Rewind

11 сентября 2004 год

Ханна не любила осень. Не любила надевать теплые вещи, заменяя ими любимые футболки, ненавидела смотреть на то, как листья срываются с деревьев, начиная свой разноцветный вальс на грязных и серых улицах. Не нравилось ей и тихое прохладное дыхание осеннего ветра, от которого, кажется, становилось холодно не только на улице, но и в собственном сердце, где незаметно для всех образовывался тоненький слой льда. Осень для Ханны — время, когда все умирает. Пустеет, становится блеклым и неинтересным. Прозрачный плотный воздух давит, густые темные тучи вечно клубятся в вышине, закрывая лучистое солнце своими монолитными плитами, что так и стремятся накрыть землю обещанным, но таким нежеланным ливнем. Осень для Ханны — время, когда она теряет. Знаете, это такое… вязкое чувство, когда приходит понимание, что друзья, которые, кажется, всегда были с тобой — уходят. Разъезжаются по разным городам, странам, возвращаются в родной дом, заканчивая свой отпуск в небольшом канадском городке, находят новые интересы и, кажется, с ощутимой легкостью обрывают все тоненькие нити, которые связывают их всех между собой. Как бы это не звучало странно, но да, люди связаны, и некоторые нити — невидимые, неосязаемые, те, которые нельзя увидеть простым человеческим глазом — порвать невозможно. И сколько бы ни проходило времени, рано или поздно, судьба найдет способ вернуть всех туда, где они должны быть. Найдет причину столкнуть нужных людей нос к носу и будет делать это столько раз, сколько понадобиться для того, чтобы даже самый слепой человек, наконец, прозрел. Каждого на своё место. Для каждой истории свой конец. И именно этой осенью Ханна как никогда ясно поняла, что конец этой её истории, к сожалению, ближе, чем ей бы хотелось. В последнее время с Сидни Кросби они виделись довольно редко. Общение все быстрее сходило на полное «нет», и нельзя сказать, что этот факт девушку радовал. Он постоянно уезжал на сборы, соревнования, а теперь и вовсе в очередной раз менял команду, продолжая своё выступление в главной юниорской лиге Квебека. С каждым днем расстояние между ними становилось всё больше. Как в прямом, так и в переносном смысле. Подобные мысли всегда приносили какую-то странную, совершенно необъяснимую боль в районе сердца, а потому такие редкие моменты, происходившие в подобные дождливые вечера, были последней отдушиной для угасающей веры в лучшее. Сегодня был, наверное, тот редкий день, когда они вновь, а, может быть, даже в последний раз собирались все вместе в доме семейства Кросби. Каким-то седьмым чувством Ханна понимала, что это последний раз, но верить в это отказывалась. Ей казалось, что она чего-то не успела, но при этом девушка привычно убеждала себя в том, что у неё будет ещё несколько сотен возможностей всё исправить. Только это была последняя возможность. Не крайняя, а именно последняя. Сидни Кросби думал примерно в таком же русле, занимая все свои мысли грядущим переездом и будущей карьерой. Многие друзья говорят, что он повернут на этой теме, и он, кажется, уже был готов в это поверить. Да, хоккей — самая важная часть его жизни. Та часть, что живет и будет жить в нем, несмотря ни на что. Только сегодня привычные мысли о спорте высших достижений уходили на второй план. Ему, если честно, безумно нравилось сидеть на собственной кухне, медленно попивать горячий шоколад, который он, если честно, просто ненавидит, и смотреть на то, как мелкие капельки дождя стекают по прозрачному стеклу. Природа за окном умирает, но в этом доме, кажется, стоит непривычная для такого времени года теплота. — Представьте, мы когда-нибудь станем родителями… — Тейлор смеётся, превращая свои карие глаза в маленькие щелочки. — Даже представить себе этого не могу, — задумчиво произносит она, пренебрежительно помотав головой, в очередной раз пустив смешок. — Ты недавно сказала матери, что она не дождётся своих внуков… — безэмоционально произносит Сидни, расплываясь в привычной саркастической усмешке, и кидает короткий взгляд в сторону Ханны. — Мать вчера фантазировала на эту тему, — поясняет сидящей рядом девушке. — Никто полет её фантазии остановить не мог, — довольно заключает он, делая ещё один глоток. Морщится, отставляя чашку в сторону, и сам не замечает, как забирает напиток прямо из-под носа Ханны. Делает большой глоток из чужой кружки, чувствуя запах кофе, так приятно заполоняющий легкие. Улыбается, довольно меняя кружки местами, и всеми силами старается не ржать, замечая наполняющиеся гневом глаза Ханны. — Эй, — она негодующе поднимает брови, цокая, и тут же пытается вырвать свою чашку обратно. — Так нечестно, — произносит она раздосадовано, сама не замечая, как близко подбирается к юноше, что продолжает с видом крайнего спокойствия пить её кофе. Делает это из вредности, она уверена. — Не веди себя, как последний придурок, — в последний раз бьёт его по широкой спине и живо бросает это гиблое дело, отмахиваясь и забирая себе его нелюбимый напиток. Если говорить откровенно, то Ханна знала, что так будет, когда из излишней вредности приватизировала себе единственную чашку с кофе, который так любит Сидни. Конечно, когда он пришел и увидел её довольную мордашку, его лицо несколько дрогнуло в полуулыбке, но молодой человек весьма успешно делал вид, что ничего такого не произошло, хотя Ханна и замечала весело беснующихся в его глазах чертят. — Да, — в разговор вступает Тейлор, чья рассеянность и была причиной нехватки любимого напитка молодого человека. — Я просто понимаю, какую ересь я творю, и даже не могу представить, какую будут творить мои дети, — своим мелодичным голосом она прерывает веселую возню, что опять началась между двумя молодыми людьми, заставляя Тейлор привычно закатывать глаза: ведут себя, как самые настоящие дети, но это было, в общем-то, уже неудивительно. Они оба в последнее время стали вести себя как последние кретины. — Да ладно тебе, — тихо проговаривает Ханна, садясь на своё место и прижимаясь спиной к поверхности холодной стены. Подтягивает колени к груди и обхватывает чашку с горячим напитком своими холодными пальцами, — может быть, все не так и плохо. Тейлор приподнимает брови, всем своим видом спрашивая привычное «Да ладно?». Ханна в момент замолкает, переводя взгляд на усмехающегося Сида, что сейчас награждает её своим насмешливым взглядом. Вообще, участвовать в бабских посиделках — не в его правилах, но плевал он на все эти правила, когда находил на то особенные причины. Молчание, на секунду воцарившееся между ними, прервал одновременный смех трех молодых людей и несколько раздражающий рингтон мобильного телефона, что так некстати раздался из прихожей. Тейлор чертыхнулась, быстро спрыгивая со своего места, и уже через секунду в пределах кухни были слышны обрывки её фраз из-за абсолютной тишины в доме. — Слушай, а тебе какое имя нравится? — неожиданно для самой себя выдает Ханна, прерывая молчание, и складывает руки на груди, несколько наклоняя голову набок, встречаясь с пронзительным взглядом напротив. Сидни задумался, не понимая мотива подобного вопроса, но все же посчитал нужным ответить, неуверенно пожав плечами: — Не думал об этом, — ровно произносит он, дотрагиваясь до лица рукой, — может быть, Дилан? Да, Дилан, — Ханна морщится, рассмеявшись, и закрывает лицо руками, ничего не говоря. — Что? — весело произносит молодой человек, также поддаваясь веселью. — Дилан — хорошее имя. — Вовсе нет, — слабо возражает Ханна, расцветая улыбкой, — мне нравится Стивен. Как тебе Стивен? — Никак, — отрезает молодой человек, поднимая взгляд на девушку. — Моего сына будут звать Дилан, — произносит практически шепотом, несколько устрашающе и с таким напором, что может сбить с ног в одно мгновение. — Твоего, может быть, и будут, а моего — нет, — произносит Ханна, рассмеявшись и делая огромный глоток горячего шоколада, что тут же обжигает горло. — Твоего тоже будут. — Нет. Сидни усмехается, до одури спокойно и раздражающе произнося простое, но такое лаконичное сейчас слово: — Посмотрим. — Посмотрим! — Ханна передразнивает его, но, если честно, не получает в ответ абсолютно никаких адекватных эмоций. Только эта его усмешка, в миг искажающая лицо. Раздражающая, кривоватая, но такая… Любимая?... — Посмотрим, — кивает, но ничего больше не говорит.

Наше время. Август 2015 год.

В маленькой, но невероятно уютной и светлой квартире привычно царил шум и гам, основными виновниками которого являлись двое детей, что постоянно бегали по всему дому, вооружившись маленькими деревянными клюшками. На кухне привычно скворчало масло в сковороде, а запах, исходивший от зарумяненных блинов, то и дело терзал легкие и желудок всех обитателей этого дома. — Дил, давай мне! — светловолосый паренек лет десяти громко кричит, откидывая маленький яркий шарик такому же юному, но чернявому мальчику, что уже хорошо стоит на ногах, но считается крайне неуклюжим, постоянно падая на пятую точку. Ханна слегка улыбается, кидая мимолетный взгляд сквозь открытый дверной проем, и возвращается к готовке. Из зала до её чуткого слуха доносится шум работающего телевизора, где, кажется, канадские комментаторы извечно произносят до боли знакомые имена и фамилии. Конечно, Ханна хотела переключить канал, включить детям привычные мультики, а то и вовсе отправить их подышать свежим воздухом на заднем дворе, но ни Алекс, ни Дилан не позволили бы ей сделать этого. Последний, кстати, именно в этот момент весьма удивленно и с едва приоткрытым ртом наблюдал крупный план Сидни Кросби, так невероятно вовремя сейчас вставленный в эту аналитическую программу. — Я хосю, — он встает перед телевизором, и Ханна слышит его возмущенно-восхищенный тон. — Быть как он, — встает, показывая на экран телевизора своим маленьким пальчиком. Ханна на секунду замирает, прислушиваясь, но ничего не говорит. Девушке сразу же стало как-то не по себе, но, если честно, сказать Сидни Кросби о том, что у него есть ребенок, она так и не решилась. Эта информация ему не нужна. Они для него — просто балласт, который будет тянуть вниз, а потому каждый раз, когда начинался какой-нибудь хоккейный матч с его участием, Ханна лишь прикрывала глаза и тут же занимала малыша чем-нибудь другим. Хотя, если честно, это было несложно — Ханна вообще редко позволяла ему пялиться в экран столь продолжительное время. — А ты и так, — Ханна не видит, но чувствует скользнувшую улыбку на лице своего любимого племянника, что в последнее время, кажется, поселился у них дома, — как он, — добавляет мальчик, рассмеявшись, но девушка уже не слышит его. Топот маленьких ножек заполоняет сознание и вихрем влетает в него, когда два маленьких мальчика наперегонки вбегают на кухню. Алекс останавливается, по-джентельменски галантно поднимая двоюродного брата на стул и слегка улыбнувшись полученному результату, присаживается рядом, возбужденно смотря на Ханну, что сейчас только мягко улыбается и качает головой, пытаясь отогнать все ненужные воспоминания и мысли. — Ма, я чаю хосю, — произносит малыш утвердительно, несколько обиженно и при этом на удивление спокойно и серьёзно. Его темные — совсем как у Ханны — глаза удивленно поблескивают, угольно черные волосы слегка вьются, залезая в глаза, а полные губы уже растягиваются в улыбку. Девушка аккуратно подходит к ребенку, поцеловав любимого сына в затылок, легким движением смахивает волосы с его лба и тихо, но очень тепло произносит: — Будет тебе чай, — хмурится, стараясь придать голосу максимальную серьёзность, — только после того, как вы вымоете руки. Дилан тут же соскакивает с достаточно высокого стула, подбегает к раковине и едва не падает, когда пытается подставить себе маленький табурет. Ханну всегда удивляла его неуклюжесть, но, более всего, её удивляло то, что все это улетучивалась именно в тот момент, когда он брал в руки свою маленькую деревянную клюшку и вставал на коньки. Возможно, было бы даже справедливым сказать, что стоял на коньках он много лучше, чем передвигался без них. Конечно, Ханна была жутко против такого поворота событий, где её сына то и дело впечатывают в борт, но в итоге… Влияние сестры, племянника, да и собственного сына, у которого глаза загорались тогда, когда ноги касались льда — сделали своё дело. Разумеется, она боялась. Любой бы боялся, но в этом плане не замечать потенциал собственного ребенка она просто не могла. «А ты и так, как он», — тихий шепоток пробежался в голове у Ханны, и она уже не могла отрицать, что мальчик был невероятно схож со своим отцом. Это было очевидно даже тренерам на катке, которые порой разражались диким хохотом, когда кто-то из них говорил, что на этой Земле явно родился ещё один Сидни Кросби. Они задорно смеялись, постоянно прерываясь своим сухим кашлем, перекидывались парой фраз, но даже представить себе не могли, насколько были близки к истине. Представить это могла только Ханна, которая постоянно эти шутки выслушивала, но в ответ на них только улыбалась. Болезненно улыбалась. — Ханни, а ты отпустишь Дилана на занятия Сида? — с надеждой в голосе поинтересовался Алекс, а Дилан лишь не по-детски серьёзно взглянул на мать, которая именно в этот момент почувствовала, как земля уходит из-под ног. — Ну, который Кросби, он каждый год ведь приезжает, — словно для тупоголового дурака повторил он, а у Ханны в сердце что-то треснуло, раскололось и разлетелось на несколько огромных кусков. — Мама пойдет с нами. А в голове у Ханны каждую гребанную секунду что-то взрывалось, оставляя после себя только выжженное поле. *** Приезд Сидни Кросби в Коул Харбор всегда вызывал небывалый ажиотаж. Молодого человека, так и не сумевшего привыкнуть к такому ритму жизни, просто разрывали на части люди, с которыми он должен был встретиться. Однако, несмотря на тяжелый график, которым его удостоили, Сидни никогда не отказывал себе в удовольствии посвятить время юным хоккеистам. Ему всегда нравилось проводить время с детьми, а им, если честно, было невероятно интересно даже просто смотреть на него. Сидни понимал, помнил, как он и сам смотрел на своих кумиров по телевизору, раскрыв рот, и не понимал, как можно играть на таком высочайшем уровне. Помнил он и то, насколько важной для него самого оказалась поддержка Марио Лемье, что был ему светом даже в самые трудные времена. Когда все катилось к чертям, бесконечные травмы накатывали с новой силой, именно Марио подставлял ему плечо, на которое можно опереться. Иногда поддержка только даёт мотивацию работать усерднее. Всем и всегда хочется доказать, что в него верят не напрасно. Сегодня в одном из свободных залов ледовой арены было многолюдно. Сидни отвечал на вопросы ребятишек, давал автографы и, разумеется, никому не отказывал в просьбе сфотографироваться. На деревянном столе, поставленном в центре, лежало несколько стопок автограф-карт — не только его, но и Натана МакКинона, что тоже решил провести каникулы с пользой — олимпийская медаль из Сочи и Ванкувера, а также куча всякой дребедени, принадлежащей другу. Молодые люди смеялись, перекидываясь привычными дурацкими шутками, строили планы на выходные и просто наслаждались всей этой атмосферой, отдающей таким теплом, какое даёт вязаный шарф, если спрятаться в него с носом. Сравнение, может быть, и не очень удачное, но оно, все же, имеет место быть. — Кстати, Сидни, — сухопарая ладонь касается плеча молодого человека, привлекая его внимание, — представляешь, у нас тут твоя маленькая копия бегает… — добродушно кинул тренер, пока у них была парочка свободных минут, — И внешне похож, а с клюшкооой-то — глаз не оторвать, — нараспев произносит мужчина, закрывая глаза, и умиротворенно улыбается. — Дай Бог, сегодня увидишь. Может быть, мать его отпустит, — произнес он напоследок, ободряюще хлопая молодого человека по спине. Тот только улыбнулся, но значения этому факту не придал, прислушиваясь к забавной болтовне Натана под ухом. Кажется, он рассказывает что-то из школьной жизни, но Сидни не может судить об этом наверняка. — Посмотрим, — после небольшой паузы Сидни рассмеялся, а чуть позже, по каким-то невиданным для себя самого причинам, решил выдать совершенно несмешную шутку, что только родилась в его голове, — а я-то думал, я такой один у вас. — Теперь два, — мужчина засмеялся, и именно с этого момента в зале началось сумасшествие. Вопросы сыпались градом, а желающих посмотреть на молодых хоккеистов было буквально не счесть. Их расспрашивали про Кубок Мира, затрагивали тему Олимпийских Игр и матчей в НХЛ, порой сменяли вектор развития на повседневную жизнь, благодаря чему беседа проходила в более непринужденной обстановке. Порой вопросы, которые были заданы детьми, вызывали смех, порой полное непонимание, но, признаться, Сидни Кросби было очень приятно находиться здесь. Тогда же, когда пришло время фотографий, улыбка с лица Сидни Кросби сползла быстрее, чем сходит лавина в горах. Да, в начале все проходило штатно: люди фотографировались, рука расписывалась, лицо улыбалось, но в какой-то момент, когда взгляд молодого человека заметил Алекса, который непринужденно вел за руку какого-то маленького черноволосого мальчика, очень похожего на него самого, Сидни, как бы это сказать помягче, выпал в осадок и охренел одновременно. На несколько секунд он завис, прокручивая в голове слова тренера, а уже через мгновение он выхватил взглядом Линн, что стояла с телефоном, фотографируя их, и едва заметно улыбнулась, перехватив его взгляд. Маленькая цепочка начинала складываться в его голове, но Сидни упорно не верил, что все это — не игра его воспаленного воображения. Этого просто не может быть. Не могло быть. Но только, знаете, обычно самые нереальные на первый взгляд вещи случаются чаще всего. — Привет, — почему-то на редкость в его стиле кивнул мальчуган в сторону и тут же отстранено отвел взгляд в поисках Линн. — Привет, — очень тихо проговорил Сидни, и, наверное, офигевшее лицо Натана и ещё более охуевшее его собственное явно не сделают эту фотографию лучше. А уж о том, чтобы в фото вошли все участники данного сборища, Линн позаботилась. Девушка усмехается, замечая остолбеневшее выражение лица мужчины напротив. Конечно, она догадалась. Догадалась давно, но не имела права говорить об этом вслух. А Сидни продолжает молчать и, кажется, даже не моргает. Кончиком языка облизывает сухие губы и даже не видит, как маленький человечек подле него в эту же самую минуту делает то же самое, уступая место следующему человеку в бесконечном потоке желающих сфотографироваться. *** На улице совсем непривычно для августовского дня холодит. Верхушки сосен пронзают небеса, сгибаясь под напором играющегося на улице ветра. Несколько пустых пакетов, случайно потерянных кем-то, кружатся на тротуаре, поднимая столб пыли вверх. Несмотря на капризы погоды, в помещениях ледового дворца кипела жизнь. Множество молодых спортсменов с придыханием слушали советы признанных мастеров, с явным остервенением и желанием, плескающимся во все стороны, выполняли предложенные упражнения и очень радовались, когда слышали, быть может, очень тихое, едва уловимое: «Молодец», сказанное кем-то из взрослых. Именно такие маленькие и незаметные фрагменты паззла добавляют юным спортсменам мотивации. Увеличивают стремление работать дальше до критической отметки. Ведь все, кто сейчас ведет эту тренировку, когда-то начинали точно так же. Были такими же, как и они. Падали и поднимались, промахивались и забивали голы, хотели всё бросить, но продолжали идти. Наверное, эту фразу Сидни Кросби говорил такое бесчисленное количество раз, что она уже давно должна была высечься у всех на подкорке головного мозга. Молодой человек привычно с увлечением общался с детьми, постоянно пытаясь давать им какие-то советы, но выглядел он, если честно, несколько потерянным. Из-за чего Натан, прекрасно видевший всю эту картину, взял руководство тренировкой в свои руки. Поток непонятных мыслей клубился в голове, все эмоции, когда-либо прочувствованные им, сейчас становились все ощутимее. Опустошенный взгляд постоянно блуждал по периметру катка, то и дело останавливаясь на силуэте светловолосого вратаря, которого он прекрасно помнил. Мальчик кивает, разговаривая с кем-то из парней, и, кажется, заливисто смеётся над очередной шуткой. Тренировка медленно, но верно плелась к своему логическому завершению. Дети вяло двигались к выходу с арены, улыбаясь и успевая спрашивать что-то про завтрашний день. Сидни тоже растягивает губы в улыбке, перекидываясь парочкой слов с юными спортсменами, но со льда не уходит. Ждет. Тяжело дышит, потому что… понимает. Он все прекрасно понимает, но поверить в это не может. Чувствует прожигающий взгляд, направленный на него со скамейки, и в очередной раз замечает черную макушку, едва выглядывающую из-за бортика. Мальчик беспечно качает ножками, рассматривая окружающий интерьер своими большими глазами. Ему, на самом деле, обычно очень тяжело усидеть на одном месте, но сейчас, по каким-то невиданным причинам, у него это весьма успешно получается. Сидни глубоко дышит, замечая, как нужный ему человек поравнялся с ним. Медленно катиться рядом, взглядом высматривая ребенка, что, наверняка, был слишком мал, чтобы тренироваться со взрослыми, но при этом ужасно хотел побывать здесь. — Это твой друг? — голос Сидни ровный, в какой-то степени бесчувственный, но его тон совершенно не отражает его внутренние ощущения. Подавленные когда-то давно эмоции вновь просыпаются, и они больше не хотят молчать. Сидни чувствует, как по венам бежит ярость, но пока ему удаётся достаточно успешно её скрывать и контролировать. Молодой человек, если честно, очень давно не чувствовал себя так… живо. Не чувствовал такие эмоции, что заставляли кровь стынуть в жилах, сердце испуганно колотиться, а дыхание сбиваться. Ему хотелось кричать, ударить кого-то или что-то, чтобы выплеснуть все, что накопилось. Но он не мог. Он вообще ничего сейчас не мог. Из души разом выкачали все эмоции, оставив только пустоту, которая несет за собой понимание. Понимание того, что происходит вокруг. И не дай Вам Бог ощутить такой поток эмоций, что вылился на его голову. Его даже нельзя описать словами. Переедьте человека самосвалом, заставьте его летать, скидывая с обрыва, и исполните самую заветную мечту одновременно. Тяжело представить, да? А почувствовать? — Кто? — Алекс непонимающе поднимает брови, но достаточно быстро понимает, о чем идет речь. — А, нет… — отмахивается, — брат, — со смешком добавляет он, не замечая обескураженное выражение лица, отразившееся на лице молодого человека. — Линн родила? — Сидни задает совершенно тупой вопрос, но именно им он кидает себе спасательный круг. Последняя возможность выплыть. Но выплыть не получится. — Ага, — он прыскает, поднимая на него взгляд а-ля «какой же ты идиот». — Ханна, — говорит совершенно спокойно, не зная, какую бурю эмоций вызывает такое простое выражение в душе одного молодого парня. Потому что… это звездец. В такие моменты очень хочется лечь на траву и начать считать звезды на небе. Успокоить собственные эмоции, которые берут вверх. Потому что… Сидни не знал, что он чувствовал. В голове происходил взрыв, уничтожающий все живое. Воспоминания возвращались и в одночасье приносили с собой всю злость, которую только могли. Хотелось вспыхнуть подобно спичке. Сгореть дотла, оставить за собой только сажу, но он не мог сделать этого перед маленьким карапузом, что с интересом смотрел на них со скамейки. Он злился, был обескуражен и не мог понять, был ли он рад такому повороту событий. Наверное, был. Точно был. Но злость брала своё. Алекс тихо покидает площадку, кидая что-то мальцу, который только довольно кивает, но продолжает сидеть на своём месте. Сидни смотрит на них широко открытыми глазами, и, клянусь, увидь он сейчас какого-нибудь взрослого человека, который знал, но ничего не сказал, он бы просто разнес его к чертям собачьим, разукрашивая свои костяшки в красный цвет и оставляя на лице собеседника фиолетовые пятна. Это лучший выход эмоциям, которых Сидни даже не может разобрать. Это было выше его сил, и сейчас молодой человек чувствовал опустошение. Его разобрали по косточкам, располосовали по частям и выкинули куда-то, как использованный пакет с мусором. Пару секунд стоит неподвижно, понимая, что на арене осталось только две живые души, одна из которых, кажется, играется там с маленькой деревянной клюшкой. Одна из которых, кажется, непосредственная часть его самого. Сидни слышит металлический треск, но не может честно сказать, чем он вызван — скрежетанием ламп на потолке или же важным собранием тараканов в его собственной голове. Холодный свет, и несколько долгих, тянущихся словно вечность секунд, Сидни просто не знал, как ему подступиться к собственному… сыну? И эта мысль била в голове набатом. У.него.есть.сын. Сын, о существовании которого он не знал. Сын, который не знает, как выглядит его отец, и сын, чьи первые шаги, первые слова и первые успехи он пропустил. Не видел. Не слышал. Не знал. Сын, который, скорее всего, думает, что его бросили. Но Сидни не бросал и никогда бы не бросил. Если бы… если бы знал. Да только банальное «если бы» вечно его губит. — Привет, — говорит скованно, тяжело вздыхая и облизывая губы. Прижимает клюшку к телу, оглядываясь по сторонам, руками опирается на бортик и всматривается в озорно сверкнувшие глаза маленького человечка, что тут же оживляется, наклоняя голову набок. Совсем как Ханна. — Привет, — он махает рукой, хотя выглядит это несколько неуклюже. Отставляет маленькую клюшку, уставившись вперед, и растягивает губы в улыбку, — я видел тебя по телевизору. — Я тебя тоже, — Сидни улыбается, а мальчик поднимает на него глаза полные какого-то странного восхищения, и, если честно, только от этого взгляда в душе у Сидни что-то теплеет, и, возможно, даже вся эта злость несколько утихает. В конце концов, этот ребенок не виноват в том, что никогда не видел отца. В этом виноват только он сам. Только Сидни, который не посчитал нужным бороться, когда понял, что борьба теряет смысл. Но она не теряла. — Правда? — глаза горят, и, кажется, мальчик почти подпрыгивает на месте от переполняющей его радости. — Где? — он смеётся несколько беззубо, почти как сам Сидни после одного из своих матчей. — Правда, — мужчина довольно кивает, рассмеявшись, и трогает собственную легкую щетину, от которой так и не успел избавиться, — говорят, ты будешь знаменитым хоккеистом, — эта мысль Сидни, естественно, нравится. Нет, он всегда был уверен, что его сын будет любить эту игру, но не мог представить себе этого момента. Не вот так. Мальчик довольно улыбается, встряхнув своими черными — совсем как у него самого в юном возрасте — кудряшками, и довольно кивает головой. — Буду, — уверенность явно не перешла к нему от Ханны, и Сидни был потрясен, все больше и больше находя в нем свои черты. Такое чувство, что он смотрит в зеркало, скидывающее ему несколько десятков лет, — ты сомневаешься? — А ты докажи, — весело произносит Сидни, кивая сначала на деревянную клюшку ребенка, потом на свою собственную, а позже и на лед. Повторять дважды мальчику не пришлось. Он тут же вскочил с места, ногами без коньков касаясь деревянного покрытия, и уже через секунду выбежал на лед. Поскальзывается и тут же падает, заставляя Сидни неловко зажмуриться. Мальчик тут же встает, словно ни в чем не бывало, и смотрит на него так, словно никто ничего не видел. Безмолвно бросает вызов, и Сидни усмехается, кидая на лед шайбу. — Эй-эй, подожди, — произносит Сидни, когда он уже собирается взять шайбу под контроль, и тут же спрашивает. — Так не пойдет, как тебя зовут? — улыбается, потому что, черт возьми, он правда забыл задать такой дурацкий вопрос. Самые важные вещи чаще всего вылетают из головы. — Дилан, — говорит с таким выражением лица, словно уверен, что кто-кто, а этот человек должен знать его имя. Сидни громко откашливается, подавившись воздухом, но вида не показывает. Зависает на несколько секунд, не понимая, как ему реагировать, и что, блин, делать. Воспоминания, эмоции штормят его уставшее тело и в один миг проигрывают в голове самые значимые моменты собственной жизни. Молчит, но быстро возвращается в реальность, слегка усмехаясь: — Сидни, — пожимает руку мальчику, но не стремится рассказывать некоторые забавные факты о их родстве. Как-то это неправильно. Он и сам-то с этой мыслью еще не смирился, но теперь, если честно, был уверен в этом на сто процентов. А дальше… Дальше молодой человек просто касается шайбы, передавая её своей миниатюрной копии, и они просто играют. Веселятся, когда Сидни поддаётся, а Дилан возмущается на этот счет своим детским голоском. Кросби отдает передачу сыну, а он легко, хотя и не без видимых усилий, закатывает её в ворота, несмотря на то, что на малыше даже нет коньков. Он бегает и практически не падает, чем вызывает у Сидни улыбку. — Мама не против того, чем ты занимаешься? — издалека начинает хоккеист, когда мальчик останавливается немного передохнуть. Конечно, ему было интересно, чем она жила все это время, но спросить об этом так просто он не мог, хотя почему-то был уверен, что девушка от увлечения сына не в восторге. Точнее, даже не уверен, он знал это наверняка. Потому что это чертова Ханна. Его чертова Ханна. Поговорить с ней хотелось ужасно, тело буквально содрогалось от количества слов, что он хотел сказать, хотя молодой человек и прекрасно понимал, что во время этого разговора говорить будет только он. Она будет слушать. И она выслушает его сейчас. Выслушает, потому что спрятаться сейчас уже не будет возможности. Если это была игра, то она зашла в тупик. — Уже нет. На другой стороне арены, со стороны раздевалок, тоже не было тихо. Алекс, уже переодевшийся и успевший принять душ, тихо плелся на арену, дабы забрать оттуда своего маленького брата. Линн шла следом, прекрасно понимая, что если не вернёт этого сорванца домой, Ханна в прямом смысле слова открутит им голову. Всем. Она и так, если честно, не была в восторге от этой идеи, и, на самом деле, девушка прекрасно знала почему. Простая арифметика. — Мам, подожди, мы сейчас придем, — проговорил Алекс, оставляя мать в коридоре. Женщина только утвердительно кивнула, но все одно свой путь продолжила. До чуткого слуха доносился искренний детский смех и стук клюшек по льду. Светловолосый резко останавливается, наблюдая происходившее на площадке, и просто удивленно смотрит на мать, не снимая с лица довольную улыбку. Он, кажется, ещё раньше всех взрослых сложил два плюс два в этом примере. Линн тоже позволила себе улыбнуться, кинув последний взгляд на арену, где, кажется, были счастливы целых два человека, и тихо сказала сыну: — Дилана отведут домой без нас, — а Алекс на эту реплику только довольно кивнул, кинув последний радостный взгляд на лед, чуть позже переведя его на мать. — Надеюсь, тётя Ханна нам голову не открутит, — и снова такой же кивок, перемешанный с некоторой долей насмешки. — Тётя Ханна нам ещё благодарна будет. — Эй, парень, — заливистый смех Кросби оглушает коридор, — не смотри по сторонам, если не хочешь попасть под силовой прием, — и в этот момент он просто подхватывает мальчика за подмышки, поднимая его надо льдом и увозя подальше от ворот. Ставит ребенка на середину площадки, а он, смеясь, начинает вновь бежать к пристанищу всех хоккейных вратарей. Наверное, будущий нападающий, мать его. Сидни снова подхватывает ребенка, что искренне смеётся, на руки, повторяя все эти манипуляции с невероятно счастливым и обескураженным видом. Он делает это не потому, что должен, он делает это потому, что хочет, и этот факт заметен даже невооруженным взглядом. — Да, будет, — довольно заключает тётя того маленького сорванца, который сейчас заливается смехом на льду, и шепотом добавляет: — Пойдем. *** Темные глаза устало смотрят на экран ноутбука. Тонкие пальцы непроизвольно отстукивают свой ритм, то и дело мертвой хваткой сжимая в руке телефон. Снимает с блокировки, смотрит на время, вновь возвращая все в прежнее положение. Волнуется. Нервно сглатывает, буквально заставляя себя не звонить, а вернуть взгляд к техническому устройству, на экране которого очередная фигуристка катает свою программу. Блондинка устало всматривается в экран, выискивая ошибки. На столе белый лист, расписанный разного варианта замечаниями. Девушка глядит на него, пытаясь всмотреться в текст, собственноручно там выведенный. Фигуристка на экране ошибается, и она стремится записать эту совсем невидимую обычному глазу ошибку в тетрадь. Возможно, слишком сильно давит на карандаш, что тут же ломается под её напором. — Черт, — откидывает вещь в сторону, кинув короткий взгляд на окно. Темнота снаружи почти такая же, как внутри. Глубоко вздыхает, замечая, что на улице уже давно сгущаются сумерки. В очередной раз с надеждой смотрит на телефон, но звонка от сестры так и не поступает. Они должны были уже закончить. Точно должны были. И эта мысль сейчас едва ли не единственная, что терзает сознание девушки. Материнское сердце всегда чувствует беду, и Ханна со своей иногда паранормальной интуицией не была исключением из этого правила. Хочет позвонить сестре, хочет узнать, как скоро они приведут домой Дилана, которого так привычно отпрашивали на протяжении херовой тучи часов. Голова болит, и девушка в очередной раз берет в руки телефон, наизусть набирая знакомый номер, который сейчас, по такой привычной иронии судьбы, решил умереть. «Аппарат абонента выключен…» и бла-бла-бла, которое Ханна не собирается слушать. Понимает, что переживать нечего, но сердце все одно чувствует тревогу, непонятно почему ускоряя свой бег. Фигуристка на экране падает с одиночного акселя, но Ханне, кажется, уже нет до этого никакого дела. Голова ужасно болит, и девушка трет виски, в попытке себя успокоить. С ощутимым грохотом закрывает крышку ноутбука, в очередной раз хватаясь за телефон. Пальцы резво бегают по экрану, высматривая в телефонной книге знакомые номера, и Ханна не может понять, почему рука самопроизвольно останавливается на до боли знакомом имени. Несколько долгих секунд она смотрит на него, подавляя дикое желание позвонить, и движется дальше, выискивая телефон мужа своей очаровательной сестры. Гробовую тишину этого дома нарушает мелодичное пение дверного звонка, и Ханна громко выдыхает, услышав его звон. Откидывает телефон на мягкий диван, попутно зажигая дополнительные источники света в доме. Как-никак девушка хоть и любила темноту и слабое освещение, но не в том случае, когда по дому бегает ребенок. А в том, что на порог заявилась как раз причина её волнений, она и не сомневалась. Единственное, в чем сомневалась Ханна, это в количестве трехэтажных конструкций, которое она сейчас выскажет любимой сестре прямо в лицо. Быстро открывает дверь и буквально обмирает на пороге. И именно сейчас все то, что она строила вокруг себя, трещит по швам и лопается, как мыльный пузырь. — Привет, мам, — весело проговаривает мальчик, и даже в тусклом свете фонарного столба тяжело было не заметить, как сверкают его глаза. Ханна присаживается на корточки, стараясь игнорировать причину своего не самого лучшего психологического состояния, и обнимает ребенка, тихо спрашивая: — Тебе понравилось? — её тихий голос едва слышен среди прочих уличных шумов. Мальчик довольно кивает, пробегая в дом и пройдя несколько шагов по коридору, резко разворачивается и говорит своим непосредственным голосом: — Ты подёшь к нам? — Ханна жмурится, прекрасно понимая, что реплика обращена не к ней, и, кажется, она даже слышит, как её сердце пропускает удар. Нити рвутся. Самообладание катится к чертям. Заставляет себя кинуть взгляд на молодого человека, чьё лицо сейчас выражает абсолютно все эмоции этого мира. Держит руки в карманах. Молчит, но кивает. Довольно уверенно, так, словно ему и не нужно её разрешение. Ханна смотрит на него и, если честно, совершенно не знает, как себя вести. Пару раз она представляла, пару раз думала о том, что скажет, проигрывала у себя в голове какие-то уверенные слова, которые сейчас быстро разбежались по углам, и искренне верила, что говорить их ей никогда не придется. Только вот… Связь, невидимые нити, помните? Для каждой недописанной истории свой конец. Правила работают вне зависимости от времени, а потому все, что смогла вымолвить Ханна, это только такое привычное когда-то и такое далекое сейчас: — Привет, Сидни, — голос предательски дрогнул, в голове что-то хрустнуло, но это отнюдь не значит, что Ханна проиграла.

Говорят, есть такая связь на свете, что не важно, сколько раз ты её разрываешь. Вы все равно встретитесь.

(к/ф «Мальчики краше цветов»)