Rewind

Затишье перед бурей — иллюзия. Всего лишь секунда отдыха перед грозой. Минутка для последнего вдоха, когда вокруг уже нет кислорода. Тишина перед криком. Осознание перед страхом. Привычное «навсегда» перед расставанием. Алюминиевая ложка медленно скребет по стеклянной тарелке. Звук противный, раздражающий, режущий барабанные перепонки. Маленькие ножки ритмично стучат по деревянному каркасу мебели. Рассекают воздух. Монотонно, громко, и этот звук тысячей маленьких колокольчиков звенит в пространстве. Атмосфера давит, гнетет всех взрослых, заставляет сжиматься, испытывая самый настоящий страх. Тяжело. Эмоции сильнее чувств. Ханна глубоко вздыхает, стремясь вобрать в легкие столько воздуха, сколько вообще может в них уместиться. Отворачивается к кухонному столу, прикрывая глаза. Ничего не говорит. Чувствует прожигающий взгляд, направленный в её сторону. Не решается вступить в борьбу взглядами, но не может более чувствовать этот взор на своей спине. Холодный. Прожигающий дыру в районе лопаток, заставляющий все внутренности скручиваться под его напором, а сердце испуганно вздрагивать, исследуя самый короткий путь в пятки. Нервы завязываются в один большой узел, натягиваясь, подобно струнам музыкального инструмента, что с легкостью можно порвать с помощью одного неосторожного прикосновения. Тишина установилась такая, что слышно было, как умиротворенно дышит ребенок, смотрящий на них отчужденно и непонимающе, слышно было, как по дороге проезжает какой-то автомобиль, резко тормозя и начиная сигналить. В голове что-то монотонно щелкало, и становилось очевидно, что если сейчас никто не скажет хотя бы одно чертово слово, головы у всех присутствующих точно лопнут от перенапряжения. Ярость плескалась в крови. Страх не давал возможность мыслить здраво. Тиканье настенных часов раздражает каждую клеточку тела, невольно прошибая её электрическим разрядом, а в общее ощущение такое, словно где-то далеко эти маленькие часы, спрятанные за семью замками, отсчитывают время до конца всего человечества. Металлический звон. Но не потому, что что-то рвется. Напротив. Ниточки соединялись воедино. — Мама, — резкий голос сына быстро возвращает всех в реальность. Его взгляд — такой ясный и такой понимающий — скользит по лицам потерянных взрослых, наверное, даже совершенно не осознанно радуясь, что взрослые так легко обращают на него своё внимание. — Я всё съел, — проговорил он непосредственно, подняв свой взгляд на маму, слегка улыбнувшись. Ханна усмехается, растягивая губы в привычную улыбку. Медленно подходит к ребенку, аккуратно забирая грязную тарелку из маленьких протянутых к ней ручонок. — Молодец… — произносит она тихо, всеми силами стараясь не смотреть на Сидни, чьё лицо сейчас выражает явную степень спокойствия. Дышит ровно, изредка кидает короткий взгляд на ребенка и девушку, эмоции по отношению к которой он не мог разобрать. Выглядит спокойным, но Ханна знает, какие демоны за этим спокойствием спрятаны. — Посмотришь мультфильмы у меня в спальне? — голос дрожит, ведь девушка чувствует самый настоящий страх, что без труда окутывает каждую клеточку тела, забирается в каждый уголок сознания и устраивается там на ночлег, захватывая всё больше и больше территорий для собственного лагеря. Мальчик довольно кивает, убегая, и ещё какое-то время звук его шагов это единственное, что нарушает мертвенную, тяжелую тишину, воцарившуюся между ними. Ханна слышит, как щелкает телевизор, как герои на экране начинают что-то довольно щебетать. Девушка вновь молчит, тихо закрывая межкомнатную дверь, и недовольно морщится, когда её противный, раздирающий голову скрип повисает над молодыми людьми, подобно грозовой туче. Держит руку на дверной ручке, совсем некстати замечая, как тонкие пальцы неосознанно подрагивают от накатывающих эмоций. Она, черт побери, боится. Боится обернуться, встретиться с чужим взглядом лицом к лицу. Что сказать? Что делать? Зачем он вообще соизволил явиться сюда? Эмоции бьют фонтаном, и, кажется, именно под их действием Ханна набирается какой-то крошечной, невесомой уверенности в себе. Не хочет сдаваться просто так. Слишком часто делает это. За спиной противный дребезжащий звук явственно даёт понять, что Сидни поднялся с насиженного места. Он молчит. Хотя Ханне кажется, что он уже давно кричит на неё так, что она просто оглохла. Чувствует его присутствие за спиной и до боли сжимает веки, когда до ушей доносится такое простое, но одновременно с этим жутко раздраженное и убийственное: — Какого хера? Старается держать эмоции под контролем, пытается говорить ровно, но и его тон, и его вид явно контрастируют с тем, что ещё несколько секунд назад Ханна видела перед собой. Ей кажется, что она слышит его дыхание. Раздраженное. Срывающееся. Такое, словно ещё одна гребанная секунда, и он просто разорвет её на британский флаг. Разворачивается. Резко. Быстро. Словно отсекая от себя последнюю возможность выйти в эту чертову дверь и лечь спать вместе с сыном, который не должен слышать всего этого. Не должен знать всё это. — Что именно? — произносит твердо, и сама не может понять, откуда в её голосе взялись подобные стальные нотки. Смотрит в глаза, не замечая, как резко она попадается в их плен. В чужих темных радужках играются демоны. Маленькие угольки ярости вспыхивают глубоко внутри, и клянусь, если глаза — это зеркало души, то Ханна сейчас видит все, что твориться в его. Шумно выдыхает, обходя молодого человека, что пребывает в состоянии подготовки ядерного взрыва, и останавливается у кухонной стенки, опираясь на неё спиной. Складывает руки на груди. Психологически закрывается. Строит своеобразный барьер, что призван её спасти. Но он слишком тонок. Она вешает между ними шторку, и нет сомнений в том, что эту шторку легко сорвать с петель. — Какого хера? — повторяет с нажимом, вставая прямо напротив девушки, но ближе не подходит. Ханне захотелось сжаться, превратиться в молекулу и вылететь отсюда сквозь открытое окно, холодный воздух из которого неприятно бьёт по лицу. — Какого хрена ты творишь всё это? — почти шепотом, дьявольски страшным шепотом произносит он, приближаясь и, кажется, загоняя в ловушку. Совершенно неосознанно девушка вжимается в деревянную поверхность за спиной, сжимая пластмассовую столешницу своими слабыми пальцами. Практически не моргает, судорожно перебирая все слова, что только можно сказать. Взгляд пустой, застывший на одной точке, и именно в этот момент она понимает: если это игра, то охотник явно загнал свою жертву в ловушку. Потому что выхода уже нет. — А что я творю? — «включать дуру» — однозначно не то, что Ханна любит делать на постоянной основе, но это именно то, что может позволить ей собраться с мыслями. Быть может, это только иллюзия. Визуальный обман самой себя, но это именно то, что ей нужно, чтобы выкроить себе пару драгоценных секунд. Словно это последний шанс на спасение. — Что конкретно тебя не устраивает? — произносит негромко, взглядом уставившись в район его шеи. — Почему ты мне не сказала? — изо всех сил молодой человек старается сдержаться. Старается не выражать свои эмоции, не кричать, что есть мочи, не ударить ничего или… никого. Хотя, наверное, как бы не был он зол, но Ханну ударить бы не смог. — А почему я должна была? — голос дрожит, но Ханна отчаянно собирает все маленькие крупинки самообладания, что уже давно разлетелись во все стороны. Не смотрит в глаза человеку напротив, закрывает свои и даже представить себе не может, какая гримаса отразилась на его лице. Единственное, что девушка знает наверняка — теперь он ближе. Ближе, чем должен быть. Сделал ещё один шаг по направлению к ней и таким простым действием, кажется, сократил расстояние между ними до пустяковых миллиметров. Дыхание отказывается выполнять свою прямую функцию, когда она чувствует поток теплого воздуха, так ненужно сейчас дотрагивающегося до её уха: — Может быть потому, что это мой сын? — негодования в голосе больше, чем воды в мировом океане. Говорит шепотом, но с ощутимым надрывом, и Ханна не может понять, что она чувствует в этот момент. Опустошение или вину? Смятение, как огромный поток ветра, что тут же забирает её в свой круговорот. Она не хотела признавать, что он догадался. Хрупкая ладонь ложится на плечо молодого человека и с явным усилием давит на него, призывая мужчину держать дистанцию. Хоть на Сидни это огромного влияния и не имело, но намек он понял и тут же отстранился, продолжив терроризировать её своим проникновенным и невероятно холодным взглядом. Только холодность в нём напускная. И она это знала точно. — С чего ты взял, что это твой сын? — Ханна засмеялась, настолько неестественно и истерично, что сама испугалась собственного голоса. Позволила себе посмотреть в его глаза, где огни самого настоящего гнева уже сжигали за собой все эмоции, все мысли. Поднимает руки, стремясь оттолкнуть молодого человека и выбраться из этой ловушки. — Выпусти меня, — произносит прямо в лицо, словно выплевывает, не сдерживая в груди злость, которая так и желает вырваться наружу. Словно чудовище, что долгое время сидело в клетке, оно наконец нашло способ выйти на свободу. Только Сидни не двигается с места. Смотрит на неё внимательно, так, что от одного взгляда внутри все холодеет, так, что мигом хочется расплакаться и утонуть в водопаде собственных слез. Так, что она совершенно некстати замечает, насколько он сейчас зол. Нахлынувшие эмоции вызывают агрессию. Накатывающая злоба будит уснувшие чувства. Жилка на шее нервно подрагивает. Молодой человек практически не моргает, и видно, как тяжело ему сдерживать поток необъяснимой злости, что наполняет его без остатка. Он раздражен не потому, что злится, а потому, что все должно было быть иначе. Лица те же, но обстоятельства другие. Персонажи одни и те же, эмоции и отношения разные. Он раздражен, но чертовски красив в своей злобе. Опасное сочетание. А для Ханны это и вовсе подобно расстрелу. Сидни слышал эту реплику. Слышал. Только значения ей не придал. Пропустил мимо ушей. Смотрит в лицо девушке, несколько раз нервно кивает, чувствуя, что не может собрать воедино все слова, которые он хочет ей высказать. Он, черт возьми, просто не знает, как начать: — Очень убедительно, — яд скользит в голосе, но, кажется, там звучит и что-то совершенно другое. Неясное для Ханны, но уже понятное Сидни. — Только я не слепой, Ханни, представляешь? Умею считать, — перехватывает её запястья в тот момент, когда девушка вновь пытается его оттолкнуть, и опускает их руки вниз, держа её крепче, чем вообще держал кого-либо когда-то. — Ты сбежала от меня с утра, не оставив ни единого привета, ты скрывала от меня сына, даже не дав знать о его существовании, понимаешь ты это или нет? — кричит, и Ханна неосознанно вздрагивает. Глаза выражают испуг, и девушка чувствует, как запястья буквально горят в местах его прикосновений. Живот быстро вздымается вверх и вниз, слова застревают в горле, мучительно царапая его, но девушка продолжает слушать. Боится пискнуть, потому что она, на самом-то деле, понимает, что всё это — только её вина. — Думаешь, у меня нет права злиться? Ты просто чертова эгоистка, которой плевать на то, что все вокруг погибает от одного твоего дерьмового решения! Потому что ты все ещё не поняла, что твои решения влияют не только на твою жизнь. Это, блять, не щенка завести, понимаешь ты это своей дурьей башкой? Ты оставила меня без сына и любимой девушки, лишила сына отца и полной семьи, — говорит тихо, но каждое слово звоном отдается в её голове. Он не контролирует речь. Эмоции снимают контроллер здравого смысла. Ханна глубоко дышит, чувствуя, как в районе солнечного сплетения неприятно тянет. Взгляд блуждает по его лицу, цепляясь за губы, до которых ей против своего собственного желания безумно хочется дотронуться. Пытается вырвать запястье, отводя взгляд в другую сторону, но это не помогает. Наоборот, в воздухе возникает стойкое ощущение того, что чем больше она сопротивляется, тем меньше шансов выбраться отсюда победителем. — Отпусти меня, кретин! — последняя возможность, последний вздох перед долгим погружением под воду. — Я замужем, — лжет. Смотрит в глаза и лжет. Так непривычно для их общения. И Ханна знает, понимает, что Сидни видит её насквозь. Кивает головой, несколько ослабляя хватку и опуская взгляд к соединенным рукам. Резко вскидывает левую руку Ханны, на что та быстро, словно заученным текстом, произносит: — Я не ношу его, — голос предательски дрогнул, заставив девушку прикрыть глаза и глотать слезы, что не должны выйти наружу. Сидни злит всё это, и Ханна испуганно жмурится, когда слышит жуткий грохот, насквозь прошибающий дом в тот момент, когда сжатая ладонь Сидни наотмашь ударила по кухонной столешнице прямо подле стоящей рядом девушки. Резко вздрагивает, закрывая лицо освободившимися ладонями. — Да потому что так было лучше! — кричит, уже не скрывая своих истинных эмоций, и все ещё пытается оттолкнуть молодого человека, что просто нависает над ней, не давая возможности уйти. — Зачем тебе люди, которые будут тянуть тебя вниз? У тебя же все отлично, — начинает говорить, и этот словесный поток уже не остановить, — карьера, девушка с модельной внешностью. Всё, что нужно молодому и известному игроку, да? Зачем ломать твою устоявшуюся жизнь таким нежданным сюрпризом? Сказка закончилась быстро, и, может быть, я и чертова эгоистка, но в тот момент я думала только о том, чтобы не сломать твою жизнь! Я, черт возьми, все время думала только о тебе! И в этот момент она ломала свою. — Да почему ты решила, что это сломает мою жизнь? Я бы чувствовал себя гребанным счастливчиком, если бы ты не изображала из себя закоренелого преступника, прячась везде, где только можно. Ты пр… — Сидни осекся, услышав противный скрип межкомнатной двери. Из крошечного проема на него смотрела пара испуганных глаз. Ханна в очередной раз закрыла лицо руками, пытаясь стереть с лица нежеланные слезы, что нагло и против её воли стекали вниз по щекам, оставляя свои огненные дорожки. Отворачивается от мужчины, и тот, словно вернув себе самообладание, отступает на пару шагов назад. Дилан, доселе просто переводивший взгляд с одного человека на другого, быстро пересекает кухню, подходя к матери. Маленькими ручками он обхватывает её за ногу, прижимаясь, и откидывает голову назад, стремясь рассмотреть её заплаканное лицо: — Зачем ты плачешь? — его глаза блеснули так, словно он и сам сейчас был готов разреветься. Девушка слегка усмехнулась, рукой касаясь его темных волос, но ничего не ответила. Сил передвигать языком не было ни физических, ни моральных. — Почему ты кричишь на маму? — наивно спрашивает он, смотря прямо в глаза своему отцу, которого не видел никогда в жизни. Не видел, но, может быть, больше интуитивно все равно тянется к нему. — Я люблю маму, — произносит, забавно притопнув ногой, что позволяет Ханне за мгновение успокоить собственные эмоции, — я не хочу, чтобы ты её обижал! — Сидни присаживается на корточки, кажется, потеряв всю свою злость. Он просто не мог злиться, смотря на этого маленького оболтуса, который как истинный мужчина всегда придет на помощь своей матери. — Я тоже, — Сидни говорит это тихо, но на достаточном уровне децибелов, чтобы все смогли это услышать. Глаза ребенка вспыхнули ярким огнем и единственное, что он смог сказать в этот самый момент: — Ты не врешь? — с подозрением. Прищуривает один глаз, смотря на молодого человека, что только невесомо кивает в тот момент, когда у Ханны вся собственная жизнь перед глазами пронеслась. Ощутимо больно трет ладонями по лицу и чувствует землетрясение, которое происходит в глубине души. Тело трясет невидимой дрожью, девушка достает стеклянную чашку, дрожащими пальцами открывая кран с ледяной водой. Хочется пить. Так много, сколько это вообще возможно. Только чтобы унять собственное расшатавшееся психологическое состояние. — Нет, — произносит ровно, тихо, но так уверенно, что в это хочется верить. Мальчик несколько секунд просто смотрит на отвернувшуюся мать, на Сидни, а потом, по какой-то причине, просто тянет к нему свои маленькие ручки, обхватывая его за шею. Теплая картина, за секунду вызывающая контраст с остальной обстановкой. Ложка сахара, добавленная в очень горькое блюдо. — Дилан, — произносит Ханна, привлекая внимание ребенка, — пойдем, пора спать, — произносит девушка мягко, поднимая ребенка на руки. — Уже поздно, — добавляет она тихо, а мальчик только хмурится, состроив какую-то дурацкую гримасу: — Я не хочу, — произносит он громко, дотрагиваясь до материнской шеи рукой. — Я не хочу спать! Я хочу играть! — Я поиграю с тобой завтра, — в разговор вступает Сидни, стремясь забрать сына на свои руки, но Ханна не позволяет ему сделать этого, намеренно отклоняясь от его рук. — Сейчас нужно поспать. — А ты её не обидишь? — в очередной раз произносит Дилан, прижимаясь к матери и внимательным взглядом всматриваясь в лицо человека напротив, что только медленно кивает головой из стороны в сторону. Здесь и слова-то излишни. Суть видна невооруженным глазом. *** За всё это время, пока девушка укладывала ребенка, который, кстати, совершенно не хотел засыпать, она успела успокоиться. Дилан все время стремился убежать, расспросить про дядечку на кухне и выяснить, почему Сидни так похож на него самого. Ханна хмурилась, но всеми силами увиливала от ответа. В конце концов, сон нежно и так осторожно забрал ребенка в своё царство. Возвращаться на кухню Ханна не хотела. Не могла переварить все то, что услышала, не могла поверить в то, что все эти слова — правда. Она сидела в комнате мальчика ещё с десяток минут после того, как он заснул. Просто смотрела на его умиротворенное выражение лица, на раскиданные по лбу кудряшки и на то, как забавно он разговаривал, переворачиваясь с одного бока на другой. Девушка улыбается, невесомо поправляя легкий плед, коим он был накрыт, и ещё несколько секунд смотрит на него прежде, чем окончательно покинуть комнату. Она любит этого маленького карапуза. Любит больше всего на свете. Любит так же, как любит его отца. И подобные мысли в собственной голове звучали словно приговор. Не хочет выходить к нему. Боится. Боится, что больше не сможет оказывать сопротивление, хотя и не может до конца понять, зачем она вообще делает это. Однако если говорить откровенно, девушка все ещё не верила. Не верила ни в единое его слово, потому что всё это было просто невозможно. Всё то, что происходило вокруг, не могло быть реальностью, скорее, это выглядит как обязательная программа, где Сидни Кросби просто делает вид, что ему не все равно. Просто так нужно. Завтра он забудет. Так же, как это всегда происходит в их отношениях. Но проблема только одна — он ничего не забывал. Даже если думал, что сделал это. На самом деле, мы ведь и сами делаем это постоянно — забываемся, окунаясь в жизнь нами придуманную, строим в своей голове чужие образы и свято верим, что все именно так, как нам представляется. Только реальность и воображение — часто вещи друг друга исключающие. Ровно как и Ханна, для которой Дилан — главное воспоминание. Живое напоминание о том, что она ещё не сошла с ума, что ей есть ради кого жить, и именно это осознание делало её сильнее. Медленно пересекает комнаты, хотя ощущение такое, словно она идет на эшафот. В глубине души надеется, что Сидни плюнул на всё и ушел, закрыв за собой дверь, но, если честно, совершенно в это не верит. Более того, в очередной раз дотрагиваясь до дверной ручки своей рукой, она подсознательно желает, чтобы в той тишине был человек. Потому что этот человек для неё не пустой звук, как бы она не старалась убедить себя в обратном. Только каждая секунда, проведенная в радиусе нескольких метров, способствует пробуждению уснувшей привязанности. Только каждое его слово в её адрес выводит из равновесия. Выводит, потому что небезразлично. Затрагивает за живое, режет без помощи ножа, звенит в ушах и тяжелым грузом ложится на шею. Толкает дверь, кажется, заставая Сидни ровно в таком же положении, в каком и оставила. Забавно. Рукой потирает запястья, чувствуя себя неуютно в собственном доме. Переминается с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. Большие глаза с неверием смотрят на молодого человека, что просто стоит, словно изваяние. Скорее всего, глубоко запутался в собственных мыслях. — Ты закончил? — держится неуверенно, но настолько сильно пытается это скрывать, что Сидни просто широко улыбается, даже не кинув на неё взгляда. Думает. — Или продолжишь на меня орать? — тихо произносит Ханна, разводя руки в стороны, чувствуя некоторую раскованность, выдыхает, начиная переносить грязную посуду в раковину. Хочет занять руки, потому что не знает, куда их девать. Сидни просто стоит, и он начинает пугать девушку перепадами своего настроения. — Не закончил, — а голос все тот же: ровный, немного пугающий, но уже не такой холодный, как был до этого. Эмоции отступали, а, может быть, за все это время он просто успел их унять. Ханна оглядывается, но видимых повреждений вокруг себя не замечает. — Ну, и что дальше? — произносит девушка, чувствуя, как голос то и дело становится тише. Атмосфера меняется, и Ханна это чувствует. Дышать все ещё тяжело, но только уже не от страха, текущего по венам. Сидни всё ещё напряжен, но уже не от желания поубивать всех, кто только встретится ему на пути. Ханна останавливается у раковины, не смотря на него. Не знает, как реагировать. Устала бороться. И уже точно знает, что игра проиграна. — Зачем ты пришел? — спрашивает, но боится услышать ответ. Вслушивается в тиканье часов, что в очередной раз раздражают своей безупречной работой. Раз-два-три, а такое чувство, словно несколько дятлов сидят прямо в её голове и клюют и без того совершающий ненормальные вещи мозг. — Ты здесь, — произносит уверенно, в очередной раз оказываясь перед Ханной, и в какой-то момент ей кажется, что это абсолютно привычная позиция для их разговоров. Странная усмешка скользит по его лицу, и девушка не может более делать ничего, кроме как смотреть на неё. Чувствует слишком много от того, насколько он близко, и к несчастью не может разобрать, какие конкретно чувства её одолевают. Его тон какой-то… издевательский. Такой, который присущ подростку, что пытается казаться важным, задавливая слабых. Такой, что вызывает ярость, а, может быть, даже чертову ненависть, — Дилан здесь. Здесь все, что мне нужно, — усмехается, и именно в этот момент Ханна понимает, что она чувствует. Чертову ненависть, перемешанную с любовью. И именно сейчас, именно от этих простых слов, весь лед, за пять лет образовавшийся в душе, тает, вновь уступая место цветущей зелени. Самые большие изменения, самые важные слова, в смысле которых можно разглядеть намного больше, чем в звучании, никогда не приходят тогда, когда их ждут, но они всегда приходят именно тогда, когда они более всего нужны. Правда в такие изменения Ханна не верит. Думает, что они происходят только потому, что молодой человек чувствует себя виноватым. Вина ведь всегда, как известно, толкает на любые поступки, способные исправить положение. Поднимает взгляд на Сидни, всматриваясь в его потемневшие глаза, и чувствует, как все слова, которые она хочет ему сказать, разбиваются в глубине души так же, как волны разбиваются об знаменитые норвежские фьорды. Чувствует чужие холодные ладони, в очередной раз коснувшиеся её запястий, чувствует этот перехватывающий дыхание взгляд и просто ждет того, что будет. Не сопротивляется, совершенно неосознанно приоткрывая губы. Дышать нечем. Любой вдох приносит боль в груди. И девушке совсем небезосновательно кажется, что она чувствует, как сердце ударяется об ребра, стремясь разорвать их к чертовой матери. Она смотрит вперед, неверующе качая головой. От переизбытка эмоций кружится голова, земля уходит из-под ног, а общее ощущение такое, словно вокруг то и дело взрываются шаровые молнии. Она на краю обрыва. Смотрит вниз и не видит дна. Кидает в глубину маленький камешек, ощущая жуткое желание спрыгнуть вслед за ним. — Разве у тебя нет очередной девушки-модели, которая вновь ждёт тебя дома? — произносит тихо, едва слышно, но достаточно для того, чтобы Сидни привычно усмехнулся. Чувствует её дыхание. Не отпускает её руки даже тогда, когда девушка пытается вырваться. Возможно, завтра на её запястьях проступят фиолетовые следы от его рук, но это, если честно, было последним, о чем они оба думали. Возможно, этот факт даже вызвал капельку самодовольства в его душе. Потому что это все ещё его Ханна, и то маленького черноволосое чудо прямое этому подтверждение. Девушка говорит ещё что-то, но её уже не слушают. Сидни смотрит, но не видит, а потом просто затыкает её единственно-возможным способом, которым он готов усмирять её целую вечность. Целует, резко накрывая её губы своими. Целует осторожно, словно боясь, что его сейчас оттолкнут, подсознательно он даже ждет этого, но прекрасно понимает, что она просто не сможет. Никогда не сможет ему противиться. Ведь молодой человек знает, точно уверен, что она все ещё чувствует то же самое, что чувствует он сам. Некоторые вещи остаются неизменными сквозь время, и их нельзя задушить так просто. В этом поцелуе хотелось раствориться. Словно в какой-то компьютерной игре, хотелось сохраниться на этом месте, запечатывая все эмоции. А их слишком много. Ужасно много на одного человека. Целует долго, так, словно целует впервые, так, словно они давние любовники, которые давно ждали встречи. Девушка улыбается, начиная отвечать, и Сидни довольно усмехается, воспринимая этот её жест как зеленый свет. Улыбается сквозь поцелуй, отпуская её ладони и перемещая их на собственную грудь, словно не предлагая, а заставляя к себе прикоснуться. Девушка усмехается, невесомо проводя по его коже сквозь плотную ткань футболки, и нервно сжимает её, когда очередные движения Сидни срывают с её губ невесомый стон, так приятно ласкающий его слух. Воздух пропитан эйфорией: едва заметной, но такой нужной, распространяющейся по венам, словно наркотик, вызывающий привыкание. И они уже были от него зависимы. Давно. Надолго. Неизлечимо. Воздуха в легких нет абсолютно, и Ханна легко отстраняется от молодого человека, тяжело дышит, но не может вырваться из его хватки, захлопнувшейся в районе талии. Не успевает понять, насколько он близко, буквально ощущая тепло чужого тела через одежду. И эта близость пьянит. Заставляет упиваться и растворятся в тепле его рук, так нужно удерживающих её на ногах. Хочет что-то сказать, но не может формулировать предложения. Хочет сделать глубокий вдох, но задыхается. — Знаешь, — тихо произносит Сидни, находящийся так близко, что девушка видит, как легко подрагивают его темные ресницы. Глаза черные, как смоль, дыхание тяжелое, но это не мешает ему нормально выражать свои мысли. Девушка слушает и будет слушать, потому что это единственное, что она может себе позволить, — я пропустил рождение первого ребенка, но второго уже ни за что не пропущу, — произносит угрожающе, но только от его хриплого голоса у девушки все внутренности переворачиваются, связываясь в один тугой комок. Внизу живота зарождается тепло, но Ханна не была бы собой, если бы не попробовала создать иллюзию борьбы: — С чего ты взял, что у тебя будет вторая попытка? — сама не понимает, как может говорить что-то в подобном положении, но делает это, смотря в ему прямо в глаза. Видит озорных чертят, что в очередной раз плескаются в них, и неосознанно первая тянется к его губам, тогда как молодой человек успевает бросить привычное, наглое, но такое нужное: — Я тебя не спрашивал, — он утверждал, и после этого в очередной раз происходит взрыв. Губы касаются губ, и в этот поцелуй, кажется, вложена вся боль и вся горечь их отношений. Слишком много эмоций, в которых можно захлебнуться, слишком много чувств, в которых можно утонуть. И они тонут. Живут моментом, и даже не собираются всплывать на свет. Ханна чувствует, как широкая ладонь мягко очерчивает изгибы её собственного тела, скрытого под домашней растянутой футболкой и короткими шортами, чувствует, как в какой-то неясный момент Сидни сдергивает резинку, удерживающую её волосы в забранном состоянии, и не может описать словами, какую эйфорию она испытывает от всего того, что происходит. Может быть, неправильно, но так нужно. Сердце пропускает удары, тело чувствует себя в состоянии невесомости, и Ханна не успевает ухватить тот момент, когда она вновь оказалась прижата к стене, чья поверхность неприятно холодит спину. Больно, но даже не думает об это. Чужие губы исследуют каждый миллиметр тела, маленькие ладони зарываются в темную шевелюру, словно в отместку за эту боль, оттягивают чужие мягкие волосы. И если пару секунд назад девушка стояла на краю пропасти, не зная, куда ей податься, то теперь она чувствует, как резко срывается вниз. Только вот… Знаете, падая можно взлететь, и сейчас Ханна делает именно это. Она не боится этого свободного падения. Она наслаждается им. Слишком хорошо сейчас. Слишком нереально, и от этих ощущений перехватывает дух. Такое чувство, будто каждое движение, каждое прикосновение уже давно доведено до автоматизма, отрепетировано и отработано несколько раз. Они — словно идеальные детали одного работающего механизма. Идеально подходящие, невероятно схожие и знающие друг друга лучше, чем самих себя. Ханне кажется, что его руки и его губы — абсолютно везде. Терзают ключицы, проводят мокрую дорожку от шеи до линии плеча, целуют в уголок едва скользнувшей улыбки и уносят в другое измерение просто от осознания того, что это все происходит сейчас. Ведь ничего не засыпает навечно. Тянется к полам его футболки, мысленно радуясь, что в кой-то веки она избавляет его от одежды первая. Улыбается, опустив взгляд вниз, и не понимает, в какой момент ватные ноги лишаются опоры: её в очередной раз поднимают, заставляя обхватить торс своими ногами. Целует и чувствует себя так сладко и так хорошо, как, может быть, никогда в жизни себя не чувствовала. Касается руками скул, проводит по плечам, рукам, исследует выступающие на них вены, практически маниакально очерчивая их. Вдыхает аромат его одеколона и легко, словно боязливо, касается рукой до мышц пресса, проводя по ним своей маленькой ладонью. Ловит его судорожные вздохи своими губами и именно в этот момент понимает, насколько этот человек ей важен. Сидни в очередной раз проводит по всем изгибам маленького миниатюрного тела, срывая тихие стоны, и продолжает, переходя поцелуями на шею и ключицу. Куда угодно, куда он только может дотянуться в этом положении. Оставляет свои отметины на белоснежной коже, стараясь не давать ей никаких поводов считать, что у него не может быть второй попытки. Хотя Ханна уже не собиралась считать иначе. Безоговорочная капитуляция. И шансов на спасение не было изначально. Она слишком сильно любит, и против этого уже ничего не попишешь. Мир крутится по-особенному, и сегодня Ханна точно не будет жалеть о том, что делает, потому что все это — именно то, чего ей так не хватало. То, чего она себя самовольно лишала. А ведь рано или поздно жизнь все одно расставит все на свои места. Наверное, именно поэтому Ханна с жаром шепчет одно единственное имя, такое сладкое и приятное на вкус. Одно единственное имя, которое в какой-то момент времени значило для неё абсолютно все и продолжает делать это до сих пор. Одно единственное имя, которое она будет произносить постоянно — уж об этом-то Сидни позаботится. Потому что все возвращается на свои места. Возможно, есть в этом мире что-то сильнее обстоятельств и то, что эти обстоятельства способно преодолевать. Наверное, ничего особенного сейчас не происходит, но… выйди молодые люди на улицу этим вечером, они бы наверняка сказали, что звезды стали светить ярче, и это вовсе необязательно было бы правдой, просто у счастливых людей другое восприятие мира. И сегодня она точно не сбежит.