there was not anything to hold on to though

— Я знал, что ты придёшь, — неожиданно нарушает тишину Изуку. Иида покинул их общую целую неделю палату несколько часов назад; над ним хорошо поработала Исцеляющая Девочка, и необходимости ни в нахождении в больнице, ни в постельном режиме больше не было. Тодороки отказался подписывать выписку; Тодороки сделал это втихаря и с минимальным шумом; Мидория же хотел рвать на себе волосы из-за того, что втянул Шото в эту историю и теперь он не идёт быстро на поправку. Он почти сожрал себя за это, но когда выписался Иида, он доел последние косточки. Он виноват. Да, ему нужна была помощь, но ему стоило набрать кого-нибудь из про-героев, а не вкидывать координаты всем подряд, отлично зная, что, не глядя на то, что они немного повздорили (взорвали стадион и чуть не убили друг друга), Шото обязательно придёт. — Я знал, что ты придёшь, — опять повторяет Изуку, но уже многим тише. Его организм решает, что его глаза слишком сухие, и их срочно нужно смочить слезами. Именно так, никак иначе. — Я не должен был втягивать тебя в это, не после того, что случилось во время спор... Мидория дёргается, когда раздаётся резкий звук — Тодороки подорвался с койки, и лицо его обещает начало битвы на словах. С телефонами было проще; не зная имён друг друга было проще; не существуя в одной плоскости пространства-времени было проще. Сейчас — сейчас, когда они знакомы уже год, за который они успели подружиться, поцеловаться миллион раз, начать встречаться и поругаться, не используя слов — тяжело. Тодороки хочет материться, но у него не поворачивается язык. Он смотрит и видит лишь разбитого Изуку. Разбитого полностью по его вине — если бы он был не таким, каким он был всего каких-то несколько недель назад, Мидория бы сейчас был занят другими вещами. Мидория закрывает глаза и резко распахивает их снова — атмосфера во всей комнате меняется; Тодороки передёргивает. Мидория устрашающий, когда хочет таким казаться. Но он не двигается с места: всё ещё лежит на взбитых подушках полусидя, он поднимает только взгляд и решительно продолжает: — Не после того, что случилось на спортивном фестивале. Я должен был подумать о том, что это было бы тяжело для нас обоих хотя бы в... Хотя бы в, — несмотря на то, что он полон решительности, он всё равно не может найти правильные слова, из-за чего запинается. Тодороки присаживается на край его кровати. Возможно, ему не стоило этого делать, но он сделал. Всё. Если они оба будут дураками, то они не разберутся с этим. Момент настал. Им обоим нужно поработать. Но больше всего — Тодороки. Он пытается в голове проиграть, что мог бы сказать или что нужно сказать, но в голове раздаётся лишь "спортивного фестиваля" надломленным голосом Изуку. Боже. Тодороки максимально мастерски всё разломал. — Хотя бы в эмоциональном плане, — заканчивает он почти шёпотом. — Мне стоило подумать, что Пятно может оказаться куда сильнее, чем три школьника, которые с собой-то разобраться не могут, которым точно не до сражений со злодеями и точно не до... — Мидория, — он снова делает это. Он мешает ему высказываться. Он мешает ему донести до себя, Тодороки, свою мысль, которую он точно не придумал только сейчас, которую он наверняка долго разжёвывал у себя в голове. Но если он не скажет сейчас, если не сможет заставить себя произнести всё в этой комнате, во время этого диалога, он точно пойдёт работать в Макдональдс. Ему нечего будет ловить среди героев. Мидория точно станет выдающимся героем. И Тодороки хотелось бы стоять с ним рядом. Защищать каждое из его плеч, не давать никому подобраться к его спине. Если его роль ограничится существованием цепной псины — плевать. — Я... — он громко сглатывает. — Да, я снова не слышу тебя и не даю тебе попытаться донести что-то до меня, — его горло сипит. Оно должно так делать? Он втягивает воздух в лёгкие со свистом, и, наверное, со стороны кажется, что он сейчас переживает паническую атаку. — Но на спортивном фестивале я услышал тебя, — почти кричит он. Боже, как тяжело излагать свои чувства, когда нет времени их толком обдумать и связать в предложения. — Ты так часто пытался донести до меня то, что резко упало мне на голову благодаря тебе, — Мидория пристально смотрит в его лоб. Он просто не может заставить себя смотреть ему в глаза. — Я просто игнорировал это, принимал за данность, был... Думал, что так будет всегда — что в ситуации, если мне нужна будет какая-либо идея, ты будешь рядом и сообщишь мне это. Мидория не моргает. Мидории так много было чего сказать, так много, куда можно было ткнуть пальцем и заорать "неправильно, неверно, передумай", но он впервые слышит отголоски своих мыслей от Тодороки. Да, им было весело. Да, Мидория предложил ему встречаться в начале учебного года. Но они оба были слепы и глухи друг к другу. И когда Мидории пришлось столкнуться с ситуацией Тодороки лицом к лицу, не в тексте, не где-то далеко, где его не касалось это напрямую, он понял, что все предыдущие его слова были неверными. Просто не те слова, не те ситуации. Сколько раз Мидория пытался донести до него, Тодороки, что ему не стоит оборачиваться на отца? Что он отдельная личность, индивидуальность со своими заскоками, мыслями и чувствами. Как часто он делал это, сам того не осознавая? — Я игнорировал каждое твоё слово, слова, которые должны были заставить меня переосмыслить хоть что-то в своей жизни, — Тодороки кажется, что он падает, хоть он и сидит на месте. Мидория поджимает к себе колени. — Но тогда... Тогда, когда ты кричал эти слова с полностью пустой головой, которая была занята лишь сражением и победой в нём, я вдруг понял. — Тодороки... — хотел было начать Мидория, но тот его обрывает. Если он не сможет, то всё провалится. — Нет, — отрицательно качает головой. — Нет. Нет-нет, не сейчас, — проглатывая слоги, продолжает Тодороки. Мидория быстро садится рядом с ним и кладёт руку поверх его колена. Да, думать стало сразу же легче. Мидория не отвернётся. Мидория не отворачивался от него всё это время, и если он выложит всё так, как оно есть, он не оставит его. Он останется хотя бы другом. Тодороки сжигал свечки и за это. Шото тепло смотрит на чужую руку, и ему становится легче. Намного. Он спокойно выдыхает, прикрывает глаза и ещё раз прокручивает всё в голове. Изуку ясно дал понять, что его никто не торопит и у него есть время, чтобы собрать буквы в слова. Он справится. — Я люблю тебя, — спокойно говорит Тодороки и переводит взгляд на Изуку. Изуку кивает, показывает, что понимает, что это не всё. — "Я люблю его", вот что я думал всё это время, но эта фраза прямо сейчас имеет другой смысл. Я люблю, — запинается Шото, — сейчас я понимаю, что в эту секунду, когда я смотрю на тебя и когда ты сидишь рядом со мной, я понимаю, что сейчас люблю тебя правильно. — Мне понадобилось время, чтобы всё обдумать, — он опускает взгляд в пол. — И ситуацию с отцом, и с матерью, и с... С тобой тоже, потому что я был грёбаным эгоистом, который и понятия не имел, как любовь должна работать. Мидория опускает голову ему на плечо и приобнимает его одной рукой со спины. Тодороки никогда не сможет отплатить за всё, что делает Мидория, даже если будет стараться слишком сильно — у него попросту не получится отплатить за всё то, что тот делает: за его слова, за улыбки, за касания. Мидория делает так много, половину из которого делает неосознанно, и это так волшебно. Тодороки хочет плакать так сильно оттого, что он посмел сделать этому человеку больно. — Думал, что это как перетягивание каната: ты решаешь мои проблемы, я решаю твои, ты поддерживаешь меня, я тебя, и так до бесконечности, — он утыкается подбородком в затылок Изуку. От Мидории всё ещё слабо пахнет жвачным шампунем, еле уловимо; не после недели в больнице с непахнущими принадлежностями для ванны. Он делает вдох. — Я постоянно позволял канату уходить в твою сторону, не прилагая ни капли усилий, полагая, что так и должно быть, — за окном бежит жизнь. Жизнь, которую они должны защищать любой ценой. — Я любил то, как с тобой уютно и как ты оперировал словами, потому что ты всегда находил что сказать, даже если и говорил, что ты не можешь найти слов. Это было удобно — и я влюбился в это удобство. — Тодороки-кун, — ударяется об его уверенность. — Я был не лучше; позволь мне произнести это, пожалуйста! — говорит он громче, чем было бы нужно. — Я сам предпочитал больше брать, чем отдавать, да вспомни хотя бы ситуацию с поступлением сюда. Мы оба были... Придурками, раз уж мы говорим честно. Но мы сделали ошибку, увидели её и теперь исправляем, — он отрывается от плеча и поднимает лицо к чужому. — Мы ведь исправляем? — звучит с такой бешеной надеждой, что у Тодороки волосы на затылке встают дыбом. — Познакомимся заново? — Мидория на это лишь хихикает. — Я Тодороки Шото, который осознал все свои ошибки и говорит тебе, что любит тебя — тебя, а не то чувство уюта и удобное положение рядом с тобой. Пожалуйста, — возможно, Мидория впервые слышит, как Тодороки произносит это слово вслух. Кажется, апокалипсис скоро явится за ними, — прими мои чувства. — Могу ли я, Мидория Изуку, любящий тебя целиком и полностью, — он глубоко вздыхает, — предложить тебе встречаться ещё раз? — Мы разве расставались? — лицо Тодороки вытягивается, будто он и не мог подумать об этом. — Эй, — Мидория толкает его кулаком в здоровое плечо. Было бы неловко испортить подобный момент невнимательностью. — Мы теперь новые люди, — он лучезарно улыбается. Тодороки хочет растаять под этой улыбкой. Это лучшее, что он видел во всей своей чёртовой жизни, и это осознание вдруг накрывает его с головой. Тодороки уважительно склоняет голову чуть вниз. Он не может думать о чём-то другом, одна его улыбка занимает весь его разум, и это тяжело, пытаться что-то сказать в этот момент, когда он осознаёт, насколько всепоглащающа его любовь. — Зови меня по имени, — он делает паузу на секунду. — Изуку. — Это значит "да"? — Изуку смущённо сжимается и выглядит очень даже воодушевлённым. Эти романтические вещи никогда не будут оставлять его равнодушным, сейчас он хотя бы больше не визжит от восторга или смущения. — Шото? — и вдруг он срывается на бормотание: — Боже, я назвал его по имени, пора планировать свадьбу и придумывать имена нашим детя— — Старатель, к слову, возлагает огромные надежды на наших с тобой детей, — Мидория смотрит на него как на идиота. — Это были его слова, когда он узнал о том, что мы встречаемся. — Но у нас... — Это же Старатель, он не очень умный, — со знающим лицом важно кивает Тодороки. И сжимает Мидорию в объятиях. — Ты ведь не против, если я переименую тебя из солнца в Изуку? — Я... — вау. Ему нечего сказать. Он записан у Тодороки как солнце? Боже. Мой. — Ты не заставишь меня переименовать тебя, Холодильник-кун, — с серьёзным лицом выдаёт Мидория, тыкая пальцем в открытые рёбра. Тык выходит таким скользким, что Тодороки среагировал на него как на щекотку. Дёргаясь. — Ой-ой, я сделал тебе больно, извини, прости! Тодороки лишь прижимает его крепче. Он такое глупое солнце. — Ты сделал меня как минимум самым счастливым идиотом на планете, — и это значит куда больше для него, чем его слова могли бы показать. — Ты приклеишь на холодильник стикеры с сердечками, когда вернёшься домой? — Мидория точно приклеит кучу стикеров с сердечками на Шото, пока тот будет спать. Вот это будет сюрприз. — Но я не смогу приклеить тебя на холодильник, — Тодороки хмурится. — О, ты можешь попробовать приклеить меня на какую-нибудь другую вертикальную поверхность, — и только после того, как он договаривает последнее слово, он осознаёт смысл этой фразы. И жутко краснеет. — Приму это за разрешение приклеивать тебя и к горизонтальным тоже, — и Тодороки, просунув одну руку под чужие колени, переворачивает Мидорию на кровать, и наваливается сверху, утыкаясь носом в чужую шею. Мидория обнимает его со всеми теми чувствами, что горят в нём. — Я тебя люблю, — и Изуку клюёт его в щёку. Тодороки точно сейчас растечётся в розовую лужицу, которую потом не получится собрать лишь потому, что в этом мире существует Мидория Изуку, который слишком сладкий и прекрасный для этой вселенной. — Да, — Мидория с вопросом смотрит на него. — Да, — повторяет он снова. — Давай встречаться заново. Мидория лишь счастливо смеётся.