***
Кроватей нет, только матрацы со спальниками и детские манежи. Кто-то из омег сдвинул два матраца вместе, кинул туда расстегнутые наподобие одеял спальники, несколько подушек и чистое полотенце – вот и все их роскошное брачное ложе на эту ночь. Лампа мерцала – нормальное освещение в лагере еще не наладили, часто были сбои, и приходилось гонять генераторы. Но это ничего, это временные явления. Теперь они свободны, война скоро закончится, когда переловят всю нечисть, что разбежалась по галактике. Когда все, кто еще на чужбине, вернутся домой. Их планету теперь охраняет огромная армия Звездной Конфедерации, а у конфедератов рабства нет. Теперь у них все будет хорошо, Сэм в это свято верил. Люди восстановятся тоже, хотя травмы, душевные и физические, еще долго будут преследовать их, не давать спать ночами, а некоторые останутся навсегда. Хотя и в этом специалисты из Конфедерации помогают – уровень медицины у них нереальный! И с его мужем все будет хорошо, хотя от прежнего Дина мало что осталось. Тот, прежний, он был… будто сияющий кристалл, играющий яркими лучами на солнце. Он все время шутил, ослеплял своей красотой и оглушал сногсшибательным шармом. А этот Дин… Он молчаливый, потухший, с поникшими плечами, очень уставший и явно был ранен – с палочкой. Или… Омеги сказали, он был в лагере для военнопленных. Даже холодело внутри и волосы поднимались дыбом – не известно, что с альфами там делали, каким экспериментам подвергали, как измывались. Но какое же счастье, что Дин живой! Сэм принял бы его любого, но Дин, как мужчина, не пострадал – это Сэм слышал по запаху. Дин нормальный альфа, полноценный, а ногу – ногу конфедераты подлечат. Сэма уже слегка вело – в этой палатке никогда не пахло альфой. Не пахло Дином. Сэм разглядывал то, что осталось от Дина. Худой, морщинки появились возле глаз. Смуглый настолько, что за космическим загаром не стало видно веснушек. Розовый развратный рот, от которого Сэмми когда-то сходил с ума, превратился в напряженно сжатую линию, а возле бледных губ залегли горестные складки. Глаза вот разве что прежние, безумно красивые. И бесконечно грустные. И все равно: даже то, что осталось, было несравненно лучше, чем сам Сэм – так он думал. Долговязый, ушастый, он, казалось, еще вытянулся за это время, стал костлявый, неуклюжий, черты лица заострились. Страшилка. А теперь он еще и порченный. Общий омега. Сэм вздохнул, приближаться к мужу боялся: - Дин? Дин поднял на Сэма взгляд, у того сердце сжалось. Сэмми постарался улыбнуться, улыбка вышла вымученной: - Дин, все будет хорошо. Я так по тебе скучал… Запнулся. А Дин вдруг улыбнулся – уголками губ, чуть-чуть. Морщинки возле глаз обозначились четче, такие родные… И Сэм не выдержал – бросился к мужу, обнял, как обнимал своего сынишку накануне, когда тот разбил коленку и силился не плакать, кривил розовые губки, терпел. Руки Дина взметнулись и обняли Сэма. Крепко-крепко.***
Как же Дин этого ждал! Все три года. Только этой минутой и жил. Родной поселок, родители, общение с друзьями – тут все понятно, по этому он скучал тоже. Но когда вот так, после долгой разлуки, сильно-сильно обнимаешь любимого человека – это совсем другой уровень эмоций, совсем иные чувства. Это такой полет, с которым не сравнится ничто на свете! Мял Сэма в объятьях – еще немного, и кости захрустят. Спохватился, ослабил хватку, прижался губами к щеке омеги – щека была мокрой. - Ну что ты, не надо, – Дин улыбался, – я тоже скучал. Очень. Я все время думал о тебе… Сэм всхлипнул и будто обмяк в руках, прижался губами к губам мужа, всхлипывал влажным носом. Целовались, захлебываясь запахами друг друга и слезами счастья. Живые. И снова вместе. Что еще им нужно?***
А Сэм быстро пришел в себя! Стал напористее, сам потянул с плеч Дина куртку, целовал в шею, дышал жаром. Дин был не против. Запах возбуждения быстро наполнил палатку. И куда девался стесняшка-омега, вспыхивающий от обращенного на него взгляда, дергающийся от каждого прикосновения, прикрывающий свой стручок даже наутро после бурной брачной ночи и краснеющий от каждого комплимента мужа? Видно, война забрала его навсегда. А на его место поставила опытного любовника – горячего, страстного. И довольно умелого. Слишком умелого. Дин обнимал уже полуголого омегу, целовал его, гладил ладонями кожу, пока тот расстегивал Дину штаны. Сэм жарко отвечал на поцелуи, ерзал задом. Улыбался. Мягко толкнул Дина в грудь – Дин лег на спину, так было гораздо удобнее. Расслабился, вытянул натруженные за день ноги. Сэм справился с ширинкой, вытащил на свободу тяжелый альфовский член, улыбался ямочками, блестел в полумраке раскосыми глазами. Твердый крупный член. Загляденье прямо! Любовался не долго, взял в рот…***
Дин стонал – плевать на тонкие матерчатые стены и соседние палатки, он к супругу приехал! - Сэмми, Сэм… – повторял зачем-то. Как же Сэм сосал! Дину давно не делали такого минета. Если вообще когда-нибудь делали. Дин даже думать не хотел, сколько надо было отслюнявить членов, чтобы научиться так делать! Горячий влажный рот смыкался вокруг члена, обнимал его губами. Голова двигалась, как поршень, только длинные каштановые локоны качались в такт, заслоняя лицо омеги. Дин даже собрал волосы Сэмми пальцами на макушке, смотрел. Красиво забирает, глубоко, в самое горло, носом почти касается лобка. Губы плотно охватывают ствол, язык внутри ласкает головку. А рука придерживает член у основания, чтобы не пропустить, если начнет набухать узел. Очень умно! Вторая помогает, ласкает яички, нежно их гладит, перебирает осторожно. Немножко неудобно только, что штаны не сняли полностью, жесткие швы давили кожу. Да и кончать так Дин не хотел – не хотел видеть, как Сэм проглотит. Он слышал, что публичных омег жестоко били, если они не глотали – офицеры не позволяли пачкать спермой свои драгоценные брюки. Дин хотел внутрь, хотел своего омегу. По настоящему, не только в рот. Войти по самые яйца в жаркую щель, взять его нежно, но основательно. Оттрахать так, чтобы запомнилось, чтобы напрочь забылись все те, остальные, что случились в его жизни помимо его воли и вопреки желаниям. Насадить на себя, оросить своим семенем, оставить внутри и снаружи свой запах. Вспомнить, как это, быть супругом, быть мужчиной. И сцепку хотел – сил должно хватить. Хотел, чтобы Сэм корчился под ним от удовольствия, чтобы скулил и бился в оргазме, еще и еще… О чем это он? С таким опытным омегой сил точно хватит – ему и делать-то ничего не нужно, Сэмми сделает все сам. Дин потянулся, привставая на локте, запустил Сэму руку в штаны, погладил торчащий член и яички – те поджались, а член дергался от ласки. Нащупал влагалище. Мокрое-премокрое и горячее, смазка так и сочится. Вот за что рабовладельцы ценили омег – те почти всегда готовы к соитию. Как Сэм. Омега понял, отпустил член Дина. Сбросил остатки одежды, остался полностью обнаженным. Дин притянул к себе его зад поближе, гладил набухшие от возбуждения половые губы, размазывал смазку. Запустил пальцы внутрь – Сэм застонал, заерзал, насаживаясь на пальцы, спешил – взялся за брюки Дина, потянул вниз. Дину пришлось приподнять попу над спальником, чтобы Сэму удобнее было окончательно стянуть с него брюки и трусы, Дин отвлекся на секунду и…***
Сэм отшатнулся: как же это ужасно! Глазам не верилось. Сэм привык к виду ран и шрамов – и после боев такое видел, когда помогал ухаживать за ранеными. И когда клиентов обслуживал, они тоже разные попадались, тоже с боевыми ранениями или без конечностей. Но такое… У Дина не просто уродливый шрам после ранения или операции. У него нет части мышцы на бедре, будто кто-то вырвал дыру из плоти, и кожа, что наросла поверх провала, багровая и тоже провалилась, а вокруг ужасные рубцы – лиловые, розовые, белые… Ногу будто искромсали тесаком, а потом прилепили неровные куски мяса к кости как попало. Сэм чуть не закричал. Насколько же это должно было быть больно тогда, когда это произошло! И как же это больно сейчас – теперь палочка, хромота и гримасы боли на лице полностью объяснимы. Нужно было бы сделать вид, что не заметил, что все нормально. Сэм бы так и сделал, если бы это был клиент, но это же Дин! Это его любимый Дин, который страдал. Страдает до сих пор. И конфедераты в этом случае едва ли помогут – эта рана останется с Дином навсегда. А это ужасно. Сэм поднял глаза, чтобы сказать Дину что-нибудь утешительное, сказать, как он его любит, но… Но тут увидел, что Дин тоже замер, сурово сдвинув темные брови. Дин смотрел на ягодицу Сэма. На ягодицу с номерным клеймом.***
Дину было противно. Не от того, что его любимый омега обслуживал похотливых самцов, как шлюха. Что его трахали все, кому не лень. По одному, по двое, по трое. Не его в этом вина. Как сказал отец Сингер, они выживали, как могли, и Дин рад, что Сэм жив. Дину было противно от осознания того, что люди могут делать с людьми. Мало использовать, будто бездушную вещь, надо еще и заклеймить, как животное. Поставить штамп, как ставят на тушах забитых на мясо свиней. Дата, номер партии… Проклятые мясники! Но нет же, этого врагам показалось мало. Надо было еще и на попе его ставить. Почему не на плече, не на спине, не на предплечье, как когда-то в древности фашисты? Нет, на ягодице. Потому что в таком случае, чтобы показать свой номер патрулю, если тебя застукали после комендантского часа шляющимся по городу, или портье в отеле, куда тебя тащит подвыпивший клиент, надо приспустить штаны. Чтобы было еще унизительнее, еще больнее, чтобы ниже падать было уже некуда. А еще противно от себя самого. Каждый раз, когда смотрел на свою же ногу, когда вспоминал о ней. Ужасное зрелище! Жуткое. Ему самому страшно, насколько же это должно быть страшно для других. Особенно тех, кто помнит его блистательным красавцем, идеальным от ушей до пяток. Не альфу – картинку из журнала мод. Сэм завис в ужасе, и он прав – ничего привлекательного в этом нет. Отвратительная рана. Тошнотворная. Выражение ужаса на лице Сэмми было мимолетным, но Дин его заметил. И уже было не слишком важно, что омега быстро пришел в себя, точнее, взял себя в руки, даже улыбнуться попытался. Настолько быстро, что в какой-то момент подумалось: а вдруг показалось?***
Нет, не показалось. Если бы обманули глаза, не обмануло бы сжавшееся до боли сердце. И физиология: член Сэма медленно опускался мягким хоботком. Сэм его больше не хотел… Дин нахмурился, прохрипел: - Да, я уже не тот, Сэмми. Давай… давай ляжем сегодня спать. Слишком много впечатлений для одного дня, согласен? Притянул омегу к себе, поцеловал в холодные губы. Отпустил.***
Неловкая пауза, как мост между краями глубокого ущелья. Мост шатается и кажется, что горизонт уходит у тебя из-под ног. Но ты не бойся, сделай шаг, просто протяни руку и тебя подхватят с той стороны, не дадут упасть. Подхватят, если любят. Или как черная дыра в космосе, откуда ни звука, ни света. Пауза, как пустота, которую не перешагнуть, темный провал в никуда. Черное ледяное ничто. Сэм не нашелся, что сказать. Да и о чем тут говорить? Орать, что не согласен? Что не от гадливости отшатнулся, а от боли? Ему было больно, когда выжигали номер на заду, было больно, когда почти тут же и выдрали, размазывая по обожженной коже кровь. Когда трахали все эти годы, почти каждую ночь, ни разу не задав вопроса, а что он при этом чувствует. Но насколько же больно должно было быть Дину! У Сэма все сжалось внутри, холодом сковало затылок, мурашки побежали по спине. Даже возбуждение пропало. Бедный Дин! Его любимый Дин. А потом это выражение на лице Дина, когда Дин увидел клеймо. Оно пригвоздило к месту, растоптало, размазало. Дин его не хочет – не хочет общественную шлюху. Дин помнил его трепетным, нетронутым, Дин его первый альфа. Первый из сотен или даже тысяч… Они оба уже не те. Оба искорежены войной – морально, физически. Между ними ущелье без моста. Черное бездонное ничто.***
Конечно, уснешь тут! Еще полчаса назад Дин думал, что как только его голова прислонится хоть к чему-то горизонтальному, он отключится моментально, как после хорошей дозы наркоза. А тут ни в какую! Лежал, пялился в потолок пустым взглядом. Какой же он, должно быть, баран! Да, они уже не те. Они изранены, изломаны, но не побеждены, они стали сильнее. И грубее, и циничнее. Дин видел смерть, Сэм видел тоже. Дина пытались сломать, Сэма тоже. Они выстояли, отрастили толстую кожу. Не кожу – броню. Но под ней все это время бились живые сердца. Мозг старался не думать, не замечать, не запоминать, но сердце все помнит – страх, боль, унижение, отчаяние. И в этом проблема. Дин привык к ужасу в глазах других. Дин не отличает один ужас от другого. Ужас других искривляет лица в брезгливой гримасе. Лицо Сэмми скривился так, будто ему тоже было больно. Сэм пропустил боль Дина через себя. У Сэма тоже живое сердце под толстой броней. Дин жил, мечтая об этой встрече. Только поэтому он все еще жив. Так какого черта он сейчас делает! Чего еще он ждет?***
Сэм сопел невдалеке, отвернувшись спиной. На чьем-то матрасе. Делал вид, что спит. Молчал. Молчание – катастрофа. Молчание – черная дыра. Дин пролетел столько парсеков и прошел столько миль по пустыне не для того, чтобы молчать. Дин вздохнул: - Это осколок. Вырвал часть мышцы, повредил кость. Меня в госпиталь, на растяжку и анальгетики, моих ребят – в бой... Когда они снова пришли, эвакуировать наш госпиталь не успели… Как только я смог становиться на ногу, меня отправили в лагерь. Нога никак не заживала, в мышцах остались осколки костей, рана гнила. Мне повезло, что в нашем бараке был ветеринар – когда начиналось очередное воспаление, куском стекла вскрывал гнойник и вынимал… Дину показалось, что Сэм всхлипнул. Омега плакал не о себе – Сэмми плакал о нем. И тут Дин подумал: а ведь Сэмми не просто выживал все это время, не просто спасал свою собственную шкуру – Сэму удалось сохранить ребенка, Сэм должен был выжить, чтобы выжил его малыш. - Сын… – Дин подбирал слова. Хватит уже обид на сегодня! Но он должен был об этом спросить. Должен. Дин прочистил непослушное горло: – Твой сын, ДжейДи, он… от меня? Пауза. Напряженная, звенящая. Густая, как сироп. Сэм всхлипнул: - Не знаю… Баран, такое спросил! Откуда Сэму знать? У них была всего одна ночь. Жаркая, страстная ночь любви – безграничной, как небо. Но она была всего одна. А потом он умчался по тревоге, оставляя своего омегу на растерзание врагам, и уже через 36 часов Сэма трахал какой-то похотливый негодяй. А у Сэма после их бурного секса и нескольких сцепок наверняка еще и течка началась, так часто бывает. И что он теперь хочет: течка и так кружит голову альфам, а у омег забирает волю, зато и тем, и другим добавляет выносливости и усиливает сексуальное желание – во много раз. А тут еще и такое подлое стечение обстоятельств: законного мужа, Дина, тогда не было рядом, зато были враги, обладающие неограниченной властью, и молоденький омега, пахнущий возбуждением за милю и совершенно бесправный и беззащитный. Разве могли эти подонки не воспользоваться такой удачей? Как его вообще не затрахали до смерти? Толпой могли иметь, круглые сутки напролет, не давая ни есть, ни спать. Бедный Сэмми, как он это пережил? Целую неделю непрекращающегося насилия, пока их город не освободили. Опять же, освободили на время. А что было потом, за остальные три года, тоже догадаться не трудно. Его шансы быть отцом этого мальчика – один к хрен-знает-скольки. Дин молчал. Слишком много впечатлений для одного дня, это уж точно. - Сколько сыну? - Два и восемь… По времени похоже, хотя точно узнать невозможно, ведь у них была одна ночь, только одна. А потом течного Сэма… - Еще дети были? - Нет, – всхлипывал Сэм. - Делал аборты? - Нет, – Сэм торопливо качал головой, не поворачиваясь. - Как тебе удалось? Как же течки? - Не было. Я долго кормил грудью, не хотел рожать от чужих… Бедный омега, бедный Сэм! Понятно, почему он не писал Дину. Дин хмурился: - С моими давно не виделся? - Давно. Мэри еще иногда появляется, недели две назад в садик заходила, Джейсону конфету принесла, а он мне половинку оставил, рассказал, что от бабушки. А Джон… – Сэмми замолчал. Значит, Джон. Нетрудно было догадаться. Упрямец! Ни невестку тогда не принял, ни внука. Старый осел! А хороший малыш получился у Сэма! Ласковый мальчик, добрый. Сынок, альфенок. Который точно ни в чем не виноват. Джейсон Дин Винчестер. Симпатичный. На Сэма похожий. На его любимого Сэма. Любимого. Тогда какого черта он ждет, вашу мать! - Сэмми! – позвал в пустоту. Омега не отвечал и не шевелился. Дин хмурил брови, говорить было трудно: – Я тут подумал… ДжейДи… Давай… давай я буду считать его своим. Сэмми снова всхлипнул, судорожно втянул воздух носом. Нет, так не годится. Не ради его слез он возвращался домой. Устал. Как же смертельно он устал! - Иди ко мне, – Дин приглашающе развел руками. Сэмми тут же бледной змейкой проскользнул к нему под спальник. Всхлипывал в подмышку, обливая грудь теплым. Милый трогательный омежка. Внутри он все тот же: клеймо опалило его кожу, не опалив душу. Годы вынужденной проституции добавили умений, но не отобрали любящего сердца. - Хороший мой, – Дин уже улыбался в темноту, – какой же ты у меня хороший. Я так тебя люблю. Всегда буду любить… Скуле стало мокро, а потом прохладное скользнуло дальше, за ухо, на шею, щекотало кожу. И Дину было наплевать, что альфы не плачут.***
Дом. Дом не там, где стены и еда. Не там, где крыша. Дом, где хорошо. Дину хорошо здесь. Он устал, но это была приятная усталость. Отложил молоток, присел на скамейку возле новенького колодца, поерзал задом: вроде, надежно, осталось только покрасить. И отцу Сингеру будет удобно погреть старые кости на закатном солнышке, и Сэму отдохнуть после домашних хлопот, да и любому путнику, который еще не добрался домой, присесть перед тем, как продолжить свой путь. А Дину никуда идти больше не надо, он дома. Жарко. Дин даже майку снял, вытер ею потное лицо. ДжейДи повернул к нему улыбающуюся ямочками мордашку: - Папа, папа! Мы с бабушкой виноград посадили! - Какие вы молодцы! – улыбался Дин. Малыш старательно поливал крохотный кустик из кружки, а Мэри помогала. Они что-то очень серьезно обсуждали с бабушкой по поводу будущего урожая и стойкости местного винограда к ранним заморозкам и летней засухе. Мэри перебралась к ним, ближе к внуку, а Джон… Они просто объяснили малышу, что дедушка Джон ездит по разным городам, чтобы убирать мины, оставленные врагами, убирает смерть. Чтобы не гибли больше люди, чтобы детки не боялись играть в футбол. И что дедушке очень некогда, потому что мин очень много. Дин улыбался, у него тоже все налаживалось: рядом с любимым он спокойнее спал ночами, мышцы постепенно наливались былой силой и соблазнительным объемом. И нога болела меньше, чем раньше – медики Конфедерации постарались, восстановили часть мышц, убрали некоторые рубцы. Через неделю его ждет еще одна операция и когда все срастется, сказали, он сможет ходить без палки. Сейчас Дин немного отдохнет и пойдет помогать Сэму с готовкой: завтра воскресенье, после утренней службы люди останутся, чтобы помогать отцу Сингеру со стройкой, и людей надо будет накормить. Если успеют поднять стены еще на метр, на неделе можно будет сделать перекрытие, а потом начинать возводить купол. Пока справляются тем материалом, который остался от старой церкви, хотя и теряют время, когда очищают его от засохшего раствора. Но по-другому пока никак – стройматериалы на планете нарасхват, строят сейчас очень много. А вот плиты на перекрытия и сводчатые балки придется заказывать – конфедераты обещали помочь. Жизнь потихоньку входит в прежнее русло. Развалины почти все расчистили, люди в поселок постепенно возвращаются. Даже занятия в школах скоро возобновят, правда, в этом году пока что будут возить детишек из поселка в город. Но в следующем обещали отстроить школу и здесь. Здорово будет, детишкам не придется добираться домой по жаре. Сэм подошел сзади. Дин его не слышал – шумел прибой, а голова была занята мечтами. Но почувствовал. Сэм наклонился, обхватил Дина длинными ручищами. Окружил-обнял, прижался к голой спине плотным животом. Дин поднял голову: - Присядь, отдохни. - Мне тесто надо поставить на лепешки… - Через пять минут поставишь. И я помогу, вдвоем быстрее управимся. Присядь, отдохни. Сэм улыбнулся: - Ну ладно, на пару минут. Присел рядом, положил голову на плечо мужу, щекотал длинными локонами – они развевались на ветру, блестели медью. Улыбался. Такой красивый! Дин обнял его за округлившуюся талию, прижал к себе, вдыхал родной запах. Сейчас тут тихо, только ветер слышно, море, да голосок маленького Джейсона, очень серьезно объясняющего бабушке, как солнце делает изюм. А завтра будет шумно, завтра уже будет не до отдыха. Бобби спешит быстрее восстановить колокольню, чтобы еще выше поднять свой флаг и надежнее закрепить колокол. Чтобы заблудившиеся путники точно не прошли мимо дома. Чтобы вернулись. ДжейДи подбежал, прислонился к фартуку Сэма ухом, замер: - Тихо что-то. Спит? Сэм улыбался: - Спит. - Когда проснется, позовешь? – глядел зелеными глазенками. Большими, как мир. - Позову, – кивнул Сэм. - Тогда я побежал. Мне некогда, у нас с бабушкой еще три куста. Показал три пальчика, серьезно так. А на его носу расцветали первые веснушки. Умчался. Дин улыбался, глядя на сына и обнимая своего любимого омегу. Дин вернулся с войны. Он дома.