***
Дин пошел на звук. Подтаскивал больную ногу, он прошел сегодня так много, что она уже не болела, а просто немела, и боль острыми разрядами отдавалась в спину. Так и есть, от храма остались развалины – одна стена и часть угла. Они венчались здесь с Сэмом, а теперь этой церкви нет. Ни колокольни, ни часовни с цветными витражами, ни прекрасного сада рядом, ни дома священника, ни зеленого виноградника на склоне холма. Ничего. Но в сгущающихся сумерках, низким гулом раздвигая шум прибоя, упорно звенел колокол, подвешенный на сухое дерево. И одинокая фигура, тянущая за канат, привязанный к медному языку, призраком возвышалась на фоне бархатно-синего неба… Дин прищурился: - Отец Сингер?!***
- Так и живу тут, больше все равно жить негде. Дин смотрел по сторонам: от былого винного погреба, которым когда-то так гордился старый священник, почти ничего не осталось. Крепкие стены взрыв выдержали, но бочки были разбиты – видимо, захватчики постарались. А от многочисленных бутылок с вином остались жалкие крохи, чудом уцелевшие в темном углу. Но Сингер, хоть и бурчливый старик, но не жадный: смахнув пыль, достал одну из своих драгоценностей, откупорил для Дина. Налил в мутный стакан вина. Рубиново-кровавого. Нахмурился: - Давай за Победу. «И за тех, кто не вернулся», – хотел сказать Дин, но прикусил язык: зачем лишний раз напоминать старику? Выпили не чокаясь. Молчали. Трехполые на большинстве планет не религиозны. Эта – исключение. В каждом поселке церковь, в крупных городах – семинарии, священники – уважаемые люди. Но религию никто никому не навязывал, хочешь – верь, хочешь – нет. Дин потерял свою веру где-то между отступлением и лагерем… - О моих что-нибудь слышал? – решился, наконец, спросить Дин. - В порядке, – Сингер плеснул в стаканы еще, – мама болела во время оккупации, сейчас поправляется. Она при госпитале конфедератов работает, санитаркой. Джон тоже живой, недавно с фронта вернулся. Ночевал у меня один раз, вон, как ты. Мотается сейчас по всей округе с подрывниками, минных полей осталось много, так что работы ему хватает. - А Сэм? – а в горле ком. - Тоже жив, – старик выпил, крякнул и вытер ладонью давно нечесаную бороду. - Как он? - Вот при встрече и расспросишь… Он тоже в городе, там палаточный городок разбили для освобожденных. В нем и живет. - Не с мамой? - Нет... - Со своими? - Нет, его родные не выжили… Я расскажу, как найти Сэма. Да ты и сам увидишь, на всех заставах есть указатели, на всех дорогах. Туда каждый день прибывают люди, кто из эвакуации, кто из пустыни… - А то фото на стене? Плакат. - Плакат? – старик налил Дину еще, до самых краев. – Пей! Это наши новоявленные боги делали видимость, как у нас хорошо после их прихода стало. Пыль в глаза пускали. Корреспонденты ездили, снимали осчастливленных новыми порядками аборигенов, а потом печатали их фотографии в журнале. Как-то Сэма увидели, он мальчика во дворе купал. В дом попросились, на камеру снимали. А потом у них было принято фотографию дарить. Это чтобы не платить, наверное. Фото привезли Сэму, а еще продуктов и сладостей всяких. Сэм почти все продукты соседям раздал, тогда очень трудно с харчами было… - Его сын? - Его. Ходил тут беременный, смешной такой, худющий, длинный, а живот большой, круглый… Дин не очень слушал. Значит, мальчик не соседский, не племянник какой-нибудь. Ребенок Сэма. Почему не сообщили? Мама молчала. И сам Сэм – они уже четыре месяца как освобождены. Ни письма не прислал, ни записочки. Сердце сжималось. - А ты что ж в город не перебираешься, дядя Бобби? – спросил не то, что хотел. - Не могу я, – старик вздохнул, – что, если сын придет, а меня нет. Где искать будет? Теперь все друг друга ищут, еще много-много лет будут искать, могу не дожить… Дин смотрел на Сингера. Старик сильно изменился, совсем стал не тот. У каждого на этой войне своя беда, своя трагедия. У Сингера была своя. Как в сказке: «У старинушки три сына. Старший умный был детина, Средний сын и так, и сяк, Младший вовсе был дурак»*. Только у Сингера не удался старший сын. Нет, он был умный и даже получил необычное для подобных себе образование. Только вот старший сын родился омегой, а упрямый старик от этого всегда очень страдал. Стеснялся. Первенец омега – это вроде как не престижно для альфы. Стыдно. И не важно, что двое других – альфы, старший-то ущербный. Все три сына Сингера получили хорошее образование, по моде последних лет стали военными, да только двумя сыновьями Бобби гордился, а о третьем, омеге, почти и не вспоминал. Как же война корежит людей, как же ломает! Средний и младший сыновья старика погибли в боях за планету, Сингер знает об этом точно, даже похоронки Дину показал. Черные пластиковые прямоугольники с золотыми именами. И их боевые награды показал тоже, вот только теперь он ими что-то не слишком гордился. А вот старший, тот, что омега, числился в пропавших без вести. И Сингер не теряет надежды. Ждет сына с войны, даже из разоренного поселка не уходит, так и живет один в винном погребе. Священник без церкви. Бьет в колокол, чтобы сын нашел дорогу, чтобы не заблудился в тумане. - Ложись спать, – Сингер кивнул на сложенные в углу диванные матрасы с вылезшими пружинами. - А ты? - Я пойду, проверю, как там… Так ты говоришь, с южной дороги мои флаги не видно? - Не видно, отец. - Завтра поправлю. Надо флагшток повыше сделать. Бедный старик! Дин засыпал тревожно. Болела нога и сердце.***
Флаг трепетал на ветру, флаг, у которого нет страны. Выцветшая тряпица. Сингер кивнул: - Да, думаю, так лучше. Так со всех сторон будет видно. Когда сын вернется, он увидит, что в поселке есть люди, заглянет домой, не пройдет мимо. Ну что, пойдешь? - Пойду, отец, пора мне. - Ясно, – пожали руки, – это правильно. Иди к своим. И так спасибо, помог старику. Передавай там привет. - Хорошо. Обнялись. Бобби прятал слезы в седой бороде, вздыхал: - Дин, только… – Бобби включил священника, даже руки смиренно сложил на животе, – только прежде чем осуждать, подумай, насколько тяжко тут было. Каждый старался выжить, как мог. - Знаю… Если услышу что-то про твоего сына, дам знать. - Давай. Удачи тебе, Дин. И запомни то, о чем я сказал. - Я буду помнить. Они выжили. И это счастье. И кому, как ни старому Сингеру, потерявшему на этой войне всю семью, не знать, что это счастье. Даже если выжил твой нелюбимый сын. Даже если он омега. Если, конечно, выжил. Дин уходил. Оглядываться не хотел: на что там смотреть? От многих домов остались кучки кирпичей, оплетенные плющом. Отступая, враги уничтожали все, что еще оставалось. Даже виноградник вырубили. Сволочи, виноград-то им чем помешал? Но Дин все же оглянулся, махнул рукой. Он долго теперь будет вспоминать одинокого старика, что провожал его в путь. Ссутулившиеся от непомерной ноши плечи. Руку, тайком перекрестившую его спину. И звук колокола, что он слышал еще несколько километров, пока и фигура старого священника, и сам поселок, и даже трепещущий от ветра флаг, привязанный к водопроводной трубе, не скрылись за дюнами.***
Дин шел. Пыль щекотала ноздри, забивалась в ботинки, жгла подошвы. Хромал. Вещмешок оттягивал плечи, на ладони от палки – мозоли. Ни сил не осталось, ни мыслей. Слишком долгим оказался его путь домой. Мучительно хотелось пить и прилечь. Свернуть на обочину, не обращая внимания на предупреждающие о минных полях таблички. Упасть прямо в желтую придорожную пыль и лежать, глядя в выцветшее небо. Когда перед глазами уже начали колыхаться миражи, увидел машину. Старинная бензиновая развалюха грохотала на ухабах, а подпрыгивающие в ее кузове парни орали веселую песню. Попутка подкинула его до города – ребята тоже ехали домой. Счастливые, что живые. Опаленные солнцем, смуглые, все с ранними морщинами. Один без руки.***
От города тоже мало что осталось. Отступая, захватчики уничтожали все, что видели, а остальное заминировали. Всю планету грозились взорвать! Печальное зрелище. Развалины, пыль, остовы сгоревших домов, искореженные взрывами сухие деревья. Зато мест, где можно разбить палаточный городок – хоть отбавляй! Пустующая площадь вместе с прилегающим к ней, засыпанным желтым песком, стадионом – самое то! Теперь везде много строек, но первым делом восстанавливают госпитали и церкви, до жилья руки еще не дошли. Вот и ставят палатки для выживших местных и для охраняющих их войск. Огромные кварталы армейских палаток. Зима здесь теплая, не замерзнут, да и в палатках, если что, печки предусмотрены. Ничего, отстроят все и заживут лучше прежнего. Потом, со временем. Но сейчас… На этих улицах он гулял во время увольнительных. Чтобы не застукал патруль, тайком прятался с такими же охламонами-приятелями в каком-нибудь баре. Пил вино, пел песни, танцевал, трахал доступных омег, которых всегда множество крутилось возле казарм военного училища. Теперь здесь нет училища, нет улиц, нет баров, нет вина. И доступных омег он больше не хотел.***
Дина высадили на перекрестке, поехали дальше, громко распевая песни и подняв за собой клуб пыли. Дину с ними не по пути – ему туда, где указатель «Эвакогородок. Столовая. Медпункт. Вода». В госпиталь он не пойдет. Не сейчас. Мама и папа живы и с ними все ясно, с ними он увидится позже. И с ногой разберется позже, потому что с ней тоже все давно ясно. А вот Сэм в эвакогородке, а это в другую сторону. А ему туда, где Сэм.***
Дежурный придирчиво осмотрел документы, сверяя молоденького улыбающегося красавчика-офицера с фотографии с потрепанным штатским, стоящим перед ним. Этот, вроде бы, на несколько лет старше, сгорбленный, усталый, неуклюже опирающийся на палку, и одежда на нем не совсем по размеру, будто снята с чужого плеча. Но вроде и похож – те же брови, тот же короткий ежик, та же ложбинка на подбородке. Наконец, кивнул: - Сэмюэля Кэмпбелла нет. А вот Сэмюэль Винчестер есть, он с сыном проживает в палатке номер… Сердце затрепетало, как у того зуйка. Сэм! Сэм действительно здесь! И фамилию не менял. Заключенные впопыхах довоенные браки теперь распадались, люди расходились в разные стороны, многие меняли фамилию после войны, хотели забыть и свои браки, и лишения, и всю войну, как страшный сон. А Сэм не поменял, он до сих пор Винчестер. И Сэм проживает с сыном. С сыночком. Дин поплелся, куда указали. Палка в руке дрожала.***
Дин шел и шел. Останавливался, переводил дух. Устал, но сердце колотилось не от этого. Вот и та самая палатка, номер совпадает. Постучать некуда, вход мягкий, брезентовый клапан с завязками. - Есть кто дома? – крикнул от порога. Из палатки выглянул незнакомый омега. Беременный. Осмотрел пришедшего заинтересованным взглядом: - А кто нужен? - Сэмюэль Винчестер. - Сэм на работе, – омега был разочарован, смотрел с завистью, подбоченился нагло, не пропуская незнакомца в «дом». – Вообще-то сюда посторонних не пускают – это палатка для омег с детьми до трех лет. Занесете еще что-нибудь, а у нас тесно, зараза сразу же на всех перекинется. Через медпункт надо. Заодно на наличие насекомых проверят… Твою ж мать! Да он даже в лагере не завшивел! Они с парнями варили специальное мыло с щелоком и едкими травами, жутко вонючее, но очень действенное. И потом, после освобождения, их проверяли раз сто, если не больше! Вздуть бы за такие слова нахала, но Дину было не до этого. Он волновался так, что закружилась голова. Сглотнул сухим горлом, пробасил: - Я не посторонний, я муж. Омега брезгливо скривился: - Это не важно. Все равно через медпункт надо. - Где этот ваш медпункт? - Я провожу.***
Шли неторопливо: омега переваливался, придерживая большой живот, Дин хромал, опираясь на палку. Как же ему осточертело это хождение! Как будто он на дороге, у которой нет ни начала, ни конца. Присесть бы уже хоть куда-нибудь, хоть прямо посреди улицы. А тут еще этот пузырь не умолкал: - Вы же понимаете, это не просто формальность. Наши редко чем-нибудь болеют, но бывает всякое, а у нас малыши. Принесете заразу, и она сразу на всех переметнется. Мы все через санобработку проходили, прежде чем тут поселиться. Особенно те, что были публичными… А-а-а, так вы об этом не знали? Он не знал. Догадывался, но не знал наверняка. Гребаный омега! Дин не хотел этого знать! А тут вывалили, огорошили. Нате, ешьте без соуса. Впрочем, он узнал бы все равно. Дин догадывался, что Сэма трахали тогда, в ту страшную неделю первого захвата. Именно поэтому Сэм сомневался, захочет ли Дин продолжать с ним отношения. Писал: «Если ты, конечно, сам захочешь продолжать быть моим супругом». Дин хотел оставаться супругом, он понимал. А потом их захватили снова, уже надолго. Омег не сгоняли в лагеря, как альф. Некоторых омег забирали себе захватчики-офицеры, для личного пользования, остальные же обязаны были работать, часто на очень тяжелых мужских работах – строить укрепления, прокладывать дороги, рыть шахты. А вечером каждого из них ждала еще и ночная смена – их везли удовлетворять какого-нибудь урода, человека или альфу. Или даже нескольких. А утром – снова за лопату и кирку. И так все время. Исключение не делалось даже для беременных или кормящих. А заказывали их согласно номерам, наносимым на тело. Номер бы Дин все равно увидел. Значит, Сэм Винчестер был публичным омегой. Другими словами, общим. Общественной блядью. Дыркой для любого, у кого есть хер. Бобби сказал: «Прежде чем осуждать, подумай, насколько тяжко тут было. Каждый старался выжить, как мог». И Сэм выжил. Как смог…***
Палатка «Красного Креста». Медсестра-человек, конфедератка, на Дина почти не смотрела. Для нее это каждодневная рутина: выжившие прибывают в городок каждый день. Частым гребнем расчесала его короткий ежик на голове, проверила щетину на подбородке. Кивнула: - Приложите палец сюда. Вы почувствуете небольшой укол… Хорошо. Данные анализа крови будут готовы через пару минут. Вы альфа? Дин поднял на девушку усталый взгляд: а что, не видно? Мужественный подбородок, жесткая щетина, жилистое волосатое тело. Дин все еще красив, и даже смазлив, но то, что он альфа, видно и без анализов. Кивнул молча. Сейчас она начнет спрашивать, не кастрированный ли он. Бета определила бы без вопросов, по запаху. Но эта из двуполых, они запахов не различают. Девушка равнодушно кивнула, записывая данные Дина в бумаги, глаза не поднимала: - Ясно. С фронта? - Из лагеря для военнопленных. Я к супругу приехал. - И как его имя? - Сэм. Сэмюэль Винчестер.***
Что тут началось! Медсестра замахала руками на тупого омегу, выгнала прочь. Откуда-то набежали другие омеги, радостные все и все тоже не в меру болтливые. Тарахтели, как сороки, голова кругом! В баню потащили. Сказали, баня работает только вечером, жители городка купаются по графику, по очереди: двуполые мужчины с альфами, девушки с бетами, омеги отдельно. Получается, раз в три дня, и сегодня был не день альф, но ради такого случая его пустят. Дин плескался с удовольствием, смывая пот и пыль, охлаждал натруженную ногу. Размяк даже весь, кожа на пальцах скукожилась. Мылся долго, его не беспокоили. Когда вышел, незнакомые омеги, хихикая, притащили даже свежее исподнее. Где взяли и у какого альфы стащили, Дин не спрашивал. Под руки повели в столовую, усадили за длинный стол. Оставили одного. Посматривали издалека, шептались, кокетничали. Со счета сбился, сколько за пять минут новых лиц промелькнуло. Видно, все по очереди любопытствовали, заглядывали и с улицы, и из кухни. Дин не понимал, сколько их и чего они так радуются. Так счастливы, как будто он ко всем им пришел, а не только к одному. Ждал. Из кухни вырулила знакомая долговязая фигура с подносом. Дин поднял глаза. Сэм ахнул, побледнел и выронил поднос. Алюминиевая тарелка с супом, подняв столб брызг, колоколом зазвенела об пол.***
Меню незамысловатое, для всех одинаковое: серая лепешка, бобы, немного вареной рыбы и пюре из брюквы, но порции большие. И огромная кружка дымящегося горького чая, пахнущего травами. Вокруг было много народу, как раз с работы все потянулись: альфы, омеги, беты, люди – все вперемешку. Негромко переговариваясь, устало ужинали и шли по палаткам, оставляя за собой чисто вылизанные тарелки. Дин ел, а Сэм проворно бегал по рядам, таскал подносы, обслуживал едоков, убирал со столов грязную посуду, бежал куда-то снова. Вечерело.***
Что же они все хихикают и хихикают? По случаю приезда мужа, Сэма отпустили пораньше. Сказали, без него справятся. Отобрали фартук, смеясь, вытолкали вон. Еще несколько омег увязались следом, провожали. Сэм шел рядом, но к Дину не прикасался, видно, отвык. Смущенно улыбался теми самыми ямочками, от которых у Дина сводило пах. Кажется, Дин тоже неосознанно улыбался.***
- Зайдем в садик? – Сэм кивнул на одну из палаток, проходя мимо нее. – Это по пути. Почему нет? Можно и в садик, если по пути. Зашли. - Мама! – маленький мальчик выскочил навстречу, взлетел на руках Сэма, обнял его за шею. Хорошенький, темноволосый, зеленоглазый. Нос кнопкой, острые локти, короткие штанишки, пошитые из армейской парусины, коленка в зеленке. - Как ты? Сегодня не шалил? – Сэм улыбался, на Дина не смотрел. Такой красивый, такой счастливый. - Нет, не шалил. Мы число «один» выучили. - Сколько пальцев? – Сэм поднял вверх указательный палец. Мальчик заулыбался ямочками: - Один. - Какой ты молодец! – Сэм поцеловал мальчика в пухлую щечку. На Дина не смотрел, хотя и обращался к нему, плотнее обнял малыша. – Это ДжейДи. Джейсон Дин Винчестер. У Дина сердце остановилось. Джейсон Дин… Малыш взял в рот палец, уставился с любопытством: - А кто этот дядя? - Это… это Дин, – Сэм, казалось, смущался, но вместо румяных его щеки были бледными. - Дин, – повторил малыш. – А мы идем домой? Тут подбежала бета, воспитательница, качая головой и делая страшные глаза, шептала: - Ни в коем случае! К тебе муж приехал, ты с ума сошел, что ли! Пусть ДжейДи здесь ночует, я с ним побуду. Сэм кивнул, улыбнулся сыну: - Нет, мой хороший, сегодня ты побудешь здесь. - Потому что тебе надо ночью на работу? - Да, маленький, надо. Малыш надул пухлые губки: - Жалко. А ты завтра придешь? - Конечно, мой хороший. - Когда переделаешь всю работу? - Как только сделаю, так сразу и приду. - А Дин придет? Сэм не ответил. Воспитательница взяла мальчика на руки: - Давай отпустим маму и Дина, а мы с тобой сказку почитаем, хорошо? - Хорошо. Пока, мам! – ДжейДи махал розовой ручонкой. Если мальчик и расстроился, виду он не показал. Или потому что привык оставаться по ночам без мамы, или потому что он альфа, хоть и маленький. А альфы, даже маленькие, почти никогда не плачут.***
Все тем же кортежем из хихикающих омег Винчестеров проводили до палатки Сэма. - Я скоро, – Сэмми схватил какой-то пакет и умчался в сторону бани. Остальные собирали свои манатки и детишек. Медлили. Перешептывались, поглядывая на Дина. Дети капризничали, видно, хотели спать. Много-много разнокалиберных разноцветных детей. Дин не злился, он устал. Из головы не шел малыш с ямочками на розовых щеках.***
А вот и Сэм вернулся. Вовремя, потому что еще немного, и Дин бы уснул. Отключился бы от изнеможения. Последние омеги, соседи Сэма по палатке, наконец, перестали перебирать свои тряпки и убрались, оставив их одних. *Сноска: • Строки из сказки П.П.Ершова «Конек-Горбунок»