На суде меня назвали некрофилом, не подумав о древних корнях этого слова, о его глубинном значении. Я был другом мертвых, возлюбленным мертвых. И прежде всего я был другом самому себе и любил самого себя.
Поппи Брайт. Изысканный труп
Я несколько раз сжал и разжал кулак. Рука слушалась плохо. После смерти Джея неудачи валились на меня одна за другой — я переезжал из города в город, так и не сумев остаться где-либо дольше нескольких недель. Мне никак не удавалось разжиться суммой денег, достаточной для более-менее сносного существования. Не получалось в полной мере утолить свои особые потребности — несколько раз пришлось в спешке бросать готовых на все мальчиков, не успев как следует насладиться их податливой нежной плотью. Один из них перед смертью умудрился резануть мне руку, повредив связки. Это сильно ограничило меня в моих развлечениях. Я уехал на юг, оставив в грязной съемной квартире три трупа, с которыми так и не удалось развлечься — и вот уже почти месяц жил в захолустном городишке недалеко от границы с Мексикой. И городок, и его жители были отвратительны: безмозглый скот, живущий лишь для того, чтобы поглощать мясо и плодить мясо — запах барбекю раздражал меня каждый вечер, а детей здесь, в городке, развелось явно больше, чем необходимо. Еще меня донимала жара, болела рука, бесили чрезмерно разговорчивые и навязчивые идиоты, большей частью испаноязычные — хотя говор коренных техасцев тоже резал мне слух. Я не знал испанского, в отличие от подавляющего большинства здешних жителей. Местных же приводил в недоумение мой английский, поэтому я старался поменьше разговаривать, избегая простодушного любопытства здешних работяг, искренне удивляющихся чистому британскому произношению. Я с трудом притворялся доброжелательным и внимательным собеседником — и тщательно прятал желание вскрыть парочку черепных коробок и убедиться, что внутри у них вместо мозгов тот же коровий или конский навоз, которым провоняла их одежда. Но я был здесь чужаком и не хотел привлекать внимание больше, чем нужно. По крайней мере, пока не вылечу руку. Мне удалось снять комнату в небольшом коттедже, с отдельным выходом на задний двор; не особо заморачиваясь правдоподобностью, скормил завсегдатаям ближайшего бара дурацкую историю о пожаре и погибшей жене; на всякий случай встрял в разговоры о политике — и заработал репутацию занудного библиотекаря с необычной манерой речи. Я старался сделать все для того, чтобы выглядеть как среднестатистический унылый американец, который накачивается пивом по вечерам и мечтает о сексе с пышнотелой соседкой. Хотя, по правде говоря, глядя на дряблые обвислые животы местных самок и их цветущий целлюлит, отвратительными буграми выглядывающий из-под слишком коротких юбок, я бы побрезговал прикоснуться к ним — пусть даже лишь для того, чтобы перерезать горло. У большинства не было даже намека на талию — коротконогие, с объемной грудью, со складками на животе, они напоминали мне сардельки на ножках. Бог мой, мексиканки — самые некрасивые женщины, каких мне доводилось видеть! Смысл их жизни заключался в том, чтобы жрать, откармливать своих отпрысков и самцов и орать на них же при первой возможности. Их запасы подкожного жира могли спасти от голода небольшое племя каннибалов — и это все, на что эти коровы могли пригодиться. Мое презрение к сомнительным женским прелестям все же не осталось незамеченным — завсегдатаи бара, в котором я любил посидеть с бутылкой пива по вечерам, неизменно пытались повернуть разговор на тему геев и импотентов. Мне было плевать на их скабрезные шуточки, я лишь удивлялся, насколько они угадали насчет меня — и в то же время оставались невероятно далеки от истины. Да, я гей. Но не импотент — просто вставало у меня при соблюдении определенных условий. Мое либидо питалось смертью и кровью. Да, мне нравились упругие мужские задницы. Гладкие и крепкие, как орешки. Если бы только они не были отвратительно теплыми на ощупь, что лишало их большей части привлекательности! К счастью, у меня имелся обширный опыт в том, как избавлять моих мальчиков от этого тепла — я выпускал его из них вместе с кровью, превращая несовершенные живые тела в великолепные статуи, радующие глаз холодной неподвижностью мертвой плоти. Мне нравилось наслаждаться своей властью, пока они бились в агонии, вручая в мои руки свою унылую, бесполезную жизнь. Нравилось вместе с их последним вздохом окунать руки в еще теплые внутренности, заставлять их раскрыться передо мной во всем своем великолепии — я наслаждался этой бесподобной податливостью в полной мере, купаясь в крови и содержимом кишок; я любовался приятно розовеющим блестящим мясом, что аппетитно выглядывало из разрезов, пока я расчленял их тела. Свежее мясо только что убитых юношей было мягким — одновременно горьковатым и сладким на вкус, и я рвал его зубами, дрожа от вожделения. Это было восхитительно — и мертвые юноши, и их плоть. Смерть придавала всему этому особое очарование, способное свести с ума. Но в данный момент меня сводило с ума вынужденное бездействие. Я — известный серийный убийца, отправивший на тот свет несколько десятков юношей, сумевший сбежать из тюрьмы для особо опасных преступников — вынужден прозябать в чертовой навозной дыре, баюкая чертову раненую руку и выслушивая скабрезные шутки чертовых идиотов. Дерьмо. Я слишком давно не убивал. Около месяца. Мне приходилось сдерживать свои аппетиты, не позволяя себе заняться поисками очередной жертвы. Хотя выбор здесь, в заднице мира и на самом краю Штатов, был не очень — в основном крупнокостные мужланы, отрастившие внушительное брюшко на обильном пиве и бифштексах. И если при большом желании я еще мог наплевать на внешность — то, представляя потоки дерьма, выливающиеся из их вскрытых перекормленных тел, неизменно содрогался. Нет, я не был брезглив — но мне больше нравились тонкие хрупкие юноши. А еще благодаря Джею я полюбил расчлененку — и дерьмо, выпущенное из этих двуногих бизонов, мне слишком долго пришлось бы отмывать в тесной и неприспособленной к этому ванной. Мне приходилось мимикрировать под идиота, чтобы не отличаться от местных идиотов в квадрате — я тщательно скрывал свой интеллект и старался не строить планы на будущее. Вспоминал Джея, разрабатывал руку и мастурбировал по вечерам, позволяя себе хотя бы на несколько минут впасть в то невероятное состояние между жизнью и смертью, что в свое время позволило мне выбраться из тюрьмы. Это было нечто вроде транса: на короткий миг мое тело превращалось в комок пульсирующих липких волокон, оплетающих остов скелета, что удерживал меня на земле, не позволяя оторваться от нее и рвануть туда, к бледно-желтому мертвому солнцу, тускло освещающему зловонный мир гнили и пустоты… Пустота зияла в темных провалах глазниц мертвецов, зовущих меня к себе; она виднелась в их широко раскрытых ртах, замерших в немом крике; проглядывалась в язвах, покрывающих разлагающиеся тела; плескалась в каплях слизи, отваливающейся от их костей, пока они тянули ко мне руки, умоляя остаться. Я купался в густом тумане из едких испарений; с головой окунался в желто-зеленый трупный яд — и мне не хотелось возвращаться обратно, к своей физической оболочке… К вечному одиночеству. Белые хризантемы расцветали на моем астральном теле, дрожа от вожделения — позволяя прочувствовать, вобрать в себя заманчивый тлетворный запах; здесь, в этом раю для некрофилов, я жил смертью, дышал ею, наслаждался ею. Волны безбрежного моря из склизких почерневших трупов несли меня в неизвестность — и я захлебывался от восторга. Я плыл на этих волнах туда, где меня ждали мои мертвые жертвы. Я был жрецом и слугой смерти, я был ее проводником и господином, я был другом тех, кого она коснулась. Я был другом мертвых. Это состояние напоминало клиническую смерть: мой дух отрывался от тягостного балласта, которым пока являлось мое тело, и падал в небо, растворяясь в бесконечности, связанный с несовершенным и унылым миром живых лишь призрачной тонкой нитью. Я рвался навстречу тянущимся ко мне рукам — иссохшим, гниющим, восхитительно мертвым рукам моих мальчиков там, за гранью. Я помнил каждого из них: в свое время я помог им уйти туда, избавив от одиночества и безысходности... И когда-нибудь я останусь с ними навсегда. Они ждали меня, и где-то среди них — в густом болоте разлагающейся плоти и пыли из рассыпающихся костей — любил и ждал меня Джей. Я радовался всем моим мертвецам, как лучшим друзьям; я расправлял крылья, словно бабочка, только-только покинувшая кокон; купался в багрово-красном свете своей мертвой вселенной, пропитывался сладким ядовитым запахом смерти и тлена. А затем возвращался в тесную пустоту собственного тела. И кончал, пока ощущение смерти еще оставалось во мне… После оргазма накатывало чувство потери — я не мог оставаться надолго там, вне тела, с моими мальчиками и Джеем; мое время еще не пришло. Мое тело по-прежнему принадлежало этому миру. Мое тело — неосязаемое кварковое вещество. Состоящее из вибраций. Я — не что иное, как волны, проникающие за изнанку мира. Мне объяснил это Сэм, прежде чем умереть. Мое тело — вместилище диких желаний, превративших меня в хладнокровного убийцу, каннибала и некрофила. И я принял эти желания как неотъемлемую часть самого себя. Я — друг мертвых, всегда готовый провести очередного юношу через все возможные грани боли. И удобрить им почву. Возвращаясь в реальный мир, я вновь и вновь оказывался придавлен тяжелым грузом навалившегося одиночества — красная его нить, незаметно образовавшаяся из ненужных эмоций и чувств, постепенно превращалась в паутину, опутывая меня, удушая неясным чувством потери и тоски. Я скучал по Джею, я рвался к нему. Каждая новая жертва, каждый убитый мной юноша позволяли ненадолго почувствовать его присутствие рядом. Необходимость убивать стала жизненно важной, желание пожирать чужую плоть — непреодолимым. Но я торчал в дрянном городишке, пытаясь сделать правильный выбор. Мне предстояло решить: уехать в Мексику или остаться в Америке, подыскав безопасное место для охоты. Но пока что я пережидал опасность, как затаившийся в засаде хищник. Когда-нибудь я найду место, где мне захочется остаться, и, уж конечно, это будет не Техас. Сейчас мне была нужна лишь передышка. И рука в рабочем состоянии. Я просиживал вечера в прокуренном баре, вслушивался в непривычный моему слуху испанский язык и отвратительный английский, наблюдал за посетителями и размышлял. Мысль накопить немного денег и вернуться в город, подаривший мне встречу с единственным моим живым любовником, уже не казалась безумной. Я не просто умен — а также хитер и обаятелен; я смог сбежать из самой строгой тюрьмы Англии и до сих пор оставался на свободе, продолжая при этом безнаказанно убивать. Мне никогда не составляло особого труда заинтересовать кого-либо в плане постели — неудавшаяся сексуальная жизнь была скорее результатом особых предпочтений, чем недостатка желающих. Обычно я нравился людям. С бродягами и наркоманами я связывался лишь потому, что их было безопаснее убивать — я не любил живых. Сейчас казалось, что останься я тогда с Джеем после его смерти — и мне удалось бы затеряться в неблагополучных кварталах Нового Орлеана. Возможно, я ошибался, думая так — стены тюрьмы, давившие на меня еще совсем недавно, не исчезли, они раздвинулись в пространстве и изменились. За те пять лет, что я провел в изоляции, я научился терпению — но также изголодался по крови и сексу. Пусть я больше не был ограничен стенами неправильного квадрата моей камеры-одиночки, мои развлечения слишком часто оказывались испорченными из-за необходимости убегать и прятаться. Не убивать я не мог — поэтому нуждался в надежном и уединенном логове. Я мог уехать в Мексику и затеряться среди наркокартелей — и мои убийства приписывать им. Я мог рвануть куда-нибудь в Таиланд или Индию — мне хватало ума и хитрости на то, чтобы покинуть Штаты без особого риска для себя. Но вопреки чувству самосохранения и здравому смыслу, я все больше склонялся к более рискованному варианту с возвращением в Новый Орлеан — ведь Джею удавалось долгие годы охотиться там, оставаясь вне подозрений. Я надеялся, что удастся и мне. Я осознавал, что просто-напросто ищу любой повод вновь оказаться поближе к нему, и не обманывал сам себя. Все мое существо стремилось обратно. Это было глупо и нецелесообразно, я понимал это, но упрямо сопротивлялся голосу разума. Мне начинало казаться, что я схожу с ума — не стоило так часто слушать циничный бред Люка по радио. Похоже, сумасшествие гораздо опаснее СПИДа — оно распространяется посредством радиоволн, и Люк заразил меня им. Но в глубине души мне было на все плевать. Я чувствовал, что вскоре снова увижу город, оставивший неизгладимый след в моей душе. Это лишь вопрос времени. Чертова рука, она заживала слишком медленно! Я был относительно одинок (Ричард, медбрат из местной больницы, лечивший мою рану на руке, регулярно угощал меня выпивкой, но я не торопился его убивать), обеспечен дурацкой работой (чернорабочий, грузчик и уборщик) и не имел полноценного секса несколько недель (мастурбация не в счет). Как бы часто я ни удовлетворял себя сам — этого было недостаточно. Приходилось терпеть и только мечтать о холодных податливых юношах, готовых безропотно предоставить мне свои тело, плоть и кровь. Хотя что значит для человека с такой сильной волей, как у меня, месяц-другой воздержания? В тюрьме я научился терпению. Нужно лишь немного подождать, оглядеться, выбрать — по помойкам ползает достаточно отщепенцев и наркоманов, чтобы насытить десяток таких, как я. Жизнь им все равно без надобности — я же готов был подарить им любовь. Хотя сомневаюсь, что те бесформенные куски мяса, в которые они превращались после забав со мной, были так уж рады настолько извращенной любви. Им всем приходилось пройти через мой пищеварительный тракт; но это был необходимый ритуал, спасающий их и меня от одиночества — и открывающий путь в иное измерение. Моим сомнениям пришел конец в один из обычных нудных вечеров, которые я по обыкновению проводил в баре. Ричард, сорокалетний местный гей, который до этого довольно неуверенно пытался клеиться ко мне, в очередной раз заказал нам по бутылке пива и неожиданно предложил работу на один вечер — подменить его отсутствующего родственника. Который работал в морге. В морге. Это шутка судьбы или знак свыше? Я представил длинный ряд столов с лежащими на них трупами разной степени разложения. С гримом, скрывающим следы начинающегося разложения на лицах; с аккуратными разрезами на груди, готовые к бальзамированию; тщательно выпотрошенные, с выброшенными прочь легкими и сердцем… Когда-то и я наносил грим на лица своих мальчиков — мне хотелось сохранить их потустороннюю красоту как можно дольше, хотя я знал, насколько это бесполезно — они все равно разлагались слишком быстро. Я в мельчайших подробностях вспомнил некоторых из них; вспомнил насыщенный бордовый цвет печени, воздушную мягкость легких, пружинящих под руками; вспомнил горько-соленый вкус всего этого великолепия. У меня перехватило дыхание. Я даже не сразу нашелся с ответом, пытаясь скрыть, что чуть не захлебываюсь от восторга. — Ты не думай, это обычная работа, ничего особенного, — пока я пытался унять возбуждение, мое молчание Ричард расценил как отказ, — мертвяк там всего один, да и тот в холодильнике. Заниматься им будут завтра, а нам… Ну, тебе надо лишь помыть пол, столы, да приготовить кое-что — но это уже я сам сделаю. — Я нужен тебе там в качестве помощника? — уточнил я. Его слова вызвали во мне разочарование и злость. Почему я так обрадовался? Скорее всего, в холодильнике морга гребаного захудалого городка, где лишь изредка происходит парочка убийств в драках по пьяни, лежит дохлая старуха, сплавленная от глаз подальше озабоченными дележкой наследства родственниками. Высохшая, морщинистая, с отвратительно расползшимися в стороны грудями и глубоко запавшим ртом. Или толстая тетка, с непропорционально тонкими запястьями и лодыжками, как у большинства местных самок. Этот застывший мертвый жир… Если ткнуть в него пальцем, вмятина сохранится надолго. Мерзость даже для меня. Мне нечего там делать. И нет, достаточно сомнений и размышлений — пора убираться из этой дыры. Черт с ней, с рукой. Я уже в состоянии более-менее удержать в ней нож — а большего и не нужно. Но напоследок… Я протянул руку и погладил запястье Ричарда. Он смутился и вопросительно посмотрел на меня. — Мой деверь иногда уходит в запой, и тогда мне приходится его заменять. Но мне… хм, мне нужен помощник, — объяснил, запинаясь. Тебе нужна доступная дырка, парень, — в городке с этим туго. Уж я-то знаю. — Тебя ведь не пугает мертвец в холодильнике, верно? — продолжил он, наклонившись к моему уху и обдавая его своим горячим дыханием с запахом чеснока и алкоголя. — А потом мы можем выпить пива вдвоем. Или виски. Там есть подсобное помещение… Ковры и кожаный диван для клиентов. Очень уютно и удобно. Это ж до чего надо докатиться, чтобы видеть удобный полигон для секса в приемной офиса, где хранят трупы? И эти люди называют извращенцем меня? — Секс на ковре в приемном покое морга — моя давняя фантазия, — проникновенным голосом выдал я и лизнул горлышко бутылки, прежде чем глотнуть пива. Пошлая улыбка на лице Ричарда говорила красноречивее любых слов. Он успел уже порядочно опьянеть — вероятно, выпил для смелости перед разговором со мной. И все время облизывал губы. Я впервые за время нашего знакомства обратил внимание на его внешность: абсолютно не в моем вкусе, но за неимением лучшего… Довольно заурядный: темные волосы, смуглая кожа, высокий лоб с залысинами. Сеточка морщин под глазами — далеко не юноша. Ничего особенного. Выше меня не намного. Да, мне нравились мальчики помоложе. Но… Почему бы и нет? В конце концов, внутри все выглядят одинаково. Смерть уравнивает всех. Я видел, что Ричард нервничает, но пытается показаться уверенным в себе. Нетрудно было догадаться: он представляет себя доминантом рядом со мной — я сильно похудел в тюрьме, и время на свободе не сделало меня упитаннее; я вводил людей в заблуждение своим изможденным видом. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову, насколько легко мои руки, кажущиеся слабыми и тонкими, могут удерживать бьющееся в предсмертных судорогах тело. Ричарду повезло: скоро он почувствует силу этих рук на себе. И не только рук… Возможно, я даже позволю ему сделать мне минет. А потом перережу ему шею, и кровь будет хлестать на мою промежность, смывая остатки спермы и окрашивая гениталии в восхитительный багровый цвет… Ниже пояса я стану скользким и липким, словно плавающая в винном соусе устрица, и новый любовник возблагодарит меня за последнее доставленное ему удовольствие единственным доступным ему способом — своей короткой кровавой агонией… Я вздохнул, отгоняя прочь восхитительную фантазию — неизвестно, удастся ли мне проделать подобное, учитывая больную руку… Но в любом случае жить Ричарду оставалось недолго. Пора прощаться с этим мерзким городком. А перед этим заняться кое-чем относительно приятным с одиноким, никому не нужным геем не первой свежести. Не лучший вариант, конечно, однако в моем случае выбирать не приходится — те юноши, что были в моем вкусе, в этой богом забытой дыре оказались обременены множеством навязчивых родственников и любопытных соседей. Ричард был относительно независим — о его ориентации ходили определенные сплетни, и многие старались держаться от него подальше. В этом отношении он мне подходил. Для полноценного секса со мной Ричарду оставалось лишь стать чуть менее живым — и я с удовольствием готов был устроить это. Хотя, учитывая, как воняло из его рта, внутри у него уже давно идет процесс разложения. Плевать на все — я жаждал свежей крови. И неповторимой, дьявольски притягательной ауры смерти, которую мог подарить агонизирующий труп. — Мы можем отправиться завтра на твою работу вместе, — предложил я, отставив пустую бутылку и сделав вид, что собираюсь уходить. — Не хочешь ли сегодня переночевать у меня, чтобы утром точно не проспать? — О да… Конечно, Энди, — он предвкушающе улыбнулся, явно обрадовавшись предложению, — а то в моем доме слишком шумно. Ну, знаешь, сестра, ее дети… — Тогда зачем ждать? — я поднялся. — Мы можем пойти ко мне прямо сейчас. А ковер и кожаный диван в морге опробуем завтра. Ты опробуешь не удобный диван, а жесткий железный стол для вскрытия. Если, конечно, останется что вскрывать — я и сам неплохо натренировался в этом. А части твоего тела будут собирать как пазл. Но к тому времени меня здесь уже не будет. Я смогу хорошенько развлечься перед отъездом. А потом возьму машину Ричарда — она все равно ему больше не понадобится. Утром я отправлюсь в Сан-Антонио. Или в Мексику. Я все еще не принял окончательное решение. Но у меня есть время — я подумаю об этом позже. Сейчас меня ждал новый… пусть уже далеко не юноша; просто одинокий престарелый гей, уставший от спиртного и постоянной неудовлетворенности; готовый к восхитительному путешествию, из которого не возвращаются. И совсем скоро я смогу оценить его на вкус. Нетерпение, сквозившее в каждом движении и взгляде Ричарда, мне льстило. Я тоже был не против изменить вечернюю программу, перейдя сразу к самому главному. Обычно я старался основательно напоить своих любовников, чтобы смерть казалась им чем-то менее страшным и более приемлемым — алкоголь и наркотики сглаживают слишком острые ощущения, а мне приятнее было осознавать, что они чувствуют хотя бы отголоски того экстаза, который получал я в их последние мгновения жизни. И после их смерти тоже. Но Ричард успел опустошить две бутылки пива, пока мы разговаривали, а я слишком уж сильно желал устроить себе праздник плоти и крови. Я не хотел терять время на выпивку. Я слишком долго отказывал себе в настоящем удовольствии. Мы ушли из бара, прихватив с собой еще несколько бутылок с пивом. Я жил недалеко, и машина Ричарда нам была не нужна. Пока я доставал ключи от входной двери дома, Ричард провел рукой по моей спине и прерывисто вздохнул. Он с трудом сдерживал нетерпение. Но я не позволил ему начать зажиматься в коридоре — слишком велико было искушение прирезать его прямо на пороге. Если кровь просочится под дверь, мне придется столкнуться с чрезмерным любопытством соседей, сующих во все свой нос, — а я не хотел, чтобы мне помешали. Я слишком долго сдерживался. Оставалось решить, где потом разделывать труп — на кухне или в ванной. Я посмотрел вслед быстро освоившемуся в моем доме Ричарду — он уже стоял в дверях спальни, вальяжно оперевшись о косяк. Почему бы и нет? Не завтра, так послезавтра — меня здесь уже не будет, выследить себя я не позволю… Оставлю эту работу полиции — пусть они оттирают кровь со стен и пола. К тому времени я буду далеко отсюда. Свежая кровь в постели и отсутствие необходимости потом ее оттирать окажется приятным дополнением к удовольствию. Пусть усердствуют копы. Кроме кровати, в моей спальне находилось большое кожаное кресло, абсолютно не вписывающееся в интерьер. Неизвестно, по какой причине прежний жилец оставил его здесь, но для моих планов это кресло подходило идеально. Я немедленно расположился в нем и бросил взгляд на Ричарда. Вспомнил фантазии, посетившие меня в баре, — и почувствовал, как волна возбуждения горячей волной разлилась внутри. Я сел поудобнее и расстегнул ремень, высвобождая член. Погладил его, приглашающе кивнув пожирающему меня глазами Ричарду. — Что, так сразу? — он подошел ближе, опустился передо мной на пол, облизал губы. Должно быть, ему казалось, что в этой позе он выглядит соблазнительно. Изголодавшийся по сексу старый кретин… Для меня его очарование заключалось в будущем аккуратном разрезе на шее, в неподвижной податливости мертвой плоти, в моей абсолютной власти над ним… И совсем скоро все это у меня будет. Ричард слегка наклонился и погладил мой член, заставив его нетерпеливо дернуться. — Примешь душ? — спросил он. Меня ждет душ из твоей крови, хлещущей из перерезанной глотки. Стоит ли тратить время? Я неопределенно пожал плечами. — Мне без надобности. А ты? Ричард самодовольно ухмыльнулся. — Хватит и умывальника! Душ тогда сделаем позже. Вместе. Мне с трудом удалось удержаться от смеха — он в самом деле надеялся меня завалить! Меня, Эндрю Комптона, серийного убийцу, каннибала и некрофила! Он — практически труп, который просто еще не знал об этом; он продолжал дышать лишь по одной причине — потому что я не торопился, предпочитая растянуть удовольствие как можно дольше. Предвкушение наслаждения — тоже наслаждение. — Как скажешь. Хочешь еще выпить для начала? — Нет… Оставим пиво на завтра. Выпьем после работы, — он опять склонился к моему паху и провел языком по основанию члена. Я прикрыл глаза и подумал, что завтра действительно будет неплохо выпить пива — после того, как отмою с себя его кровь, фекалии и обрывки кишок. Или после того, как устрою выпотрошенное тело в кровати, в привлекательной для меня позе — и буду делать с ним все, что захочу. Все зависит от моего настроения на рассвете и того, поместятся ли его расчлененные останки в небольшой холодильник у меня на кухне. Или в пластиковый мешок для мусора. В жарком климате Техаса трупы разлагаются слишком быстро, и резкий запах может преждевременно привлечь внимание соседей — в который раз. А мне нужно время, чтобы уехать, не вызывая подозрений. Я наслаждался — мягкий язык на члене был влажным, а его движения — мучительно медленными… словно по основанию ползала огромная улитка, оставляя за собой липкий след. Слишком теплый язык — это был его единственный недостаток. Пока. Голос Ричарда слегка охрип от возбуждения: — Ты же позволишь мне… все? — он поднял голову. Несильно сжал член и посмотрел мне в глаза. — Конечно, Ричи. Потом будет все. Все, что захочешь, — я ласково провел рукой по его волосам. Потом будет то, что захочу я: ты станешь безответным покорным телом, Ричард. Ты будешь послушно удовлетворять каждый мой каприз. Ты останешься со мной до тех пор, пока я сам не захочу избавиться от тебя. Возможно, я сделаю тебе одолжение и заберу себе часть твоего стареющего неухоженного тела; она растворится и переварится в моем желудке, смешается с моей кровью, потечет с ней к сердцу и мозгу, пропитает мои ткани и присоединится к тем, кого я поглотил раньше. Кто разделил со мной мгновения моего наслаждения и своей смерти. Я навсегда избавлю тебя от одиночества, на которое ты обречен в этой гребаной дыре и которое толкает тебя в объятия малознакомого человека. Ты очень вовремя захотел заняться со мной сексом, Ричард. Он наклонился еще ниже и глубоко вобрал член в рот. Отвлекая от приятных мыслей. Я постарался как можно незаметнее достать приготовленный заблаговременно скальпель. Я не решился резать сразу. Несмотря на восхитительную влажность и тесноту его рта, член слегка обмяк — я ждал удобного момента, крепко сжимая скальпель в здоровой руке и не отводя взгляда от ритмично двигающейся между моих ног макушки. В свое время мне пришлось перерезать достаточное количество глоток, чтобы сейчас суметь сделать это даже на ощупь, даже с закрытыми глазами. Даже поврежденной рукой. Я опустил руку на его затылок, с силой провел по шее чуть ниже правого уха, ощутив под ладонью биение пульса. Скоро сердце прекратит свою работу, и эта ритмичная пульсация, повторяющая его удары, исчезнет — я стану тем, кто остановит ее навсегда. Возбуждение от осознания моего полного превосходства над этим человеком и предвкушение грядущего удовольствия стали настолько острыми, что я застонал. Ричард поднял на меня взгляд — в его глазах светилось самодовольство, член он почти выпустил изо рта, — зато высунул язык и снова широко лизнул головку. Я понял, что позже должен съесть этот язык. Больше сдерживаться я не мог. Я потянул Ричарда за волосы, приподнимая его голову и открывая себе лучший доступ к шее. Он оторвался от моего члена и хрипло сказал: — Подожди минутку… Мне нужно в туалет. Пиво, сам понимаешь… Я кивнул, не в силах сказать ни слова. Мне пришлось закрыть глаза и перебороть острое желание всадить скальпель в его глаз немедленно. Или искромсать этим скальпелем его чертов рот. Или член — чтобы не было желания отлить в настолько неподходящий момент. Гребаный ублюдок. Но я смог сдержаться. У меня железная сила воли. Впрочем, Ричард ненадолго задержался в туалете. Когда он вышел из ванной, я заметил его слегка расширившиеся зрачки. Что ж, в работе медбратом определенно есть свои плюсы. Мне будет проще с ним справиться. А ему — легче и приятнее умереть. Нужно будет порыться потом в его вещах — надеюсь, там еще остались наркотики. Я сел поудобнее и приглашающе улыбнулся Ричарду, одновременно сжимая скальпель, спрятанный под бедром. Он снова опустился передо мной на колени, наклоняясь к члену и очень кстати подставляя шею. Мне оставалось лишь слегка потянуть его за волосы, слегка повернув голову, чтобы обеспечить необходимый доступ к сонной артерии. Лезвие легко преодолело сопротивление тканей, разрезая кожу; быстро и легко скользнуло дальше, пока не наткнулось на преграду из шейных позвонков. Из разреза на мой член брызнула ярко-красная кровь из артерии. Я наклонился и посмотрел в глаза Ричарда — успел заметить в них удивление и неверие, он даже успел моргнуть — а затем зрачки закатились вверх, а по телу прошла дрожь. Я с восторгом смотрел в его лицо, неуловимо меняющееся, не желая упускать восхитительный момент превращения живого в неживое, наслаждаясь своей причастностью к этому чуду. Кровь хлестала из шеи, заливая мои бедра и пах, покрывая багровой блестящей пленкой кожаную обивку кресла подо мной; собиралась липкой лужей на полу возле ног. Я засунул палец в разрез — пока там еще чувствовалась слабая пульсация, медленно затихающая по мере того, как кровь уходила из тела. Я осторожно опустил тело на пол, запрокинув его голову так, чтобы перерезанное горло оставалось раскрыто по максимуму. Влажной салфеткой протер лицо Ричарда — мне хотелось убедиться, насколько быстро его потасканная физиономия превратится в маску смерти, застывшую навсегда в самый пикантный момент. Интересно, он умер возбужденным? Но мне не хотелось это проверять. Я просто радовался предоставившейся наконец возможности убить и удовлетворить себя. Желая усилить удовольствие, я с силой надавил пальцем на глаз Ричарда, выдавливая его; зачерпнул на ладонь белесую желеподобную субстанцию и облизал руку. Безвкусная и скользкая… как сперма. Вид развороченной глазницы окончательно лишил меня самоконтроля, я снова засунул туда пальцы, жалея, что не могу войти в его тело полностью, целиком, вытесняя внутренности, заворачиваясь в мертвеющую кожу и содрогаясь в последних конвульсиях вместе с ним, дыханием попадая в такт его предсмертной агонии… Внутри глазницы пальцам было мягко и горячо — пока еще горячо, — я замер, прикрыв глаза и крепко сжимая зубы, чтобы не закричать, молча переживая дикое наслаждение, которого был лишен столько времени. Сколько живет мозг после того, как кровь перестает в него поступать? Интересно, можно ли считать, что сейчас, ковыряясь пальцами в глазнице, я насиловал мозг Ричарда? Прошла минута с его смерти. Возможно, его мозг еще живет? Чувствует ли он меня внутри? Скоро я весь изгваздался в крови. Я ощущал себя почти как в ту ночь, что мы провели с Джеем в рабском бараке — когда мы устроили себе праздник на останках разлагающегося трупа. Тогда мы вместе валялись в начинающей гнить плоти, мы жрали мягкое, отдающее запахом падали, сырое мясо; мы трахались, словно обезумевшие животные; мы глотали кровь и сперму друг друга и… Я вспомнил худое бледное тело Джея, извивающееся подо мной, расцвеченное синяками, укусами и глубокими царапинами. Он был восхитителен тогда! Мне невыносимо захотелось повторить хоть в малой степени те наши извращенные игры, полные страсти и безумия. Он был единственным и неповторимым, он принял мое главенство в нашем тандеме, как нечто само собой разумеющееся. Ни Ричард, ни другие, более податливые и юные мальчики, никогда не смогут заменить мне его — нужно было наконец смириться с этим. Но не получалось. Я вновь вернулся мыслями к Ричарду. Его голову я отделил от тела, и сейчас она покоилась на моих коленях. Пустая глазница напомнила мне о санитаре из морга, которого я убил при побеге из Пейсквика — но тот был намного симпатичнее. И моложе. Хотя какая разница? Я лизнул кровь у рта моей сегодняшней жертвы, пробрался глубже и нащупал язык — мягкий и скользкий. Еще теплый. Я вспомнил, что мечтал съесть его недавно, и с силой сомкнул зубы. Покатал откушенный кусочек во рту. Распробовал новое лакомство, вспомнил, как проглотил когда-то яичко Джея — словно свежую устрицу. И точно таким же образом проглотил нежный кусочек языка. Затем откусил еще кусочек… Я вошел во вкус. Просунул в его рот руку и попытался вырвать язык полностью — мне это не удалось, слишком скользкий для того, чтобы как следует ухватить его. Пришлось снова воспользоваться скальпелем. Я вырезал остатки языка и задумался — я был уверен, что в теле Ричарда можно найти еще много лакомых кусочков, нужно лишь определиться с тем, что мне хотелось бы попробовать. Но у нас с ним была вся ночь для того, чтобы как следует заняться этим. Потом мясо начнет вонять и станет слишком мягким. Но к тому времени я успею упаковать это мясо в полиэтиленовые пакеты. Я мог делать со своим новым другом все, что захочу. Съесть его, расчленить… и еще многое другое. Он сам отдал себя в мои руки. А я просто следовал своим желаниям, как привык. Я сделал продольный разрез на груди Ричарда и погрузил руки в его внутренности. Погладил еще теплый гладкий желудок. Сжал мягкое легкое двумя руками, пропуская лишенные воздуха альвеолы сквозь пальцы. Просунул одну руку глубже, за грудину — сердце показалось твердым, словно гладкий камень, годами шлифованный проточной водой. Вернее, кровью. Никогда не любил сердце — оно никакое на вкус, и жевать его приходится долго, словно жвачку. К черту. Было поздно — город спал в тишине и спокойствии. Я наслаждался жизнью. Ричард принадлежал мне целиком и полностью, он тихо и безропотно предоставил мне право распоряжаться своим телом и терпеливо принимал все, что я мог ему предложить. Смерть разгладила его морщины, убрала мешки под глазами, позволила ему казаться моложе и привлекательнее. Сейчас он был почти идеален. Для меня. На рассвете я разложу остатки своего пиршества в пакеты для мусора, набью ими холодильник и уеду в Сан-Антонио. Или в Остин. И уже оттуда возьму билет до Нового Орлеана. Мои сомнения относительно будущего почти рассеялись: мертвое тело, распростертое в луже крови у моих ног, дарило покой и уверенность в себе и в завтрашнем дне. Я проглотил еще кусочек сырого языка и снова вспомнил Джея. Интересно, осталась ли еще плоть на его костях, гниющих в рабском бараке? Разложившаяся, мертвая — но когда-то нежная и прекрасная плоть? И какова она на вкус сейчас? Съедобна ли? Каким я найду его? Я разделывал чужое свежее тело, но мыслями то и дело оказывался в богатом особняке в Новом Орлеане. На душе было легко и спокойно — словно я принял решение вернуться домой. Возможно, это так и было? За всю свою жизнь по-настоящему свободным я почувствовал себя лишь там, в те несколько дней, что находился в доме Джея. А также когда я двигался внутри Джея или когда слизывал с него чужую кровь, или когда мы с Джеем смаковали его запасы в рабском бараке… и когда по очереди погружались в еще кровоточащую, восхитительно податливую плоть умирающего Трана. Когда разрывали его на куски и смаковали вкус его мяса, щедро сдобренного наркотиком и алкоголем. Мы избавили друг друга от одиночества — и разделили вкус общего любовника. Рядом с Джеем я смог почувствовать, что значит иметь рядом того, кого по-настоящему знаешь; того, чьи желания — полное отражение твоих, а фантазии на порядок ярче и изощреннее. У кого можно научиться новому и сделать удовольствие более острым. Кто видел в смерти то же таинственное очарование, что чувствовал в ней я: абсолютную покорность податливого тела, гладкость и прохладу восковой кожи и густое сладкое благовоние, напоминающее запах увядших лилий, опьяняющее и одурманивающее похлеще самого сильного наркотика. Хорошее длилось недолго. Даже в доме Джея, окруженном крепким высоким забором, снабженным современной сигнализацией, куда не было доступа посторонним, нам не удалось избежать нелепой случайности. Роковой случайности в лице Люка. Или мироздание попросту не позволило нам попрать один из его законов: каждому хищнику — своя территория? У нас не могло быть совместного будущего, я понимал это еще тогда, но слишком упоительно было чувствовать рядом человека, почти идентичного мне. Слишком хорошо было делить наши извращенные удовольствия на двоих… И знать, что я сильнее этого жаждущего крови зверя. Кто бы смог устоять? Джей умер, но я его не потерял. Я верил в это, храня часть его в себе. Я вгрызался в чужие тела, надеясь их плотью заполнить ту пустоту, что ширилась у меня внутри после смерти Джея. С упоением вслушивался в предсмертные стоны, наполнял себя до предела мертвыми клетками, захлебывался от восторга, отпиливая конечности. Мне казалось, что в эти моменты я не один — за спиной стоит Джей и слегка улыбается бледной потусторонней улыбкой, разделяя со мной каждый миг удовольствия. Я вздохнул, отвлекаясь от своих фантазий. Ричард терпеливо дожидался меня на полу спальни, широко раскрыв изувеченный рот. Не стоит изводить себя ненужными мыслями — сейчас я должен был заняться им, моим новым мальчиком для удовольствий. Пока он не завонялся. Пришлось идти в кухню за подходящими инструментами — верный скальпель годился для более тонкой работы. Возбуждение схлынуло, но глазницы, полные запекшейся густой крови, смотрели на меня с немым укором. Эту ночь я должен был посвятить Ричарду — пусть ненадолго, но он тоже избавил меня от тоскливого одиночества. Эту ночь я готов был посвятить ему, моему очередному мальчику. Пусть он и староват — мне не стоит быть слишком привередливым в этой чертовой техасской дыре. Я аккуратно отделил голову от тела, избавил обезглавленный труп от одежды и усадил в кресло. Голову положил ему на колени, прикрыв ею маленький сжавшийся член — мне не хотелось видеть его. Я слишком устал, вернулась боль в руке — нужно было отдохнуть хотя бы несколько часов. Пододвинув кресло вплотную к кровати, я разделся, лег и спокойно уснул — а безмолвный мертвец вносил в мой сон покой и умиротворение. Нам было хорошо вдвоем. Проснувшись на рассвете, я торопливо распилил тело Ричарда на куски, разложив их в пакеты, как планировал, и кое-как упаковав в холодильник. Принял душ, обработал руки хлоркой; по привычке сделал сэндвич из сочного куска его ягодицы — да, я обожаю упругие мужские задницы, особенно хорошо прожаренные на оливковом масле. Сложил в рюкзак немногие нужные мне вещи и ушел, не оглядываясь. Что-то гнало меня прочь отсюда, я не хотел терять ни единой лишней минуты. Меня ждал Джей. И новые любовники. Возле бара я сел в машину Ричарда и на минуту прикрыл глаза. Я не относился к тем, кто мучился проблемами выбора. Я родился убийцей, я любил вид и запах мертвого тела. Я принял себя таким, какой я есть, и шел по пути, который являлся для меня единственно правильным и возможным; я не собирался жить по законам, придуманным другими, отличающимися от меня. Я не был лицом в толпе — я наблюдал за толпой со стороны. И время от времени прореживал эту толпу. Те, из толпы, жили собственными предрассудками, — я же следовал своим инстинктам и желаниям. Я слишком сильно любил самого себя, чтобы сделать выбор в пользу чего-то другого. Сейчас моим главным желанием было оказаться в Новом Орлеане. Я больше не думал о Мексике или о какой-либо другой стране. Я возвращался домой. Я без проблем доехал до Эдинберга, где решил заправиться и перекусить. До Сан-Антонио оставалось около четырех часов езды, и я планировал добраться туда, не делая остановок. Быстро поев, я ждал заказанный кофе, когда ко мне подсел длинноволосый парень. — Прошу прощения, мне нужно в Остин. Возможно, нам по дороге? — спросил он, слегка картавя. Его предплечья, выглядывающие из закатанных рукавов клетчатой рубашки, казались черными из-за множества татуировок, и я не мог бы сказать, что это выглядит эстетично. Мне захотелось снять с него эту испорченную кожу. — Возможно, — я откинулся на спинку стула, разглядывая его внимательнее. Светлые волосы, бледное, невзрачное лицо. Ничего примечательного, но тем не менее довольно приятная внешность. Если не обращать внимания на отвратительные узоры татуировок — они были и на груди, видневшейся из распахнутого воротника. Его кожа его портила. Она была лишней. Я прислушался к своим ощущениям — я по-прежнему чувствовал легкую неудовлетворенность. То ли Ричарда оказалось слишком мало, то ли он не был тем, кто мне нужен. Я задумался. В любом случае, стоило воспользоваться его предложением — после нескольких часов сна и работы с распиливанием трупа на части, рука начала болеть сильнее и я снова чувствовал усталость. А еще опасался уснуть за рулем — ночью я спал слишком мало. Этот мальчик мог бы отвлечь меня в дороге. Хотя бы разговорами. — Подбросишь меня? — спросил он. — Я направляюсь в Сан-Антонио, — ответил я. Парень пожал плечами. — Ладно, в любом случае оттуда мне ближе. Меня зовут Джей. — Эндрю. Я допил свой кофе и мы пошли к машине. Я размышлял, сколько шансов было бы у этого юноши доехать до Остина живым, если бы он не назвал мне свое имя. До этого у меня не было желания его убивать, я был относительно доволен, на заднем сиденье дожидался своего часа сэндвич, и я не планировал останавливаться до самого города. Но сейчас мне пришло в голову, что в северо-западной стороне от Сан-Антонио находится огромный заповедник, на территории которого можно избавиться от автомобиля и не только… А еще там есть достаточно безлюдные места, чтобы устроить себе пикник на природе. У меня был с собой наркотик, найденный в вещах запасливого Ричарда, — крики корчащейся от боли жертвы мне не нужны, они уместны разве что за стальными воротами особняка Джея, где их никто не мог услышать. Кроме меня и самого Джея. Даже глубоко в лесу существовала возможность наткнуться на туристов-экстремалов или браконьеров. Мы ехали молча — мой случайный попутчик не отличался разговорчивостью. Он равнодушно смотрел в окно и думал о чем-то своем. Я смог узнать лишь, что живет он в Остине, ездил по делам в Мак-Аллен, но появились кое-какие проблемы, и он случайно оказался без денег. Думаю, он и предположить не мог, насколько смехотворными окажутся его мелкие теперешние проблемы после встречи со мной… В машине он раскатал рукава, скрыв татуировки, — и я обратил внимание на его руки. Тонкие запястья, бледные нервные пальцы. Как у Джея. Джей. Моё случайно найденное и тут же потерянное ручное чудовище, питавшееся кровью и болью. Я тщетно пытался смириться с его смертью. Я знакомился с другими и проводил время с ними, наслаждаясь прохладой мертвой застывшей кожи, неподвижными чертами лиц, безропотной податливостью мышц. Я превращал мягкие живые тела в почти совершенство, почти идеальное вместилище моих грез и желаний, я пытался уверить себя, что люблю каждого из них по-настоящему. Но… Самые яркие и разнузданные мои забавы не могли стать полноценной заменой кровавому безумию наших с Джеем игр. Потеряв его, я продолжал экспериментировать, расчленяя трупы все с большей фантазией. Я надеялся, что этим мне удается подпитать и не потерять ту микроскопическую частичку сущности Джея, которая — я знал это — навсегда осталась во мне; хотелось верить, что сумасшедшие ритуалы мертвой любви не оставят равнодушными давно растворившиеся во мне клетки — все, что осталось от человека, который однажды хоть ненадолго по-настоящему сумел избавить меня от одиночества. Я вел машину и время от времени бросал взгляд на руки моего случайного пассажира, избегая смотреть ему в лицо — так получалось поддерживать иллюзию того, будто Джей сидит рядом. Конечно, я понимал, что Джей ждет меня в Новом Орлеане, и к этому времени его руки превратились в полусгнившую темную массу, налипшую на костях. Но иллюзия была такой желанной! Когда я свернул к заповеднику, мой случайный попутчик, успевший задремать, проснулся. — Куда мы едем? — с недоумением спросил он, когда заметил, что автомобиль катит по пустынной дороге, ведущей в лес. — Эта дорога короче, — ответил я, протягивая ему бутылку. — У меня есть пиво. Хочешь? Парень кивнул и взял бутылку. Пока он пил, запрокинув голову, его кадык двигался под кожей на шее. Я вспомнил Ричарда и вкус его языка. И продолжал краем глаза наблюдать за своим попутчиком. Он допил пиво и бросил бутылку на заднее сиденье. Осталось немного подождать. Я остановил машину у края дороги и обернулся к своему пассажиру. Почему-то мне претило называть его по имени. Он не был Джеем, и я не хотел произносить это имя, убивая незнакомого юношу. Мне стало грустно. В Америке множество людей носит имя Джей, и я не смогу убить их всех. Пожалуй, я начинаю терять связь с реальностью. Но что я мог сделать? Только пройти свой путь до конца. Во взгляде парня явственно читалось подозрение. Мне не стоило тянуть. — Какие-то проблемы? — снова спросил он. — Нет, — в пределах видимости не было никого. Стоило воспользоваться шансом и немного продлить удовольствие. — Надо отлить. Ты как? Я придвинулся чуть ближе к нему, взял за руку и погладил запястье. Парень брезгливо скривился, отдернул руку и отодвинулся. — Ты что, гомик? Не лезь ко мне, урод, я не из ваших. Развелось вас… спидоносцы гребаные. Он угадал, маленький озлобленный сучонок. Его губы подрагивали, он нервно схватился за ремень безопасности и открыл дверцу автомобиля, неловко выбираясь наружу. Я терпеливо наблюдал за ним, мысленно засекая время. Пустынная дорога явно не обрадовала парня, но и я в своей кажущейся безобидности тоже особо не испугал. Вызвал отвращение — это да. Но мне было плевать. Совсем скоро он со мной подружится. И останется навсегда, покорно подарив последний вздох. Его плоть останется во мне. Как и плоть тех, кому я открыл дорогу в гостеприимные объятия смерти, посланником которой являлся. Еще немного — и ему будет безразлично, гей я или нет. Я избавлю его тело от всего лишнего и наносного, заставлю навсегда забыть о глупых жизненных неурядицах и тупых предрассудках, стану ему другом, любовником и душеприказчиком… Я стану жрецом смерти для очередного мертвого юноши. Я придвинулся к нему ближе, миролюбиво улыбнувшись. Наверное, он все же что-то рассмотрел во мне, что вызвало его страх — он резко дернулся в сторону от меня, но не удержался на ногах. И… Пополз, пятясь и испуганно уставившись на меня. Нет, я не мог называть это пугливое животное Джеем. Может, обозвать просто Джи? Все равно откликаться на свое имя ему осталось недолго. — Отвали от меня, слышишь? — в его голосе уже отчетливо слышались истерические нотки. Он попытался подняться на ноги, но снова не устоял. Взгляд его поплыл, а паника охватывала все сильнее. — Чем ты меня напоил, гребаный кусок говна? Ублюдок! Эй, кто-нибудь! На помощь! Помогите! Нет, он не был идеальной жертвой — слишком цепко держался за жизнь. Такие, как он, обычно умирали медленно, борясь до последнего за каждый вздох — что хорошего они находили в своей жизни, чтобы за нее стоило держаться изо всех сил? У Джея было намного больше причин жить — он встретил меня, мы могли вместе охотиться и пировать, мы могли трахаться среди останков наших жертв и видеть в глазах друг друга отражение собственной жажды крови… Но тем не менее он принял смерть радостно и спокойно. Мне стало грустно — как всегда, когда я вспоминал Джея. Глаза Джи еще больше расширились от страха, он уже почти ничего не соображал — лишь пытался убежать, отползти от меня подальше. Ноги его не держали, кричать он больше не мог — сорвал голос. Обреченное животное, чья участь — стать едой для более крупного хищника. Я не спеша следовал за ним, наслаждаясь его ужасом. Интересно, сильный всплеск адреналина перед смертью влияет на вкус мяса? В сочетании с лошадиной дозой наркотика, принятого вместе с пивом… Я не был голоден, и еще час назад не хотел убивать. Возможно, я бы и не захотел — но парень назвал свое имя. И его звали Джей. У него были кисти рук — точь-в-точь, как у Джея. Что я мог поделать? Мне нужно было исправить эту несправедливость мироздания. Когда моя сегодняшняя жертва совсем выбилась из сил — или действие наркотика достигло максимума, что скорее всего — я ухватил его за ноги и потащил обратно к машине. Он сопротивлялся, несмотря на дурман — цеплялся тонкими бледными пальцами за сухую траву в глупой попытке избежать неизбежного… Он не понимал — пока не понимал, — что я не враг ему… Друг? Да, именно друг. Друг почти мертвеца. Я забросил безвольное тело на заднее сиденье, сел за руль и свернул с дороги в лес. Ехал до тех пор, пока это представлялось возможным, лавируя между деревьями. Вытащив Джи, оставил на траве и занялся автомобилем: загнал его в густые заросли и для надежности замаскировал еще и длинными ветками — в надежде, что найдут не скоро. Меня ждало новое удовольствие — я еще никогда не разделывал трупы на свежем воздухе, в тени деревьев и под щебет птиц. Стоит воспользоваться возможностью приобрести новый опыт. Я отошел ненадолго, осматривая окрестности — нужно было найти подходящее место для предстоящего пиршества. Рядом с небольшой поляной протекал родник с изумительно вкусной прохладной водой. Хорошее место. Со мной было около ста фунтов свежего мяса — при желании я мог прожить здесь месяц, в относительной безопасности и уединении. Но я собирался остаться не дольше, чем до завтрашнего вечера: когда стемнеет, я пешком дойду до дороги, затем поймаю попутную машину до города. А затем сяду на поезд, который отвезет меня в Новый Орлеан… Сегодня же я должен был заняться Джи: мне не нравилась его испорченная татуировками кожа. Это следовало исправить. Он так и валялся на том же месте, где я его оставил. Я подошел ближе. Из его глаз катились слезы, он что-то шептал. Я наклонился поближе. — Пожалуйста, — расслышал я его отчаянный шепот, — пожалуйста… Отпусти меня… Я сделаю все, что угодно… Я заплачу сколько скажешь… Пожалуйста… Почему он не хотел смириться? Что держало его в этом мире? Я не понимал. Вернее, не хотел понимать. Да и мне было все равно. Я приподнял его немного и сильно сжал шею — насколько позволяла больная рука. Мне довольно долго пришлось удерживать содрогающееся тело, наслаждаясь длительной агонией, — он упрямо не хотел умирать. Или из-за плохо действующей руки удушение было недостаточным. — но так даже лучше. Я не хотел упускать его последний взгляд. Мое лицо должно было навсегда отпечататься в его широко раскрытых глазах и уйти с ним в вечность. Я наслаждался тихими булькающими звуками и изо всех сил удерживал его руки, пережидая их конвульсивные подергивания. Когда он затих, у меня не было полной уверенности в том, умер ли он наконец — или лишь потерял сознание. Когда тело в моих объятиях обмякло и потяжелело, я подвесил его на ближайшем дереве вниз головой, крепко привязав за ноги. Пока я заканчивал с приготовлениями, из его рта пошла кровь. Я задумался — если вырезать глаза, будет ли капать кровь и из глазниц? Но не далее, как несколько часов назад я уже проделал похожий трюк с Ричардом, пусть он и не висел вниз головой, как сейчас Джи. Однако мне не хотелось повторяться — эстетика убийства и его красота должна быть разнообразной. Когда-нибудь позже я проделаю это с кем-нибудь другим. Скальпелем я сделал неглубокие круговые надрезы чуть выше щиколоток, затем по внутренней поверхности ног разрезал кожу до ануса и начал осторожно ее снимать, подрезая скальпелем и обнажая мышцы. Это оказалось довольно кропотливой и трудной работой, и я не чувствовал возбуждения. Мне хотелось быстрее покончить с этим и только тогда отдохнуть. Я опять почувствовал сильную усталость. Зря я скормил моему мальчику весь свой запас наркотика — немного пригодилось бы и мне. Я работал с Джи не менее нескольких часов, прежде чем его тело порадовало меня нежно-розовым цветом обнаженных мышц. Они блестели под лучами солнца, пробивающимися сквозь ветви деревьев. Кое-где сгустками запеклась бурая кровь, да ошметки кожи на суставах и в промежности — мне не хватило терпения и сноровки, чтобы сделать все достаточно аккуратно. Надеюсь, что научусь проделывать это достаточно хорошо в будущем… Я оставил нетронутыми лишь кисти рук и голову. Снятая кожа кровавой тряпкой валялась у моих ног, я отпихнул ее ногой, чтобы освободить место и бережно опустил своего мальчика на землю. Разделся и лег рядом, крепко обняв. Я потерся щекой об обнаженные мышцы — отдельные куски кожи, оставшиеся несрезанными, слегка царапались. Мертвая прохлада тела спасала от раскаленного воздуха. Солнце клонилось к закату, я страшно хотел спать, запястье поврежденной руки жгло огнем. Я прижал к своему лицу неподвижные тонкие руки, так похожие на руки моего Джея, и безмятежно уснул. Утром я проснулся от легкой щекотки — на теле Джи копошилось множество личинок, — только в месте, где лежала моя голова, мясо было чистым. Они были совсем маленькими, но количество впечатляющим — белесая масса покрывала весь труп, словно его обсыпали рисовыми зернышками. Особенно много их было в местах разрезов, в глазах, в носу и во рту. Над нами кружились тучи мух, и мое пробуждение вспугнуло нескольких мелких зверьков, уже успевших растащить в стороны обрывки валяющейся рядом кожи. Я вспомнил, с каким отчаянием цеплялся за жизнь этот юноша — что ж, теперь он сам средоточие жизни. Правда, не самой приятной, честно говоря: личинки, насекомые и крысы. Когда я уйду отсюда, им займутся падальщики покрупнее. У пастухов Сардинии сыр с личинками считается изысканнейшим блюдом. Думаю, мясо с червями должно стать не менее изысканным деликатесом для британского каннибала. Я вытащил скальпель и отрезал от бедра Джи особо сочный кусок серовато-розового склизкого мяса… Немного позже я лежал на зеленой траве, уложив голову на мертвое тело, как на подушку; глубоко вдыхал густой приторный запах, лениво отгонял надоедливых мух и любовался на проплывающие в небе облака. В кои-то веки я был удовлетворен, счастлив и спокоен. Пусть я другой, пусть считаюсь аномалией, но я — часть этого мира. Один из миллиардов его винтиков — просто с неправильной резьбой, что заставляет меня крутиться в направлении, противоположном остальным винтикам и шестеренкам. Возможно, я сбой в цепочке эволюции? Или ошибка природы, создание иного мира, случайная генная мутация? Хищник с более сильными, чем у других, охотничьими инстинктами. Пожирающий себе подобных. Хищник, которому повезло встретить свою половинку, свою пару… и тут же ее потерять. Потерять — но не забыть. Джей... Вчера я убил, снял кожу и расчленил юношу, которого звали точно так же, как и его. И который чем-то неуловимо напомнил мне моего погибшего любовника. Не прошло и нескольких часов, как я разделал Ричарда — я освежевал следующего юношу. Как кролика. Я посмотрел на остатки пиршества — Джи лежал тихо, усыпанный уже слегка подросшими червями, блестевшими на солнце, словно жемчужины. Скольким мухам подарит жизнь его труп? Я чистильщик, убирающий лишнюю грязь с планеты людей. Помогающий переработке ее в новые поколения насекомых, в пищу для мелких животных и навоз. Я необходимый элемент мироздания. Друг мертвых. Я потянулся, стряхнув с себя успевших наползти насекомых. Как бы хорошо ни было наслаждаться покоем и приятной компанией, мне пора было уходить: меня ждали Новый Орлеан, рабский барак и Джей. И будущие любовники. Я поднялся, сполоснулся в ручье, подобрал сброшенную ранее одежду, захватил начавший пованивать сэндвич и ушел по направлению к дороге. Надеюсь, удастся достаточно быстро поймать попутку. Джи остался кормить лес. В Сан-Антонио, дожидаясь своего поезда, я скучающим взглядом скользил по витринам привокзальных магазинов. Одна из них неожиданно задержала мой взгляд — среди книг, выставленных в витрине книжного киоска, я заметил знакомое имя. Люк Рэнсом. «Пустота в душе убийцы». Роман написан на основе реальных событий и фактов из биографии серийного убийцы Эндрю Комптона. Моя душа затрепетала. Боюсь, даже руки слегка дрожали, когда я расплачивался за книгу — черт, этот ублюдочный кусок дерьма, единственный свидетель моих развлечений, ушедший живым… Хотя я мог бы догадаться, что он не успокоится. Он все же нашел свой способ отомстить — не добиваясь бесполезного расследования, а раструбив на весь мир о том, чему стал свидетелем. Надеюсь, добавив достаточно сочных подробностей. Что ж, дорога до Нового Орлеана длинная. Я успею прочесть. Но теперь у меня не было ни малейшего сомнения в правильности принятого решения. Я хотел найти Люка. Я возвращался в город, где жил Люк. И гнил Джей.