Rewind

7 Июля 1992 год

Вдали от огромных мегаполисов, в далеких затерянных городах с ничтожно-маленьким населением и крошечной площадью жизнь всегда идет несколько иначе, чем в шумном, издали напоминающим огромный муравейник городе. Солнце здесь всегда светит чуть ярче, трава под ногами, ещё незапертая под безжизненным слоем асфальта, зеленее, а жизнь в самом настоящем её проявлении несколько спокойнее. Тише. Этим красивейшим местам чужда торопливая беготня бизнесменов, спешащих по своим делам, незнаком ядовитый дым множества промышленных заводов, что заставляет людей привычно задыхаться, а позже привыкать к подобной вони как к чему-то очень привычному. К слову, даже самые обычные пробки были здесь, в общем-то, редкостью, а то и вовсе явлением весьма удивительным. Гармонию сегодняшнего чистого лазурного неба не смели нарушать даже пушистые белоснежные облака, привычно раскиданные кем-то в вышине, хотя, казалось бы, по всем известным каналам и радиостанциям в окрестностях Кол Харбора сегодня предвещали проливной дождь и возможную грозу. Однако ничего из подобного видно не было. Солнце высоко стояло над горизонтом, непривычно для средней полосы страны раскаляя и без того нагретую до предела землю, жизнерадостные птицы собирали свой хор на деревьях, а едва ощутимый ветерок явно не собирался никому мешать своим молчаливым присутствием. Да, стоит отметить, что небольшой пригород, с которого и начнётся данное повествование, не баловал простого обывателя красотой своих архитектурных строений. На самом деле здесь с трудом насчитывалось несколько десятков домов, а едва ли не единственной отличительной чертой этого места прослыла довольно близко проходящая железная дорога. Ничем не огороженная, поросшая сорняковыми растениями, она уходила за линию горизонта также быстро и незаметно, как уходили за неё редко появляющиеся здесь поезда. Маленькая светловолосая девочка, чьи короткие волосы едва ли закрывали тонкую шею и постоянно выбивались из собранной матерью прически, делая ребенка похожим на молодого птенца, случайно выпавшего из гнезда, прибежала сюда случайно. Просто и незаметно, как это часто бывает у всех подвижных детей, погналась за случайно увиденным рыжим котенком, что не желал идти к ней на руки. Девочка останавливается, слегка склоняя голову набок, и маленькие ручки тут же тянутся к изумрудной траве под ногами, срывая одуванчик с великолепного разноцветного ковра. Ровно такой же, на какой она и сама так похожа сейчас. Набрав в легкие побольше воздуха, малышка сдувает семена с цветка и весело хохочет, наблюдая за тем, как некоторые из пушинок грациозно приземляются прямо на её маленький носик. Она не знает, как попала сюда, как не знают этого её родители или любые проходящие мимо люди, не выказывающие на девочку абсолютно никакого внимания. Ребенок просто здесь есть, и против этого уже ничего не попишешь. Её розовое кружевное платье в мелкий цветочек слегка задувается под порывами легкого летнего ветерка, но маленькому ребенку, полностью захваченному увлекательной игрой, явно не до своего внешнего вида. Она быстро добегает до железнодорожного полотна и, совершенно не понимая своих желаний, усаживается на него пятой точкой, начиная бессвязно водить по железу маленьким пальчиком, вырисовывая на нём какие-то странные закорючки. Вчера был сильный ветер, и эти никем неочищенные запасные пути давно замело песком, который так привлекал юную художницу. В вышине беспокойно кричат птицы, ветер слегка играется с уже растрепанными светлыми волосами, а совсем далеко, там, где заканчивается этот маленький город, шумит и грохочет поезд. Грохочет так громко, что у всех прохожих начинает лопаться голова от обилия настолько противных и стучащих звуков где-то вдалеке. Они приближались, становились все громче, ударяли по голове кувалдой, но девочка была настолько глубоко увлечена своими собственными рисунками, что едва ли замечала что-либо ещё. Она абсолютно ничего не видела, тогда как проходящие взрослые просто делали вид, что не замечали маленькое беззащитное существо, играющееся в месте опасном для её собственной жизни, или же приближающиеся звуки поезда, раздающиеся на расстоянии в несколько миль. Не замечала она и пронзительный детский крик, что разносился откуда-то справа, где маленький мальчик, вырывая из груди последний воздух, отчаянно пытался до неё докричаться. Но его тоже не слышали. Голос проходил будто бы сквозь, впитывался в далеко стоящие деревья и становился частью тишины, но никак не доходил туда, куда, по сути, был отправлен. Игра без отдачи. Такое чувство, что он кричит в многомиллионной толпе, но никто, кроме него самого, не слышит крика. Взрослые проходили мимо, и в их глазах он видел одно — равнодушие. Им было абсолютно плевать на то, что происходит, плевать на то, что кому-то грозит опасность. Потому что они, их дети и друзья — в безопасности. С ними ничего не случится. А в данном случае проигнорировать всегда проще, чем взять на себя ответственность. Только вот шестилетнему мальчику от этого не становилось легче. Да, он только ребенок, но дети порой видят и чувствуют так, как ни одному взрослому не под силу. Голос сзади кричал, вопил и драл собственную глотку, потому что он всего лишь ребенок, и он не знал и не имел более никаких рычагов, способных повлиять на исход. Взрослым все равно, но он искренне верит, что это не безразличие. Взрослым нет дела, но он наивно полагает, что они и правда не видят. Звук приближавшейся махины становился все громче, её противное лязганье отдавалось ядовитым дребезжанием внутри мальчишечьей головы. Только внутри его головы. Остальные же, кажется, не слышали ни единого децибела. И мальчик продолжал кричать и звать на помощь тогда, когда девочка продолжала спокойненько расседать на железных рельсах. Когда шансов, казалось бы, уже и вовсе не было. О чем она думала, и почему эти мысли так завладели её сознанием, не позволяя поднять головы от гипнотизирующих путей, было не ясно. Но и думать об этом сейчас — дело неблагодарное. Буквально за секунду, тогда, когда сирена приближающегося поезда достигла максимального уровня громкости, девочку резко дернули вверх, подхватив за подмышки и тем самым вызвав у неё отчаянный плач. Её живо подняли, несколько больно для неё сжимая хрупкое тело, и быстро отошли от железнодорожных путей. Молодой мужчина с ярко выраженными карими глазами смотрел на маленькую плачущую в его руках девочку внимательно: таким взглядом, словно он одновременно хочет и обнять, и до смерти накричать на ребенка. — Твою мать, Ханна, как ты здесь оказалась? — Его голос предательски дрожал, мозг отказывался верить во все произошедшее, но он был безмерно счастлив. Счастлив, что успел. Счастлив, что услышал. Если бы на несколько минут позже… Он приобнял маленькую девочку, обхватывая её голову своей большой ладонью и легко прижимая её к груди. — Только попробуй ещё раз нас так напугать. — Ана, только попробуй ещё раз нас так напугать. — Измученный простыми переживаниями женский голос разносится по периметру обычного светлого хореографического класса с огромным количеством зеркал и деревянным, что стало большой редкостью для обычных интерьеров, дощатым полом, что порой и поскрипывал под тяжестью десятка маленьких ножек, — Всё нормально? — коротко интересуется у юной десятилетней девочки, ободряюще держа её за плечо и коротко вглядываясь в её шоколадные глаза, наполненные слезами. Она коротко кивает и тут же возвращается за станок, продолжая выполнять привычные классические упражнения. В середине занятия, буквально несколько минут назад, у девочки неожиданно для Ханны, а главное, для неё самой, свело левую ногу. Боль оказалась всего лишь следствием вчерашнего падения на катке, и местная медсестра только с ей присущей серьёзностью убеждала всех в том, что ничего страшного не произошло, однако сомнения в душе девушки все равно имели место быть. После недолгих раздумий ученица сама поспешила вернуться к занятию, чем, если честно, привела своего молодого учителя в шоковое состояние. На самом деле девушку всегда удивляло то, как эти ещё совсем юные девочки относятся к своей будущей профессии. Ханне в их возрасте хотелось ползать по деревьям, играть с мальчишками в догонялки или пинать мяч на улице. Иными словами, все, что угодно, кроме затягивания носков и бесчисленных падений под сводами ледовой арены. — Один, два, три, четыре, пять, и шесть, и семь, и восемь, и… — Грубо, задавая четкий ритм, её голос вновь разносится по просторному классу, отскакивая от стен и становясь единственной причиной, что прерывает плавное звучание классической музыки, мягко разносящейся по залу. В противоположном от девушки углу на фортепьяно играет пожилой мужчина, и даже со стороны было заметно, насколько он любит то, чем занимается. Музыка для него не иначе как смысл жизни, а без неё он, словно рыба без воды, задохнется. — Плие, — аккуратно переходит от одного ребенка к другому, делая редкие, но достаточно резкие замечания. Впрочем, сегодня, что странно, поводов поругаться на подопечных было не особо и много. — гранд плие во второй, плавно, пятки от пола не отрываем. Спинку прямо, подбородок выше, плечи опущены. Кати, молодец. — Подходит к станку, вставая рядом с молодыми фигуристками, и делает тоже самое, стараясь подкрепить любые слова своим личным примером. Последние ноты разносятся по помещению, пианист характерным движением убирает руки от любимого инструмента. Собирает ноты, без которых он и так хорошо обходился, потому что сыграть может уже с закрытыми глазами, но без исписанных на пяти линейках музыкальных буковок чувствует себя неуютно. Отработанным движением мужчина закрывает пюпитр и саму крышку уже потрепанного инструмента, смахивая с него несколько пылинок, упавших с не самого нового, не самого лучшего, старого, давно потрескавшегося потолка. Благо, дождя сейчас нет, а иначе аккомпанемент падающих каплей, играющих свои мелодии на железном тазу, обязательно подпортил бы настроение и нервы всем присутствующим. Если честно, трудно было не отметить, как Михаэль обращается со своим инструментом. Так ласково и нежно, словно эта вещь, жива, словно это святыня, которую он никогда в жизни не обидит. Конечно, многим его поведение казалось странным, но коллеги-музыканты его понимали. Понимали его и ученики, которым он порой играл по вечерам, а играл он так виртуозно, что, пожалуй, смог бы переплюнуть некоторых знаменитых профессионалов, а уж его произведениями просто заслушивались: в них тонули, ими восхищались. Жаль только, слава не всегда приходит к действительно талантливым людям, не имеющих связей и огромных возможностей. — У нас перерыв пятнадцать минут. — Гордо возвещает светловолосая девушка и не может отказать себе в удовольствии рассматривать лица детей, в чьих чертах сейчас играла самая настоящая радость, перемешанная с громаднейшим облегчением. Зал очень быстро опустел, а Ханна чувствовала только всепоглощающее, огромнейшее желание осушить несколько ведер с холодной водой. Иными словами, ей хотелось выпить все, что она сможет найти здесь и сейчас. Михаэль смотрел на неё внимательно, только с ему свойственной улыбкой и, видимо, не сдержавшись, решил сказать то, что давно было на душе: — Такая юная… — Он начинал очень плавно и издалека, но по манере его речи девушка уже понимала, что речь обращена к ней, а потому только благодарно улыбалась, забирая пластмассовую бутылку с водой, стоящую на крышке инструмента, — Знаешь, у тебя хорошо получается ладить с ними. — произносит, легко качая головой в сторону двери, — Мне кажется, она могла бы доверить тебе и девочек постарше. Так странно, представляешь. Только вчера вспоминал тебя в их возрасте… Такая маленькая, капризная, все время плакала, когда тебя растягивали… Девушка давится холодной водой, огромным усилием воли глотая её, и тут же пытается ответить, хотя и не уверена, что у неё получиться сделать это адекватно: — Мистер Робертсон, столько лет уже прошло, а вы все мне это напоминаете… — Отмахивается, стремясь говорить с ним вежливо и вовсе не так, как в данный момент хочется. Здесь дело не в нем и далеко не в Ханне, просто… прошлое не всегда стоит пускать в свою жизнь. В каком бы не было виде, — А насчет постарше… Мне нравится работать с маленькими. Нравится смотреть на их первые шаги, первые достижения, победы. Они растут со мной, и это самое ценное. — Понимаю, — он улыбается, позволяя маленькой складке пролечь между сведёнными к переносице бровями, — только ты ведь прекрасно понимаешь, что они, в большинстве своём, ещё не понимают, чего хотят. — И это на них не давит. — Говорит твердо, присаживаясь на пол рядом с одной из свободных от зеркал стен, и выпрямляет ноги, — Они свободны. Не ставят себе в цель олимпийские медали, медали зональных или ещё какие-то почести. Они просто веселятся. — Первые победы и поражения, первые слезы и разочарования… — Начинает перечислять мужчина, видимо, несколько отматывая разговор назад, а девушка только разводит руками, дескать «а как иначе?», — Ханна, право, давно хотел тебе сказать, что программа, поставленная Саре на юниорский чемпионат страны, была потрясающей. Ты до сих пор продолжаешь работать с ней? — Намекаете на то, что мне нужно уйти в постановщики? — Благодарно улыбается, вспоминая, насколько ей нравилось придумывать историю для своих собственных программ и как это отразилось в её дальнейшей жизни, — Продолжаю с Сарой. А с остальными, если попросят. Я такой… Боец невидимого фронта. — Да, не мог я себе представить, что так оно все будет несколько десятков лет назад, — он улыбается, и его старческая улыбка способна осветить комнату своей теплотой, — как ты изменилась, я и глазом моргнуть не успе… — Хээй, — дверь хореографического класса открывается, заставляя Ханну с Михаэлем, до этого мирно переговаривающихся между собой, испуганно вздрогнуть и перевести взгляд на незваного пришельца, — я принесла вам перекусить. Здравствуйте, Михаэль, — светловолосая, в меру полноватая девушка учтиво поздоровалась с музыкантом, а он в свойственной ему манере галантно улыбнулся. Клянусь, была бы у него шляпа, он бы снял её, не задумываясь. Такое поведение старика всегда приводило всех незнакомых ему людей и одиноких родительниц в восторг, но лично у Ханны это всегда вызывало смех. Она не сможет объяснить причину, но реакции девушек на его шутливые ухаживания практически всегда находили места в её воспоминаниях. — Почему вы одни здесь? — Недоуменно интересуется она, просовывая голову между дверей, и удивленно добавляя: — Неужто ты всех съела? Ханна усмехается, вставая с пола и легко отряхиваясь от прилипшей грязи: — Да, — разочарованно произносит так, словно подруга только что разрулила беспросветный «глухарь», отложенный в шкаф одного из полицейских участков, — Мальчиков я ем на завтрак, девочек на обед. На ужин предпочитаю кровь младенцев. — говорит удивительно серьёзно, хотя самой страсть как хочется засмеяться, вглядываясь на недоуменные лица людей вокруг. Юмор — не её конек. Однако она пыталась пошутить. Тейлор смотрит на подругу весьма удивленно, перекидываясь взглядом с Михаэлем, и на секунду, но Ханне становится по-настоящему страшно от осознания того, что они поверили. Смотрят на неё таким взглядом, будто бы она выиграла в лотерее тысячу долларов, но всю жизнь скрывала это от них. — Значит, мои пончики ты не оценишь? — Нет, я уже настроилась на молодую младенческую кровь. — Произносит раздосадовано, пытаясь расправить пучок на голове, вглядываясь в одно из многочисленных зеркал, — У тебя есть что-нибудь, что утолит мою жажду? — Нет, не в этот раз, — говорит Тейлор серьёзно, проходя вглубь помещения и останавливаясь в его середине, нетерпеливо осматриваясь по сторонам, — и все-таки, куда вы дели детей? — У них перерыв, — с легкой насмешливой улыбкой проговорил Михаэль, оглядываясь на любимый музыкальный инструмент, — а вы, юная леди, что забыли в наших краях? — Помогаю брату с организацией его приезда, — коротко произносит она, улыбаясь, — Сид попросил проконтролировать, чтобы все было на высшем уровне. Ну, а я… я решила навестить подругу, но она, кажется, не очень рада. — Я рада, — коротко возражает девушка, подняв руку из угла класса, где она устало умирает уже несколько минут, — просто морально готовлюсь ко второй части тренировки. Тейлор понимающе улыбается в ответ на эти слабые оправдания, хотя и верит в них. В правду вообще очень легко поверить, знаете ли. Ханна неосознанно хмурится, начиная догонять все то, что пропустила мимо ушей. Да, её процессор сегодня немного тормозит, обрабатывая каждый запрос несколько долгих минут, а потому смысл слов, сказанных Тейлор только-только, дошел до её мозга с некоторым опозданием: — А что Сид у нас теперь настолько королевская персона, что ты следишь за тем, чтобы ему устроили пышный прием? Как Королеве Британской, да? — Как Принцу Уэльскому. — Насмешливо поправляет она, поднимая указательный палец вверх, и с привычной улыбкой продолжает дальше, — Ну, а если серьёзно, он восстанавливается, поэтому у него есть уйма свободного времени на занятия с детьми. В ответ на это Ханна удивленно приподнимает брови, но коротко кивает, поднимаясь и собираясь сходить до кладовой за резиновыми ковриками, ибо уверена, что сами девочки не смогут выволочить свои ноги из раздевалки раньше времени. Она молчаливо кивает Тейлор за дверь, и она, понимая все без слов, двигается за подругой детства. — Хорошая затея, — просто и наигранно радостно произносит Ханна уже в коридоре, хотя, если честно, ей абсолютно все равно на то, что он собирается здесь делать, и зачем его душеньку понесло в родные пенаты. Не поймите неправильно, она совершенно адекватно относится к Сидни-игроку, но, в последнее время, этого самого «золотого ребенка» стало слишком много. Трудно жить в Канаде и не интересоваться хоккеем — это доказанный факт, но жить в Канаде и каждый день слушать, какого гения вырастил этот каток — занятие ещё более безрадостное. Особенно, когда ты на этом самом катке проводишь день и ночь. Особенно, когда ты знаешь этого гения с другой стороны. И да, Сидни Кросби, который игрок, не сделал ей абсолютно ничего плохого, но сейчас мы говорим о Сиде, который парень из соседнего двора, а вот с ним, извините, девушка видеться уже не очень-то и хочет. — Сид хороший парень. — Убеждая подругу, а, может быть, и саму себя, проговаривает Тейлор, — Он не виноват в том, что вы не поладили. Ханна слушает в половину уха, открывая дверь в кладовую, больше похожую на большой склад, и начинает искать стремянку, дабы дотянуться до такой важной для неё верхней полки. — Не поладили — слишком громко сказано. Это просто какое-то гениальное логическое решение: то, что нужно в первую очередь, мы отправим на северный полюс, а то, что никогда в жизни не пригодится, будет постоянно путаться под ногами. Кстати, это почти полный девиз этого катка. Как Ханна успела заметить, его придерживаются не только в хореографических классах. — У него, кстати, девушка появилась, — как бы невзначай кидает Тейлор, и девушка видит, как она искоса поглядывает в сторону бывшей фигуристки, ловя любую реакцию на эту офигительную для неё новость. Ханна недоуменно поднимает брови, едва не обронив содержимое целой полки на себя, и кое-как успевает поймать хрупкое равновесие. Подруга оперативно понимает, чем грозит Ханне такое раскачивание на лестнице, и мигом материализуется рядом, начиная придерживать эту строительную махину по её железным основаниям. — Я рада за него. — Произносит отрывисто и сухо, кинув гневный взгляд на даму внизу, и тут же скидывает все резиновые коврики на пол. Не самый лучший способ доставать их, но как есть. — Только в твоём голосе радости мало. Тейлор пренебрежительно хмыкает, разводя руками, от чего еда в бумажном пакете едва ли успевает избежать своей встречи с каменной стеной. — Там от девушки одно слово. У нас вся семья в шоке, знаешь ли. Сид либо ослеп, либо думает одним местом. Впрочем, этим местом все мужики думают. —  В её голосе сквозит такое пренебрежение, которое, если захочет, сможет покорить Эверест в одиночку. Девушка бухтит, словно заведенный трактор, и, кажется, теперь остановить её будет сложнее, — На самом деле, я сколько к ним не приезжала, они всегда в состоянии войны. — Боже, Тей, просто признайся, что ты не хочешь его ни с кем делить. — Ну, неет… — она растягивает слова, несколько напоминая Михаэля, и привычно закатывает глаза, — С тобой бы я его поделила, с любой другой девушкой я бы его поделила, а с этой… Я вообще не понимаю, что их держит друг с другом. Я и Сиду об этом говорила, но он только отмахивается. — Произносит девушка гневно, размахивая руками и в ту же секунду принимая наскоро свернутые резиновые коврики, — С детства такой был. Упрямый, как баран. Пока по лбу не щелкнет, ни черта не увидит. — Тейлор говорит ещё что-то, активно жестикулируя и размахивая руками, тогда как Ханна уже и не слушает, молчаливо нагружая её вещами, которые они сию же минуту должны перенести. Далее начинается активная тирада на тему взаимоотношений её брата со своей девушкой и, клянусь, если она не прекратит сию же минуту, Ханна просто застрелится. Потому что да, черт побери, девушка не видит смысла влезать в чужую жизнь, если человек не хочет, чтобы в неё влезали. А Сидни этого не хочет. Она уж знает. — Почему ты говоришь мне все это? — Вскипает, словно чайник, оставленный на газу, и тут же резко оборачивается, гневно сверля профиль лучшей подруги. — Я подумала, тебе будет интересно. — Виновато произносит она, потупив взгляд, но весьма быстро возвращая его обратно. — Вы же… — Не мы же! — Резко перекрывает вектор дальнейшего развития фразы и продолжает гневно смотреть в её ужасно честные глазёнки, испуганно уставившиеся на Ханну. Необычненько. Девушка может поклясться, что со стороны она сейчас похожа на разозленную горгулью, способную одним только взглядом заморозить неугодную её взору персону. Ну что же.… В таком случае дайте ей метлу, и она улетит отсюда в другую галактику. — В этом мире нет таких причин, из-за которых мне вдруг станет интересна его жизнь. — Ладно, прости, — торопливо проговаривает Тейлор, поднимая руки в сдающемся жесте, и тут же, перехватывая коврики поудобнее, первой выходит из тесной каморки, грациозно последовав в хореографический класс, — я не хотела затрагивать эту тему, если тебе неприятно. Всё-таки, я так и не поняла, что у вас произошло, — Ханна многозначительно смотрит на неё, и девушка, тут же поняв все, что ей хотят высказать, переводит тему, — Скажи, ты не знаешь, где я могу найти тренера Вальтера? — Ты явно не найдешь хоккейного тренера в танцклассе, — криво усмехается, поскольку все ещё не может скрыть в душе странную и необъяснимую даже для неё самой злобу, но тут же добавляет уже более спокойно: — Он на катке или в тренерской. — Тихо поясняет, открывая дверь в одну из раздевалок, молчаливо давая понять девушкам о том, что их свободное от её ига время неумолимо подошло к концу. — Это где-то внизу, да? — Скептически выгнув бровь, интересуется Тейлор, чем вызывает у подруги легкую улыбку. Девушка быстро забирает скрученные в мешке ковры и оставляет их около двери в зал, но, заметив печальный ничего непонимающий взгляд Тейлор, задает ей вопрос, который она, наверное, ожидала и очень хотела услышать: — Да, внизу. Тренерская недалеко от раздевалки. Метров, наверное, двадцать. В конце коридора направо. — Тихо проговаривает Ханна, но тут же добавляет: — Тебя проводить? — У тебя ведь там дети? — Думаю, они будут только рады подождать как можно дольше. *** А вот Сидни Кросби ждать не очень-то и любил. Ожидание никогда не было одной из его сильных сторон. Конечно, он мог подождать, когда партнер откроется в нужное время и в нужном месте, мог подождать, когда наступит его смена и когда начнётся его любимый бейсбольный матч, но, что касается каких-либо встреч, то здесь Сид ждать и не любил, и терпеть этого не мог. Конечно, в том случае, если эта встреча ему абсолютно не нужна. А потому, около часа прождав одного из журналистов, с которым они договорились записать интервью в одном из местных кафе, молодой человек просто бросил это гиблое дело и уехал также быстро, как и приехал. Никаких сообщений он не получал, встречу, кажется, не откладывал, а потому он совершенно не видел смысла просиживать штаны в кафетерии после долгой и изнурительной тренировки. Сейчас молодому человеку хотелось сытно поесть, лечь на любимом диване и просто заснуть под какую-нибудь дебильную программу по телевизору. Хоккейный сезон для него закончился уже в январе. Лучший сезон в его карьере закончился так… быстро и по-дурацки, словно его и не было. Тяжелая травма, которой могло и не быть, длительное восстановление и постоянная тоска по хоккейным баталиям, перерастающая в неконтролируемую агрессию, приводила его в некоторое подобие апатии. Когда уже практически ничего не хотелось. Сидни видел, как его команда проигрывает. Видел, и морально уничтожал себя из-за того, что он не мог помочь. Однако, совсем недавно получив разрешение на легкие тренировки, Сид уже поставил себе цель вернуться сильнее, чем он был. Только сейчас даже самая легкая тренировка превращалась в невыносимо тяжелую и выжимающую все соки. Кажется, где-то он слышал фразу о том, что если ты хочешь быть великим — ты никогда не должен довольствоваться тем, что имеешь. Если хочешь стать первым, ты всегда найдешь стороны, в которых тебе стоит прибавлять. И Сидни думал точно также, в межсезонье тренируясь ещё упорнее, чем во время соревновательного периода. И он мог поклясться, что в это межсезонье сил потребуется ещё на несколько центнеров больше. — Я голодный как собака. — С порога произносит черноволосый молодой человек, с грохотом закрывая входную дверь и откидывая спортивную сумку куда-то в сторону с очень похожими грохочущими звуками. Вещи шумно падают в углу, а их хозяин, словно не замечая ничего вокруг, проходит вглубь собственного дома, где в достаточно просторной гостиной, прямо в её середине, молодая и очень красивая девушка с, возможно, в какой-то степени даже с идеальными чертами лица, листает один из принесенных модных журналов. — Эмили, — он слабо зовет девушку, на что получает только странное мычание и короткий взгляд заискрившихся в вечернем полумраке глаз, — у нас есть что-нибудь на ужин? — на выдохе спрашивает он, подарив брюнетке короткий поцелуй в щеку. Он смотрит выжидающе, хотя практически на сто процентов знает ответ. В последнее время это все превратилось в какой-то ритуал, заключающийся в его простом вопросе и её односложном ответе. Как будто у него вечный день сурка, из которого он не может найти выход. Молодой человек мягко приземляется на диван, скидывая с себя командную кепку и все так же, как и всегда, ожидает ответа, молчаливо наблюдая за тем, как молодая особа быстро закрывает своё легкое чтиво и падает поодаль, при этом всём успев достать смартфон из заднего кармана домашних шорт. — Эм, — она задумывается, открывая пару знакомых вкладок на телефоне, — смотря, что ты хочешь. Можем заказать пиццу или суши… Или… Все-таки, что ты хочешь? Сидни глухо выдыхает, откидывая голову на спинку дивана и едва прикрыв глаза, произносит: — Чего-то своего… Может… В порядке бреда, ты что-нибудь приготовишь? — Вяло произносит молодой человек, не находя в себе никакого желания спорить или что-то еще. Ему вообще ничего не хотелось, даже несмотря на то, что он уже чувствовал, как прозорливые женские ручки аккуратно поползли к нему под футболку. — Ты же знаешь, я на диете. — «Вечной» — хотел бы добавить Сидни, но не стал делать этого ввиду отсутствия всякого желания ссориться и возникать. — К тому же, я не создана для готовки. — Произносит девушка, лукаво улыбаясь и обходя диван с обратной стороны, начинает несильно массировать его плечи. — Ты напряжен, — произносит практически шепотом, наклоняясь к его уху, — я всегда могу это исправить. — Проговаривает таким томным голосом, от которого у любого здравомыслящего мужчины кровь в жилах стынет, и улыбается, довольствуясь полученной реакцией и его шумном выдохом. — Но я-то не на диете. — Возвращая в свои лапы хрупкий контроль, произносит Сидни, стараясь не замечать того, что происходит рядом, но едва ли у него это получается. — Я закажу еду в ресторане. — Разочарованно выдыхает Эмили и несколько раз слабо хлопает его по плечам, на секунду выходя и возвращаясь в комнату с одной из визиток, висящих у них на холодильнике. — Кстати, любимый, у тебя какие планы на завтрашний день? Я приглашена на показ в Нью-Йорке. Представляешь? — Я рад. — Произносит уверенно, хотя в этом тоне радости можно и с лупой не сыскать. Однако Эмили привыкла сваливать это на банальную усталость. Тем более, что это была именно она, — Завтра в Кол Харбор, — немножко зло проговаривает он, — я говорил тебе недели две назад. — И насколько? — Месяц, может быть, чуть больше или чуть меньше. — Проговаривает, сонно растирая лицо ладонями и тут же добавляя: — Слишком скучаю по дому. Там все. Вся моя семья, друзья, любимые места. — А здесь я. Он молчит, а потом как-то отстранено, но вторит её нежному, обиженному голоску: — А здесь ты, — произносит, оглядываясь за окно, и тут же переводит взгляд на девушку, кажется, готовившуюся устроить несусветный скандал, ибо она уверена, что в этом голосе она слышала одно — пренебрежение, да такое, которое ей точно не могло присниться или послышаться. Она хотела что-то сказать, хотела поругаться, но любые её попытки убил дверной звонок, возвестивший о приезде долгожданной для Сида еды. — Как они сегодня быстро… — Тихо проговаривает Сидни, вставая с дивана и мигом проходя до входной двери, где уже знакомый ему курьер в очередной раз стоит наперевес с несколькими коробками. Быстро. Так же, как и всегда. Только серость, в которой он сейчас живет, явно не тот цвет, который ему нравится видеть в своей палитре.