, потому что нынче на календаре зима, а морозить жопу ночью на лавочке совсем уж опасное дело. Он свою жопу бережет, знаете ли. Крутит в руках разобранную скрепку, царапает ею ноготь и пытается вспомнить, кому еще можно написать, чтобы занять хотя бы немного денег. Но, кажется, таких знакомых у него больше не осталось. – Антон, вы зачем такой грустный на рабочем месте? – Антон вздрагивает от неожиданности и дергается от знакомого бодрого голоса, поднимая голову вверх. Невольно улыбается, замечая привычную полуулыбку на губах своего непосредственного руководителя, пока тот смотрит на него пристально и, кажется, все же ждет хоть какой-нибудь ответ. – Кто нам продажи будет делать, если вы в облаках витаете? – Исправлюсь, Арсений Сергеевич, – Шаст тяжело вздыхает и трет сонное лицо руками, пытаясь вспомнить, успел ли он в сегодняшней спешке умыться. Совершенно по-детски трет глаза руками и думает, как вообще мужчина умудряется даже по утрам выглядеть таким красивым, словно не начальник отдела продаж, а греческий бог забежал к нему поздороваться. Антон вот, например, по утрам выглядит хуже переваренного пельменя. – Просто черная полоса в жизни. Проблемы, знаете ли. – Надеюсь, ничего серьезного? – Арсений Сергеевич кажется взволнованным расплывчатым ответом парня, и Антона не может не умилять такая реакция начальника на свою не шибко важную персону. Он против воли улыбается еще шире, тут же забывая про плохое настроение, кладет измученную скрепку на стол, хватая с него простой карандаш и молясь, чтобы опаздывающие коллеги не приходили как можно дольше, а еще лучше застряли в лифте и рухнули прямиком в лифтовую шахту. Не то чтобы Антон всегда был таким кровожадным, но проводить время наедине с Арсением Сергеевичем всегда хочет и искренне любит. – Я думаю, что все будет хорошо, – он в очередной раз максимально расплывчато формулирует свои мысли, ведь не хочет нагружать босса горой своих личных, никому неинтересных проблем. Он ему все равно не поможет, а так хоть излишней жалости к себе удастся избежать или, что еще хуже, очередных нотаций и порицаний, что он так глупо разбрасывается собственными деньгами. И вообще, он же не маленький ребенок! Как хочет, так и распоряжается своими собственными, заработанными средствами. А вот о занятых деньгах знакомых Антон тактично предпочитает не думать. Арсений Сергеевич еще раз широко ему улыбается, смотрит на часы и, словно кивая самому себе, без ответа уходит в кабинет, оставляя задумчивого парня в одиночестве. У Антона нет машины, поэтому он всегда приезжает значительно раньше всех своих коллег, подстраиваясь под единственный подходящий автобус, и уже спустя месяц подобных поездок он заметил, что и Попов стал приезжать на рабочее место минут на десять, а то и двадцать раньше необходимого. Антон неоднократно слышал от коллег, что мужчину много раз видели в компании других мужчин, но никогда не видели с женщинами, да и то, что у него в почти сорок лет нет ни жены, ни детей, наталкивает заинтригованного парня на определенные мысли, но четкой уверенности в ориентации Попова у него все еще нет. Вообще у Шаста, мягко говоря, за год работы на этом месте сложились странные отношения со своим начальником отдела. Нет, он не позволяет себе мечтать о недостижимом, все чаще заглядываясь на мужчину в поисках ответов, но все, что он получает взамен, – двусмысленные, расплывчатые намеки. И никакой конкретики. Никто в их слаженном коллективе прямо не называет вещи своими именами и громкими заявлениями не разбрасывается, ведь статус крутого руководителя и всеобщее уважение к Арсению Сергеевичу заставляют молодых ребят строить свои догадки тайно и помалкивать, но все они взрослые люди и все всё понимают. Антон тоже догадывается и даже периодически шутит об этом вместе со всеми, но вот о своих наклонностях предпочитает молчать, потому что его, в случае чего, точно никто не защитит. Как только Шастуна взяли на должность в компанию, как только Арсений лично выбрал его на собеседовании к себе в отдел, парень многократно замечал на себе долгие, изучающие взгляды мужчины. Иногда тайно, из-за стеклянной стены одного из переговорных кабинетов, напротив которой удачно расположилось рабочее место Антона, иногда и в открытую, на очередном совещании отдела, когда другие коллеги удачно прятали глаза в свои подготовленные отчеты. Антон не отставал и нагло смотрел в ответ, чем вызывал лишь широкую, задумчивую улыбку. Наивный Шастун поначалу принимал подобное повышенное внимание к своей персоне за простую заботу о новом подчиненном, который еще не успел освоиться и влиться в новый коллектив, но, когда по прошествии полугода поведение начальника не то, что не изменилось, а стало лишь усугубляться, Антон начал сомневаться в собственных умозаключениях. С коллегами теплых дружественных отношений так и не сложилось, ведь все привыкли считать его подлизой, но об этом парень и не сожалеет совсем, потому что действительно частенько засиживается допоздна. Не то чтобы он и правда подлиза, но лишний раз провести время с привлекательным мужчиной, оказывающим тебе двусмысленные знаки внимания, совсем даже не против. Они уже который месяц ведут необъяснимую, известную только им двоим своеобразную игру. Многочисленные недосказанности, двусмысленные намеки, безостановочно сводимые к безобидным шуткам, бесконечные улыбки и долгие, мучительно игривые переглядки заставляют кровь Антона буквально полыхать. Рядом с Арсением Сергеевичем его гей-радар буквально зашкаливает и настойчиво сходит с ума, пытаясь привлечь внимание нерадивого хозяина, вот только проверить свои теории на практике у Антона не было никакой возможности. Он и рад бы первым нарушить их обет молчания, но лишиться сладкого высокооплачиваемого места в случае ошибки ой как не хочется. Особенно сейчас, когда парень практически оказался на улице. А вот самоуверенного Арсения Сергеевича, по всей видимости, устраивают их странные отношения в рамках руководитель-подчиненный, ведь мужчина каждый день намеренно испытывает нервы Антона на прочность. Наслаждаясь неравной игрой по своим, лично придуманным правилам, он то приближает юношу к себе, бесконечно смущая молодого парня, то непременно отдаляет, приводя в чувство зарвавшегося юнца. Он стабильно держит дистанцию, не позволяя Шасту перейти видимую только ему черту, но всегда улыбается, неизменно широко и как-то по-особенному, только для него. Антон периодически развлекает себя легкомысленным флиртом и мечтами о том, во что могли бы перерасти их странные отношения, но дальше глупых предположений дело не продвигается. Легкость их общения забавляет юношу, и пусть он понимает, что дальше шуток и улыбок дело вряд ли сдвинется, но, как говорится, мечтать не вредно, вредно – не мечтать, поэтому отчаянно надеется на большее и верит в лучшее. Ведь если в одной сфере жизни не клеится, может, повезет хотя бы на любовном фронте? Хотя и тут пока тоже без перемен. Рабочий телефон Антона подает первые признаки жизни, разражаясь громкой, противной трелью, и парень кривится, ведь до начала рабочего дня еще как минимум пятнадцать минут. Первой мыслью в голове рождается пропустить звонок и не ответить, ведь он имеет на это законное право, но, стоит ему посмотреть на небольшой экран, рука тут же тянется к телефонной трубке. – Антон, зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет, – из динамика льется знакомый бархатный голос Попова, и парень тяжело вздыхает, стараясь дышать не в сам телефон, чтобы не оглушить мужчину своим отчаянием, а рядом с ним. Он ожидаемо отвечает согласием, потому что объективно не может отказать собственному боссу, кладет трубку и берет себе несколько секунд передышки, а после поднимается с удобного стула. На очередной раунд их занимательной игры у Антона совершенно нет ни моральных, ни физических сил, да и выпить ритуальный утренний кофе перед тяжелым рабочим днем он все еще не успел, поэтому перспектива сражаться за честь и достоинство ему совсем не улыбается. Однако Арсений Сергеевич не оставляет ему выбора, начиная игру с самого утра, поэтому парень понуро бредет со скоростью черепахи по темному опен спейсу и безуспешно старается оттянуть момент позора. – Вызывали? – Антон открывает дверь небольшого кабинета, но внутрь заходить не торопится: так и топчется на пороге, надеясь отделаться малой кровью. Он видит спину мужчины, который до его прихода, видимо, наблюдал за тишиной еще темных утренних улиц, засыпанных первым снегом, и не понимает, что ему делать дальше, ведь на приход Антона тот никак не отреагировал. – Проходи, присаживайся, – Арсений Сергеевич все еще стоит к нему спиной, но неопределенный жест рукой заставляет юношу прикрыть за собой дверь и покорно пройти внутрь, чтобы занять привычное место у массивного деревянного стола. За окном не спешит рассветать, и зимний утренний полумрак укутывает сонных, спешащих на работу сотрудников, убаюкивая тех нежеланием идти на нелюбимую работу. А Антон гадает, что же еще приготовил ему сегодняшний день. – Антон, расскажите мне, что у вас происходит? – мужчина медленно разворачивается и усаживается на подоконник, выученным за многие годы жестом безмятежно складывая руки на груди. На нем сегодня классическая белая рубашка, рукава которой закатаны до локтя, отчего Шасту открывается великолепный вид на темные вены и играющие под кожей мышцы. – Вы уже который день ходите сам не свой. У вас что-то случилось? – Да я ж говорю, все в порядке, – Антон пожимает плечами и утыкается взглядом в темное пальто мужчины, мирно расположившееся на вешалке, раздумывая, стоит ли вообще посвящать мужчину в свои проблемы. Обыкновенный на первый взгляд вопрос ставит парня в тупик, ведь, с одной стороны, от лишней помощи он бы точно не отказался, ибо переезжать на улицу и драться с бомжами за теплое место у костра совсем не хочется, но мысль о том, что придется брать деньги у начальника… Антона невольно передергивает. Нет, это точно не вариант. Он проходит к столу вплотную и присаживается на край самого близкого к месту Арсения Сергеевича стула. Деревянная столешница сплошь завалена всевозможными папками и стопками бумаг, и парень с улыбкой задается вопросом, как мужчина вообще ориентируется в этом сумасшедшем беспорядке однообразных белых листов? Он прячет взгляд в одну из цветных папок и ждет, куда же мужчина планирует увести их разговор. – Антон Андреевич, вы же понимаете, что я всегда знаю, когда вы пытаетесь мне врать? – Попов иронично приподнимает бровь и ухмыляется, но Антон не может видеть его выражение лица. Ему неловко встречаться взглядами с мужчиной, который явно знает о нем больше, чем нужно, и легко читает его, поэтому предпочитает не поднимать голову и довериться чутью. – Я надеялся, у нас с вами сложились более доверительные отношения. – Да блин, деньги у меня закончились раньше времени, – Антон выдыхает совсем уж обреченно и позволяет себе сдаться, потому что день еще не успел начаться, но уже изрядно его помотал. Он проводит руками по лицу, снова трет сонные глаза и так и остается сидеть: с закрытыми веками, поверженный собственным кошельком и упорно не признающий усугубляющуюся зависимость. – А откуда тогда такие дорогущие джинсы? Друг дал поносить? – Шаст от удивления все же выбирается из плена собственных рук и огромными глазами смотрит на начальника, улыбка которого становится еще шире. Довольный произведенным эффектом, он отходит от подоконника и присаживается на свое кресло, закидывая ногу на ногу, и вальяжно откидывается на спинку. – Вы на меня не смотрите так удивленно, Антон Андреевич. У меня на такие вещи глаз наметан. И ваш гардероб, поверьте мне, сразу привлек мое внимание. Антон не находит, что сказать, потому что а) он невероятно удивлен подобным признанием, ведь не знал, что мужчина обращает внимание на подобные мелочи, и б) невероятно смущен и пристыжен самим Арсением Сергеевичем, который не только знает о его проблеме, но, кажется, еще и осуждает его за подобные траты. Юноша чувствует, как щеки загораются алым, пока его затапливает собственный стыд. Господи, когда же его мучениям придет конец? По всей видимости, только в следующей жизни. И то не факт. – Насколько все плохо с вашими финансами? – мужчина не требует от Антона невозможного, ведь прекрасно видит реакцию парня на свои слова, поэтому понижает голос и едва заметно наклоняется вперед, заглядывая Шасту прямо в глаза. Он кладет руки на стол, отчего край его черного галстука мажет тонкой тканью по грубым костяшкам. – Честно? – Шастун сдается под весом собственных нерешенных проблем и неуверенно начинает говорить, потому что помощи ждать действительно не от кого, а за квартиру платить придется. Он получает утвердительный кивок от мужчины, что придает ему совсем чуточку уверенности, и продолжает: – У меня на карте осталось рублей двадцать от силы, друзья занимать деньги мне не хотят, потому что я еще прошлые займы им не отдал, и за квартиру я заплатить не смогу, поэтому через два дня меня выгонят, и я буду ночевать на улице. Ворох озвученных проблем виснет густым туманом в тишине утреннего кабинета начальника отдела продаж. Парень смотрит на Арсения Сергеевича, который отводит задумчивый взгляд в стену напротив, на которой расположились десятки различных дипломов и многочисленных наград. Интересно, а грамота «За самые красивые глаза» у него тут есть? Или дома осталась висеть? – Зато новые джинсы прикупили себе, правда? И, вероятнее всего, не только джинсы? – Попов устало вздыхает и наклоняет голову вбок, вновь укоризненно глядя на Антона, а парня внутри начинает будоражить злоба. Зачем все это? Зачем поучать его вместо того, чтобы просто помочь? Он же не маленький, ей-богу. – Ну и что мне с тобой делать, Шастун? Антон невольно подвисает от неожиданного перехода на «ты», ведь мужчина всегда общался с ним подчеркнуто вежливо, а теперь, по всей видимости, решил оставить хлипкие рамки приличия в прошлом. Он хмуро смотрит на начальника, который, кажется, грозно нависает над ним, а по факту просто сидит рядом и ждет хоть какой-нибудь внятный ответ. И Шаст непременно ответил бы ему, если бы тот у него был. – Ну накажите, бля, – мат невольно срывается с губ в порыве всеобщего раздражения, но Антон предпочитает проигнорировать свое неподобающее поведение и не обращает на него внимания, даже несмотря на подскочившие вверх брови мужчины. Почему все так любят учить его жизни? Арсений Сергеевич вместо пустого трепа мог бы, например, и зарплату ему повысить. Или премию выписать. За безграничное терпение его коварного флирта, например. – Я же, видимо, совсем как маленький, да? Ничего сам решить не могу? Давайте, накажите. Вдруг сработает? Антон злобно дышит и только после окончания своей пламенной речи поднимает голову, отрывая глаза от стопки листов, беспорядочно разбросанных по всей поверхности стола. Он замечает густой, тяжелый взгляд, опустившийся на его хрупкие плечи, замечает застывшее выражение на лице мужчины, совершенно пресное и нечитаемое, замечает задумчиво закушенную губу в размышлении и понимает, что, кажется, попал. Окончательно и бесповоротно. Обычно светлые, голубые глаза начальника, ассоциирующиеся у романтичного не по годам юноши с цветом чистого неба в погожий летний день, сейчас напоминают Антону темный, глубокий Атлантический океан, скрывающий в своих пучинах бесконечное число тайн. Долгий взгляд цвета штормового неба, грозящегося с минуты на минуту разразиться бурей, не предвещает ничего хорошего, оседая на его коже тяжелой пылью удушающее сильного предвкушения. А Арсений думает. Усиленно думает в попытке найти такие необходимые сейчас ответы на свои многочисленные вопросы, не первый месяц зудящие в больной голове. Кто он? Кто он на самом деле? О чем думает? Чем живет? Почему все никак не поставит точку в их игре? Почему не вернет его с небес на землю, напомнив о приличиях и субординации? Почему не заявит на мужчину начальству и не уволит за домогательства? Или, в конце концов, не разрешит ему действовать? Арс же видит его голодный взгляд, видит, с каким интересом Антон смотрит на него, замечает все его попытки лишний раз остаться наедине. Но почему дальше легкого флирта у них ничего не заходит? Как он еще держится? Как держит себя в руках, когда у Арсения сил не осталось даже на банальное равнодушие? Как ему оставаться в сознании, когда единственное, чего хочет его жадное тело, – это сорвать с Шастуна его новые модные джинсы и показать, кто тут на самом деле прав? В сознании мужчины некстати всплывает любопытная информация, которую он почерпнул на странице одной из социальных сетей Антона, когда в очередной раз пытался доказать самому себе, что ему плевать на этого мальчишку. Он раздумывает буквально минуту, после чего решает все за двоих. К черту все. Он устал. Он должен рискнуть. Антон не двигается: сидит так ровно и неподвижно, что спустя долгие две минуты у него от напряжения затекает спина, а по ногам бегают мерзкие мурашки. Он и рад бы вальяжно откинуться на спинку да размять уставшие мышцы, вот только тяжелый взгляд серых глаз буквально пригвоздил его к стулу, заставляя даже дышать через раз: настолько ему страшно. Что здесь происходит? Свидетелем какого решения он становится в столь ранний час? О чем он думает? И почему смотрит так, словно с легкостью читает все его позорные мысли? Арсений Сергеевич плавно поднимается со своего места, медленно обходит стол, разжигая внутри беспокойного Антона новые взрывы волнительного ожидания, и направляется в сторону шкафа, который находится аккурат за спиной юноши. Он не может со своего стула видеть, что происходит в той части кабинета, но звук открывшейся дверцы и шелест картона навевают мысли о том, что Попов достал что-то, приготовленное специально для него. Спрятанное буквально у него под носом. Арсений двигается в полнейшей тишине. Как благородный вальяжный кот, он передвигается по своим владениям поразительно тихо, переступая едва ли не бесшумно, и только частое дыхание и редкий скрип халтурно уложенного ламината выдают его местоположение и состояние. Волнение? А после Шаст слышит за своей спиной то, что ожидал услышать в последнюю очередь. Как дверь кабинета заперли на ключ. С внутренней стороны. Нервы Антона оголены до предела. Он сидит, выпрямив спину практически до хруста, и почему-то совершенно не в тему думает о том, что его мать определенно могла бы гордиться такой осанкой. Вцепившись влажными пальцами в острые коленки, он мнет плотную дизайнерскую ткань и старается отвлечься, но волнение захлестывает его так сильно, что заставляет размеренное дыхание пуститься в пляс с остатками самообладания. Ему не сбежать. Все пути отступления отрезаны одним маленьким ключиком, спрятанным где-то неподалеку, но, по ощущениям, на другой планете. Он заперт. И волей случая отдан в полное подчинение мужчине. – Ты знаешь, что означает этот знак? – Арсений Сергеевич подкрадывается незаметно и оказывается прямо за спиной Антона, заставляя того невольно дернуться от неожиданно тихого голоса. Он хриплый и рваный, и эти отчаянные хрипы пугают парня своей бессильной готовностью, которую он… ждал? Мужчина ставит перед ним на стол маленькую черную коробочку. У Шаста перехватывает дыхание. Он чувствует, как дрожат сжимающие колени пальцы, а в горле стремительно пересыхает от частого дыхания, когда уверенные мужские руки накрывают его напряженные плечи, а теплое, многообещающе дыхание мужчины опаляет его чувствительную шею, не скрытую сегодня теплым свитером. У парня от волнения внутренности переплетаются в совершенную неразбериху, колотятся и сиренами воют, предупреждая об опасности, и тот, почуяв знакомый аромат дорогого парфюма, окончательно теряет власть над собой. О да, черт возьми. Он знает. – Это трискель, – Антон отвечает на пробу, тихо, едва слышно, и понимает, что хрипит практически в унисон с Арсением. Ему бы взять себя в руки, собраться и уйти, чтобы не усугублять и без того плачевную ситуацию, ведь потеря работы станет для него последним гвоздем в крышку гроба, но как можно добровольно отказаться от того, о чем мечтал долгие месяцы? А от того, о чем даже не мог мечтать? – Символика БДСМ-сообщества. – Какой молодец, – тихий баритон окутывает Антона туманом сюрреалистичности, и он никак не может из него вынырнуть. Не может и не хочет, ведь вдруг все происходящее действительно окажется нереальным? Шаст покрепче закрывает глаза, ощущая чужие пальцы на своей шее, замирает от нежных поглаживаний на оголенных ключицах и принимает в себя неожиданный подарок Судьбы. – Понимаешь, к чему я веду? Помнишь, о чем ты попросил меня несколько минут назад? Шаст неуверенно кивает, теряя последние остатки самообладания, и выжидает, что же Арсений будет делать дальше. Как он узнал? Кто ему рассказал? Где он спалился? Или Попов специально следил за ним, чтобы узнать самую постыдную тайну юноши? Мужчина медлит, растягивая сладкие касания, пока Антон чувствует себя хуже подтаявшего желе: еще чуть-чуть, и он точно съедет по стулу вниз, растекаясь по полу противной липкой лужей. Уборщица точно не обрадуется такому подарку. – Я могу помочь тебе, – Арсений наклоняется ближе и кладет локти на спинку стула, на котором сидит Шастун. Темная коробка с нетривиальным узором смотрит на парня с терпким ожиданием, пока тот ловит по всему телу стайки взбесившихся мурашек и умоляет их не бежать так быстро под ремень его джинсов. Теплые губы касаются укромного места за ухом, а после игриво цепляют мочку. – Но ты будешь мне должен. Антона трясет. Потряхивает не то от страха, не то от предвкушения, и он теряется в новых ощущениях сбывающихся фантазий. Самые укромные, тайные и постыдные, они сводили его с ума долгие месяцы, а сейчас с поразительной легкостью обретают вполне себе телесные формы реального в лице его собственного начальника. Арсения Сергеевича, о сессиях с которым Антон дрочил мечтал на протяжении не одной недели далеко не одного месяца. И сейчас Арсений предлагает стать его нижним? Сабом? Предлагает переспать с ним? Хотя давайте начистоту. Предлагает его трахнуть. На первый взгляд сама мысль о том, что его догадка может оказаться правдивой, приводит Антона в исступление. Он чувствует себя сбрендившим маразматиком, страдающим Альцгеймером и шизофренией вместе взятыми, и сомневается в своем психическом здоровье от таких пугающих галлюцинаций, но Арсений довольно реально сжимает его плечи в попытке успокоить и придать уверенности в озвучивании решения. Как Шаст вообще может сомневаться, когда от одной лишь мысли о сексе с Арсением у него потеют ладошки и совсем не образно текут слюни, пока джинсы отчаянно становятся тесными в области паха? Воображение рисует такие сладкие и соблазнительные картины, что лоб парня невольно покрывается испариной. Почему он медлит с ответом, когда позади него стоит мужчина его мечты и тесно прижимается грудью к его спине, оставляя на шее едва различимый влажный след от горящих губ? Почему он не может и слова сказать? Арсений ждет. Ждет и молит всех богов, чтобы Антон не вылетел прямо сейчас из кабинета, испугавшись сумасшедшего начальника, и не полетел в отдел кадров писать на него докладную за довольно нетривиальные домогательства. Просит и умоляет его согласиться, оправдать ожидания, а не лететь сломя голову домой, по дороге в красках расписывая уже бывшим коллегам, какой у них начальник грязный извращенец. Спасает мужчину от мгновенной сдачи в плен только то самое сообщество, в подписчиках которого Арсений и сумел отыскать знакомую аватарку своего подчиненного. Безусловно, она не говорит напрямую о его согласии поддерживать подобные игры и не дает никаких гарантий, но все же не может не давать отчаявшемуся мужчине надежду на то, что его затея может сработать. Арсений старается контролировать свое дыхание, чтобы до последнего держать на лице маску уверенности. Антон не может его видеть, но прекрасно слышит срывающее на свист дыхание и гулко колотящееся от волнения уже немолодое сердце, и он должен сделать все, чтобы убедить Антона пойти до конца. Он не привык открываться вот так, первому встречному или случайному знакомому, но есть в юноше что-то такое, что заставляет мужчину каждый день желать его все сильнее. Антон – типичный тихий парниша, неприметный на первый взгляд, но со своими скелетами в шкафу. Их долгая, затянувшаяся на все возможные крючки игра раз за разом подтверждала все догадки Арсения насчёт юноши и его недвусмысленного интереса к своему начальнику. Он все видел и все замечал, вот только последний страх запретной связи со своим подчиненным никак не давал ему покоя. Теперь испарился и он, оставив после себя лишь слепое желание. Шастун в этих джинсах, прости господи, просто ходячий секс, но как он умудряется даже будучи любителем БДСМ-практик выглядеть при этом максимально невинной овечкой? Как может смотреть вот так, закусив в напряжении губу, молчать и испытывать терпение и без того взволнованного Попова? Арсений убирает руки с плеч юноши и изо всех сил сжимает спинку его стула, пытаясь избавиться от дрожи в руках. Как же много всего он хочет с ним сделать. Он хочет научить его. Не просто оттрахать до потери сознания, не просто бездумно наказать за провинности, а научить, показать, чего на самом деле можно добиться абсолютной передачей контроля, открыть для него новый мир добровольного подчинения. Арсений не уверен, пробовал ли Антон уже нечто подобное в своей жизни или же просто интересовался теоретической частью, но многолетний опыт и огромное желание позволят ему стать идеальным проводником в мир истинного, незамутненного удовольствия. Господи, Шастун. Говори. Говори все, что угодно, все, о чем думаешь и чего хочешь. Только не молчи. – Да мне как бы и не привыкать, – Антон решается. Он выдавливает из себя короткий ответ, полушутку-полуправду, давит вымученную улыбку, которую все равно никто не заметит, а после решительно разворачивается, встречаясь глазами с замеревшим над ним Арсением. Он хрипло смеется и нервно улыбается, а после добавляет, пожимая плечами: – Я и так уже всем должен. Так что согласен на все. Только дослушав четкий ответ до конца, Арсений кивает. А после резким движением тянет Антона на себя, заставляя подняться со стула, и тут же весом собственного тела прижимает парня к ближайшей свободной стенке. Он ловит руками увешанные металлическими браслетами запястья юноши и фиксирует у него над головой, перехватывая и прижимая их цепкой хваткой. Арс зависает буквально на мгновение, смотрит на часто вздымающуюся грудь парня, на его безумный взгляд с поволокой возбуждения, а после отпускает себя. Он буквально врезается в чужие губы, впивается в них жадным поцелуем, целует грубо и жадно, словно ребенок, у которого в любой момент могут отобрать его любимую игрушку. Жестким напором слепого желания он сминает их, мучает, а после, остановившись, радикально меняет тактику. Приходит в себя, понимая, что может сделать парню больно подобными порывами, и медленно скользит языком по пострадавшей коже, успокаивая. А Антон окончательно теряется в своих ощущениях. Закрыв глаза, он полностью отдает себя во власть Арсения, позволяет ему управлять своим телом, делать с ним все, что тот пожелает, растворяясь в поразительно полярных касаниях чужого рта. От сбившегося дыхания перестает хватать кислорода в легких, мышцы рук затекают от неудобной позы, но все кажется парню совершенно не важным, по крайней мере, не таким, как чуткие и вездесущие касания мужских рук. Арсений целует его. Наконец-то. Длинные изящные пальцы бывшего пианиста скользят по его груди, оцарапывая открытые ключицы, оглаживают живот и крепко сжимают его поясницу, оставляя на коже под кофтой красные отпечатки, несущие в себе следы густой поволоки возбуждения. Арсений управляет парнем, словно куклой, командует, не произнося ни слова, полностью заменяя его замутненное сознание, которое от таких потрясений с гордо поднятой головой подает в отставку. Попов прерывает свои сладкие пытки и отпускает руки, помогая парню опустить их, и разминает его мышцы, чтобы вернуть им чувствительность. Шаст пьяно скользит взглядом по его лицу, мажет слепо улыбкой, а после Арс помогает ему снять мешающую кофту, охлаждая разгоряченную плоть утренней офисной прохладой. Антон, положившись только на инстинкты, наощупь расстегивает рубашку мужчины, чудом не вырвав от спешки ни одной пуговицы. Когда его подрагивающие пальцы касаются атласного галстука, затянутого едва ли не до упора, Антона останавливают. Арсений заставляет его ненадолго прийти в себя и, сосредоточившись, заглянуть себе в глаза, в которых невероятная, бездонная синева плещется в адском шторме. Требовательный, властный приказ хлестко пронзает раскалившийся воздух рабочего кабинета. – Повернись спиной и заведи руки за спину. Антон спешит выполнить требование мужчины и медленно разворачивается, едва не теряя равновесие от резкой темноты перед глазами. Придерживаемый и направляемый уверенными руками, он упирается бедрами в столешницу, невольно запрокидывая голову назад, пока по нежной коже запястий холодом скользит узнаваемая ткань галстука. Коротким движением затянутого узла его окончательно лишают возможности двигаться. А впоследствии и сбежать. – Ложись на стол, – Антон не задает лишних вопросов и пытается улечься голой грудью на твердую поверхность, но бумаг на нем так много, что они начинают мяться и соскальзывать от любого неосторожного движения. Арсений матерится сквозь зубы, спешно сгребает что-то на свой стул, что-то на подоконник, но большинство папок все же безжалостно летит на пол. Парень надеется, что среди них окажется его отчет за прошлый месяц, сделанный на коленке и исключительно с божьей помощью. Шаст с тихим шипением укладывается на холодную поверхность стола, что с его ростом довольно проблематично, но вторая проблема настигает его сразу же после первой: он болезненно ощущает свой стояк, пережимаемый тонкой столешницей. Отчаянно требующий к себе внимания, он ноюще тянет в желании скорейшей разрядки, и Антон пытается потереться хоть о что-нибудь, невольно издавая рвущийся наружу стон. – Антон Андреевич, потише, пожалуйста, – Арсений, судя по голосу, широко улыбается и издевательски тянет по проформе имя с отчеством, своим официально-деловым тоном заставляя парня зажмуриться от накатившего бурной волной возбуждения. Боже, как же все это неправильно. Все, что они позволяют себе творить в стенах офиса, грязно и безбожно, совершенно непрофессионально и непозволительно, вульгарно и пошло. Но так умопомрачительно, что остановиться нет сил. – Вы что, хотите, чтобы ваши коллеги сбежались посмотреть на причину ваших криков? Антон отрицательно мотает головой и гонит прочь картинки того, что может произойти, если их действительно застукают здесь в такой недвусмысленной позе. Он прикрывает глаза и кусает губы в попытке отвлечься, ведь все, чего ему хочется сейчас, – снять поскорее надоевшие штаны и хорошенько так подрочить, чтобы стало легче. Он и рад бы, вот только теперь его тело полностью принадлежит другому человеку, который, по всей видимости, не собирается так быстро его отпускать. Шаст погружается в себя, уходит далеко за пределы собственного разума, отдавая бразды правления в уверенные мужские руки. Он чувствует нежные пальцы, порхающие от основания его шеи вниз до кромки джинсов, чувствует, как они вырисовывают замысловатые узоры по выступающему позвоночнику, собирая мельчайшие капельки пота, образовавшиеся от чрезмерного напряжения, чувствует одновременно все и ничего разом, буквально растворяясь в многогранности своих ощущений. Касания теплой кожи к его спине в какой-то момент сменяются чем-то холодным, и парень понимает, что вместо чутких пальцев его спину исследуют тонкие полоски кожи. Неужели в этой маленькой коробке Арсений хранил чертов флоггер? Прямо на работе. В шкафу. Практически у всех на виду держал эротическую игрушку. Для Антона? Попов обхватывает руками его торс и скользит ниже, пытаясь вслепую нашарить пуговицу и металлическую молнию. Дрейфуя у кромки сознания, плавая в глухой бессознанке, Антон никак не может ему помочь, но как только плотная ткань оказывается скинутой лежать у его ног, освобождая измученный член, он расслабленно выдыхает и рефлекторно трется о твердую поверхность стола, тихо похныкивая от недостатка внимания. Голую кожу больше не защищают лишние слои одежды, и первый же ощутимый удар флоггера приходится на чувствительную правую ягодицу, выбивая из нетерпеливого юноши тихий стон. Он старается сдерживаться, чтобы их не услышали посторонние, но ему в его теплом сабспейсе оказывается тяжело контролировать звуки, старательно выбиваемые из него прилежным мужчиной. Второй удар, в разы сильнее первого, приходится по тому же месту и оставляет на бледной коже яркие красные полосы. – Ты такой чувствительный, – шепот Арсения едва различим под слоем гулкого шума и мерного гудения закипающей в венах крови. Он доносится откуда-то извне, проникает в уши Антона, как через плотную вату, расслабляя и без того бессильного юношу и заставляя того невольно застонать чуть громче дозволенного. Под удары попадает вторая ягодица, краснея и светясь следами особого наслаждения. – Тебе нравится? Скажи мне, тебе нравится? – Да, – короткий ответ стоит Антону титанических усилий, но он понимает, что не имеет права сейчас промолчать. Он шепчет едва слышно, произносит ответ одними губами, сам не понимая, можно ли вообще его расслышать, стонет в ответ на очередной сильный удар кожаными ремешками и силой сжимает кулаки, умирая и воскресая каждый чертов раз. – Да, Арс. Мне нравится. – Умница, – голос мужчины становится мягче: Арсений улыбается. Он откладывает флоггер в сторону, удовлетворенно разглядывая красные полосы на белоснежной коже, поглаживает пострадавшую часть тела и, наклонившись к самому уху Антона, растягивает мучительное, одновременно с этим развязывая узел своего галстука: – Это был разогрев. А теперь я накажу тебя по-настоящему. Шаст стонет все громче и громче, предвкушая новые приступы боли и оттянутый момент желанной разрядки, но стоит только ему снова потереться членом о стол, как сильная ладонь больно шлепает его по призывно отставленной заднице. Он хочет посмотреть на мужчину, хочет возмутиться и попросить его перейти уже поскорее к сути, но его тело его не слушается: расслабленные конечности не желают двигаться ни на миллиметр, а захлопнутые в порыве страсти глаза по-прежнему остаются закрытыми. – Я ударю тебя пять раз. За то, что ты не умеешь грамотно распоряжаться своими средствами. За то, что бездумно тратишь не свои деньги на дорогие вещи, – Арсений говорит тихо, но достаточно четко, чтобы его легко можно было расслышать с места Антона. Парень вздрагивает от колкого холода озвученной фразы, понимая, что напрочь забыл о причинах его появления в этом самом кабинете. – Если ты захочешь остановиться, скажи мне об этом. Ты меня понял? – Да. Первый шлепок не заставил себя долго ждать. Крепкая ладонь звонко проходится по тонкой коже, и без того исполосованной кожаным флоггером, и Шаст закусывает губу, сдерживая рвущиеся наружу крики. Он никогда в своей жизни не думал, что его может настолько сильно возбуждать боль, и даже с полным осознанием того, что он может остановить мужчину в любой момент, он настойчиво хочет продолжить. Он хочет проверить предел своих возможностей. Второй шлепок звонко отражается от стен рабочего кабинета, ставшего на эти десять минут их пристанищем постыдных, тайных желаний. Жжение ниже спины возрастает в геометрической прогрессии, расходясь широкими болезненными волнами, но Антон терпит до последнего и думает только об одном: он отдал бы все на свете ради того, чтобы увидеть сейчас лицо Арсения. Третий, а сразу следом за ним и четвертый удар не дают надолго расслабиться и заставляют парня тихо заскулить и до крови закусить губу. Выпирающие из-за излишней худобы ребра и тазовые косточки вовсю болят и ноют от постоянного контакта с твердой поверхностью деревянного стола, руки затекли и ноют в плечах, а шея, повернутая только в одну сторону, совершенно отказывается двигаться, но все это мелочи по сравнению с тем, что происходит у него ниже пояса. Пятый шлепок подтверждает его самые худшие опасения: тело отказывается двигаться от слова совсем. Он становится самым сильным, самым болезненным и самым громким ударом из всех предыдущих, выбивая из юноши откровенно болезненный стон, но тот все еще держится и не просит остановиться, ведь возбуждение и не думает спадать. А Антон не может думать. Он может только чувствовать. Чувствовать, как изящные пальцы успокаивающе поглаживают исстрадавшуюся кожу. Чувствует, как теплое дыхание проходится по его ушной раковине, оставляя после себя томные, бессвязные слова похвалы. Чувствует сквозь плотную пелену болезненного, пульсирующего в мозгу возбуждения липкую прохладу, после чего эти же самые пальцы легко касаются тугого колечка мышц, мягко и нежно, массирующими движениями, проникают внутрь, оглаживая тугие стенки. Антон потерялся. Антон давно уже не здесь. Он не в кабинете на неудобном твердом столе, это не он стоит обнаженный на карачках перед своим начальником, призывно отставив влажную от смазки задницу, не он тихо лепечет несвязный бред, умоляя быстрее и больше. Это не он подмахивает мучительно медленным движениям чужих пальцев внутри себя и сгорает внутри от невозможности ускорить процесс. Он не слышит восхищенные вздохи Арсения, полностью отключившись от внешнего мира. Единственным звуком, пробившимся сквозь плотный слой мерно гудящего в крови возбуждения, оказалась пряжка ремня, с гулким звоном упавшая на пол вместе со строгими мужскими брюками. Пальцев, растягивающих узкого Антона, становится больше, но ему все равно недостаточно просто пальцев: он отчаянно нуждается в большем. Он дергает бедрами, насаживаясь на них, нетерпеливо ерзает на месте, и даже не замечает, как из нежных и размеренных движения превращаются в грубые и совсем неритмичные, выбивая из чуткого парня сдавленный стон за стоном. Их больше никто не пытается скрыть. Прохладный лубрикант маленькими каплями стекает по внутренней стороне бедра, добавляя новые ощущения в и без того яркую палитру эмоций. До взрыва остается… Три. Два. Один. Знакомый звук разрывающейся фольги незамедлительно свидетельствует о разгромном поражении. Разрывая густую тишину сонного кабинета, он становится явным доказательством того, что Арсений Сергеевич попадает в собственноручно расставленный капкан и сдается под натиском распластанного на собственном столе отзывчивого, готового на все чужого тела. Антон чувствует все. Чувствует дуновение ветра из неплотно закрытого окна, гуляющее по его раскаленной коже, чувствует острые углы деревянной столешницы, упирающиеся в бедра, чувствует вес и жар чужого обнаженного тела, плотно прижатого к его, и горячую головку чужого члена, касающуюся чувствительного после долгих ласк прохода. Он расслаблен как никогда и практически не чувствует дискомфорта, когда Арсений медленно входит в него, замирая. Антон чувствует себя наполненным. Чувствует Арсения около себя, на себе, внутри себя. Арсений вокруг него, он заполняет собой все свободное пространство. Арсений заполняет собой весь этот чертов мир. И на короткий момент сам становится всем миром для Антона. Первое же движение бедрами заставляет парня вдохнуть полной грудью и невольно прогнуться в пояснице в поиске максимально тесного контакта. Чужие руки гладят его спину, успокаивающе сжимают плечи, пока его собственные силой сжимают деревянную столешницу, из-за чего металлические кольца больно впиваются в тонкую кожу нежных пальцев. Арсений медлит, намеренно или нет, но после нескольких недовольных стонов намеки-таки понимает и ускоряется. Попов, погрузив Шаста в своеобразный транс, полностью контролирует все его тело. Он профессионально играет на нем, словно на привычном когда-то музыкальном инструменте, вытворяет с ним просто невообразимые вещи, хотя Антон даже и не подозревал, что способен на нечто подобное. Быстрыми, ритмичными толчками Арс выбивает из него отчаянные хриплые стоны, которые тот старательно пытается заглушить плечом, вколачивается в податливое тело, заставляя издавать такие умопомрачительные звуки, которые, казалось, просто невозможно повторить. Антон держится из последних сил. Пот градом катится по напряженной спине у обоих. Раскалившийся воздух нагретого страстью кабинета буквально наэлектризован, мешает нормально дышать, но никто из присутствующих не в состоянии обратить на это свое внимание. Они всецело заняты друг другом, полностью отдаваясь процессу, целиком поглощены происходящим, и их не в состоянии отвлечь даже гулкий звук хлопнувшей двери на другом конце коридора. Глубокая темнота зимнего утра уютно скрывает в себе происходящее, изредка ослепляя мужчину редким светом фар проезжающих под окнами машин. Кожа бьется о кожу, сбивчивое дыхание смешивается с мускусным запахом пота, частое, дикое, сводящее с ума движение двух тел, звучащих практически в унисон, создает великолепное музыкальное произведение, предназначенное только для них двоих. Музыка звенящего возбуждения. Антон захлебывается воздухом, перемешанным с тихими, шепчущими стонами удовольствия. Пока его яростно вбивают в столешницу, буквально вытрахивая из него последнюю жизнь, парень не может нормально вдохнуть, довольствуясь короткими урывками позволенных вдохов, отчего легкие сводит болезненным спазмом. Жар внизу живота распаляется сильнее с каждым новым толчком, когда член Арсения проходится по чувствительной простате, растекаясь по венам вязким наслаждением. Арсений наклоняется, чтобы приподнять Антона со стола, и придерживает на себе обессиленное тело, срываясь на совершенно неритмичные рваные толчки. Шаст пытается стать на ноги, выровняться, чтобы не причинять мужчине лишних неудобств, но тело все еще его не слушается, отчего коленки позорно подгибаются. Арс перехватывает его посередине груди, придерживая на себе, а второй рукой находит напряженный член парня и лихорадочно надрачивает в такт бессистемным толчкам. Антон задыхается. Сердце буквально слетает с катушек, заходится тахикардией безумства, оголтело срываясь в бездну подходящего оргазма. Оно колотится, словно раненый зверь, запертый в клетке, и в любой момент грозится с легкостью проломить хрупкие ребра, чтобы выбраться наружу, и как парень ни старается его контролировать, пружина удовольствия неизбежно затягивается где-то глубоко внутри. – Можешь кончить для меня. Всего одна сказанная шепотом фраза срывает последние предохранители, и Антон действительно кончает так, как не кончал никогда в жизни. Он выплескивается в чужую ладонь, пачкает теплой спермой и рабочий стол, на котором еще недавно лежали важные для работы документы, и руку Арсения, который продолжает лихорадочно втрахивать его в стол, и даже частично пол, слепо запрокинув голову наверх. Волны оргазма буквально сбивают Шаста с ног. Все его тело непроизвольно дергается, пропуская через себя разряды несуществующего электрического тока, он бьется в оргазменных конвульсиях и даже не замечает, кончил ли рядом с ним Арсений: он не видит и не чувствует больше ничего вокруг себя, погруженный в томное ничто послеоргазменной неги. Такого сильного оргазма с ним еще никогда не случалось. Его мягко опускают на стул и заботливо поправляют челку, налипшую на мокрый лоб и из-за этого лезущую в глаза, пока парень все еще не может до конца прийти в себя и почувствовать хотя бы одну из конечностей. Впервые с момента ласк Арсения Антон решается открыть глаза и смотрит в любимое серое небо, которое светит на него довольной широкой улыбкой, растекающейся лучиками морщин у самых глаз. – Ваше желание исполнено, Антон Андреевич, – он говорит тихо и проводит чистой рукой по щеке Шаста, вкладывая в свои прикосновения максимум заботы и участия. Все еще голый, в подтеках чужой спермы, он прямо так присаживается на край стола рядом с парнем и берет его руку в свою, переплетая их пальцы. – Надеюсь, мое наказание возымеет эффект. Антон не представляет, как будет выходить из кабинета в таком виде и разговаривать с ничего не подозревающими коллегами, не знает, есть ли у Арсения в кабинете салфетки, чтобы убрать следы их бурного начала рабочего дня и привести себя в порядок, не понимает, как следует себя вести после всего этого, но подобные мелочи отходят сейчас на второй план. Он сидит на кожаном стуле своего начальника, пачкая дорогую кожу остатками лубриканта, постыдно обнаженный и беззащитный после оргазма, и думает только о том, как будет просить мужчину повторить их незабываемый опыт. Ведь он, оказывается, любит наказания.