***
— Здравствуй, Ир. Сердце не замерло в сладком предвкушении, не похолодели от испуга и волнения кончики пальцев, не дрогнул голос. — Здравствуй. — Спокойно, без эмоций, даже не пытаясь изобразить хоть какую-то радость. — Ир, я бы хотел встретиться, — прохладно, сдержанно и вместе с тем как-то скованно. — Думаю, нам есть о чем поговорить. — Хорошо, — все также равнодушно и деловито. — Где и когда?.. Она понимала, что рано или поздно правда выйдет наружу, что притворяться и врать не получится бесконечно. Но, невольно солгав, потом не увидела ни возможности, ни желания открыть истину — зачем? Навалившиеся проблемы измотали до предела, она давно уже перестала чувствовать себя не то что женщиной — просто нормальным человеком. Казнь больного урода, убившего нескольких сотрудников; заказ ублюдка Горцева, изводившего ее друзей... Снежный ком неприятностей, неприглядных поступков, жестких решений... И вдруг — человек, для которого она была просто женщиной, притом интересной женщиной, а не полковником полиции с огромными связями, не врагом, от которого нужно избавиться, не другом, на которого можно переложить свои проблемы и знать: поможет, не подведет, не оставит. И, легко поддавшись иллюзии, позволила себе увлечься игрой, порой приятной, порой утомительной игрой в самую обычную, ничем не примечательную женщину, способную испытывать хоть что-то... — Зачем ты мне врала? — нервно скомканная сильными пальцами салфетка; во взгляде, как ни странно, нет упрека, только непонимание и обида. — Ты что, думала, мне так важно, кем ты работаешь? Да какая разница, полицейский, учитель, хоть уборщица! Я все мог понять! Но не понимаю, когда мне врут! Я ненавижу, когда мне врут! Ира устало смотрела поверх его плеча, удивляясь, что не чувствует совершенно ничего. Ни тени, ни отблеска хоть какой-то эмоции. Только усталость, безграничную усталость, словно заскучавший зритель на затянувшемся нудном спектакле. Не было желания что-то объяснять, оправдываться, признавать свою вину. — Извини, — по-прежнему бесцветно, не глядя в глаза. — Ты хороший человек, Андрей, и ты прав, мне не нужно было тебя обманывать... Ну так уж получилось. Ты хотел оправданий? Их не будет. И не стоило ради такой ерунды затевать целую встречу. — Ерунды? — теперь уже без гнева, с одной растерянностью. — Ир, я же ведь искренне... И когда увидел репортаж... Я чуть с ума не сошел, и потом, когда... — Не надо, — сухо обронила Ирина, поднимаясь. Ей было не только неинтересно — совершенно неважно, почему он ни разу не пришел к ней в больницу, не позвонил, зато теперь первое, что додумался сделать — накинуться с вопросами и претензиями, как будто она что-то ему обещала и в чем-то клялась. — Чего не надо? — Ничего не надо. Спрашивать, обвинять, беспокоиться, оправдываться... Просто не надо. И видеться нам тоже больше не надо. Уже у выхода Ира в последний раз неосознанно обернулась, ощутив брошенный вслед совершенно потерянный взгляд. И вновь внутри не всколыхнулось ничего. Было так пусто, так спокойно и так... легко. За ее спиной рушились догорающие мосты.Сжигая мосты
11 июня 2017 г. в 12:58
Полный хаос, абсолютный раздрай, жуткий бардак. Чего, собственно, и следовало ожидать, сердито фыркнула про себя Ирина, выслушивая поток новостей. Распоясавшиеся ППС-ники Климова, всевозможные жалобы, завалившие отдел, опустившаяся ниже плинтуса статистика... И это лишь скромный перечень проблем, которые требовалось немедленно решать.
— Вызывали, Ирина Сергеевна?
Зимина, в этот момент как раз перебиравшая папки в шкафу, вздрогнула от неожиданности и резко обернулась, одарив сердитым взглядом.
— А скажи мне, Зотов, — начала без предисловий, вновь вернувшись к поискам чего-то на полках, — почему у нас раскрываемость упала чуть ли не в два раза?
— А почему вы меня об этом спрашиваете? — удивленно приподнял брови Михаил. — По-моему, ваш заместитель Климов, а не я.
— А по-моему, это ты у нас начальник оперов, а не Климов, — парировала начальница и, потянувшись к верхней полке, замерла, как от внезапной боли. Зотов, неотрывно-напряженным взглядом изучавший безукоризненно-прямую спину, не мог этого не заметить и про себя усмехнулся. Нет, ну что за невозможная женщина? Едва смогла подняться с больничной койки и тут же, даже толком не долечившись, рванула на любимую работу.
— Вы не это искали? — Михаил заметил на самом верху несколько втиснутых поперек тоненьких папок и, протянув руку, без труда достал кипу бумаг, умудрившись не уронить ни одной. На мгновение вновь повеяло знакомым терпко-кофейным ароматом и морозной свежестью, а перед глазами, как сейчас, возникла обнаженная хрупкая спина.
— Спасибо, — недовольно буркнула Ирина Сергеевна, поворачиваясь и невольно отступая на шаг — легкий запах полынной горечи и слишком ничтожное расстояние на мгновение сбили с мыслей. Зотов, удерживая привычную ухмылку на губах, торопливо отвел глаза — он не собирался рассматривать свою, блин, начальницу, конечно, нет! Молча сделал несколько шагов в сторону, выдвигая стул и усаживаясь — разговор мог затянуться, раз уж товарищу полковнику захотелось указать на все его косяки. Однако подобного настроения, к удивлению Михаила, у Ирины Сергеевны не имелось.
— В общем, так, — произнесла Зимина как-то бесцветно, без привычного запала и без явного удовольствия от того факта, что снова может в чем-то упрекнуть и к чему-то придраться. — Со своими операми что хочешь делай, как угодно мне статистику поднимай! Иначе...
— Иначе что? — усмехнулся Зотов, пытаясь поймать ускользающий взгляд начальницы, торопливо и как-то бесцельно перебиравшей документы на столе. — Обратно понизите? Уволите? И кого на мое место, позвольте полюбопытствовать? Может быть, у вас уже кто-то на примете есть? Савицкий начальник сами знаете какой, а левого человека ставить... неосмотрительно, прямо скажем.
Зимина, до этого сосредоточенно что-то вычитывавшая в лежащем перед ней рапорте, резко вскинула голову, яростно сверкнув глазами. И без того заметная бледность стала еще более явной; крылья носа нервно затрепетали. Сдерживаясь, поспешно облизнула губы, смазывая тонкий слой помады и рвущиеся возмущенные слова, помедлив, предельно спокойно и тихо отчеканила:
— А вот забываться и хамить мне не надо, Зотов.
— Хамить? — насмешливо переспросил Михаил, изобразив почти-искреннее недоумение. — Ничего личного, Ирина Сергеевна, я просто обрисовал вам сложившуюся ситуацию. Что вас так раздражает, не хотите объяснить? — легко поднялся и, оказавшись рядом с напряженно застывшей в кресле начальницей, склонился, одной рукой опираясь о столешницу, а второй едва касаясь спинки кресла. Насмешливая вкрадчивость внезапно мягкого голоса заставила вновь вздрогнуть — этот голос, эта незнакомая интонация обволакивали негромкой снисходительностью, оседая на коже ледяными мурашками настороженности и какой-то ужасной неправильности происходящего. — Хотя это и так ясно. Вас бесит, что я вас спас.
— Что? — внезапно севший голос и темная заводь заплескавшегося в глазах изумления.
— Да, Ирина Сергеевна, — еще тише, еще мягче, расплавляя горячим дыханием остатки испаряющегося самообладания. — Вас раздражает, что это был я. Не ваш дружок Савицкий, не Климов и даже не благородный Щукин. А именно я, такой вот подонок, от которого вы все только и мечтали избавиться. Не укладывается в привычную схему, верно? А теперь вы чувствуете себя обязанной, считаете, что избавиться от меня было бы непорядочно и изо всех сил выискиваете причину...
— Не говори ерунды! — на мгновение снова прорезавшиеся командные нотки и заледеневший взгляд.
Зотов молчал, продолжая с ухмылкой всматриваться в ее лицо. Как будто желая разглядеть что-то, скрытое от других, но явное для него. Просто молчал и смотрел. И это бесило.
— Ищете повод объявить мне войну? — снова этот невероятный бархатисто-насмешливый голос, шепот, касавшийся волос. Такой... неправильно-почти-ласковый, накрывающий раскаленной лавой чего-то запретного — внутри вдруг стало невыносимо, болезненно горячо. — Зачем? Как друг я могу быть гораздо полезней, вы могли в этом убедиться. И сможете убедиться еще не раз...
Ира не отвечала, прикрыв глаза, чувствуя его неотрывный взгляд. Июльская духота пыльной зелени в потемневшей радужке плавила мысли, мешая сосредоточиться, растекаясь по позвоночнику жгучим, пробирающим насквозь жаром.
— Иди работай, Зотов, — выдохнула тяжело, даже не пытаясь придать голосу привычную отчужденную резкость. Хотелось лишь одного — чтобы он как можно скорее отвел взгляд, прекратил выматывать своей непозволительной близостью, издевательской мягкостью хрипловатого голоса и раздражающей странностью происходящего.
— Как скажете, товарищ полковник, — все тот же вкрадчивый тон, мимолетно скользнувшая по губам усмешка, мазнувший по обонянию горьковато-полынный запах. И наконец — удаляющиеся шаги, тихонько захлопнувшаяся дверь и долгожданная тишина. Только напоминанием — запах дорогого парфюма, растворяющийся в бензиново-морозной свежести из распахнутого настежь окна.