Ты не понял, он мой омега!

      С каждой затяжкой время тянется еще медленнее. Сгустки дыма наполняют комнату, заставляя погрузится в нирвану этой мерзкой жизни. Хосок более не может уже найти себя в чем-то другом, кроме как убивать свой организм травой, которая хотя бы на мгновение, но заставляет его забыться. Точнее наоборот, вспомнить все и забыться о настоящем, как будто прошлое — нынешнее, а последствия одиночества и не наступили. Все было настолько волшебно, словно им больше никто не нужен вовсе, сутками напролет проводя время вместе на маленькой съемной квартире, подавая порокам. Тогда для Чона все было не просто словами, а имело смысл. Его смысл был в существовании ради него.       А ведь все начиналось так нелепо, еще будучи трудным подростком, что некогда связался с плохой компанией, Хосок просто прислуживал более старшим поколениям, наивно полагая, что таким способом станет старше. Глупый. Проникая в чужой дом по пожарной лестнице через открытое окно на втором этаже, как и велели старшие, старался делать все более тихо, чтобы не разбудить сына хозяина. Хосок ведь прекрасно знал, что если влипнет, то ему уже никто не поможет, но даже это не помешало ему встрять в историю. Шагая тихо через гостиную, лишь одно упустил из виду — у мелкого собака есть, которая конечно же стала подавать тревожный лай маленькому хозяину. Юноша, будучи в совершенно испуганном состоянии стал отмахиваться от зверя подушкой, вскакивая на диван и громко крича, пока все же свет в гостиной не включил потрепанный ото сна мальчуган лет шестнадцати. Быстро моргая глазами, пытался проснуться, смотря на Хосока, что и до того испуган не меньше, чуть ли не спрятавшись, как страус, в свою черную кожаную куртку, лишь бы не увидели лица.       — Глупо было лезть через окно, если ты не знаешь, к кому ты это делаешь. Прежде чем что-то воровать, нужно узнать о семье, их членах, наличии горничной и собаки, — спокойно произносит мальчик, медленно двигаясь в сторону источника шума в виде собаки, которую за ошейник все же стал оттягивать, приговаривая, чтобы та успокоилась. Воришка так и сидел на спинке дивана, держась за нее руками. Стыдно до безумия, пойман в чужом доме сопляком с собакой. Это на год условки или же три месяца лишения уж точно, плюс в его крови наркоты больше, чем в одном пакете травы, так что это еще года два. Влип, испортил себе жизнь, стал уголовником, называйте это как хотите, но у Хосока лишь одно на уме — неудачник.       — И не боишься разговаривать с вором? Я ведь могу и убить тебя, — но младший лишь смеется.       — У тебя на лице написано, что ты ничего сделать не сможешь. И ты серьезно подумал, что меня одного оставят в доме? Малейший мой писк — ты покойник, так что в твоих же интересах сказать, кто тебя подослал? — мальчишка знал, что тот попытается проникнуть внутрь, вернее, не именно этого парня ждал, а вора, что был готов за товар отца даже на кражу пойти. Не впервой ловить в своей гостиной кого-то столь умного, что не подозревает в открытом окне угрозу. Он вообще привык, что его отца интересует только торговля запрещенкой и секс, сына опекает только в том случае, если ему нужна омежья поддержка семьи, где уже все давно прогнило изнутри. Вообще, парень жалел, что родился омегой, потому что в свои шестнадцать не раз подвергался домогательству влиятельных друзей отца, слава Господу, что у него еще есть честь и достоинство, не продавать сына, а закопать в могилу тех, кто распускает руки.       Хосок долго мялся, пытаясь осознать — сдать своих или промолчать ради своей же шкуры. И хотя особым трусом он не был, но что-то заставляло в его взгляде вздрогнуть. Такой мелкий, но уже весьма подкован и властен. Эти темные глаза, пухлые и невообразимо манящие губы, тонкие запястья и маленькие пальчики, что держат за ошейник агрессивную собаку, которая явно потрепала Хосока за ногу, судя по жжению, и весьма приятный омежий аромат. Старшему показалось, что тот такой же папинькин сынок, что без разбора насылает проклятия и смерти, но и без поддержки отца не совсем беззащитный юноша, что уже выглядит взрослым. Что-то в тот день заставило его стать предателем, спасая свою шкуру. То ли наваждение или же просто желание сотрудничать со своим же «капканом» было интересней и сам не знает, почему. Но тем не менее, так началась их история. Сдавая с потрохами всех, стоять возле отца парня, что уже так легко облокачивался об отцов стол, внимательно изучая вора, который понимал свое безвыходное положение — унижение не из приятных. Но сидеть не хотелось, да и после тот лишь посмеялся. Грозный мужчина, что внушал лишь страх просто смеялся.       — И ты серьезно думаешь, что ты был инициатором? — и Хосок впал в ступор. — Того, что тебе нужно было в этом доме и в помине не было, просто пустил слух по своим каналам, а вот поймать шакала твоими руками, пока ты их сдаешь, боясь за свою жизнь, в мои планы еще как входило. Вы пешки, с помощью которых мы играем в свои игры, так что выбирай, быть под моим началом или у того, кто вечно совершает ошибки.       Чувство пользования тобой. Как Хосок был глуп тогда в юношестве. Это сейчас он знает, с кем общается и кому верен, а тогда все, что его волновало, находилось лишь в маленьком пакете, а после заворачивалось в трубочку маленькими пальчиками, что так развратно потом проводили по губам, оставляя жжение после себя. Он увидел в воре нечто большее, что не могла показать оболочка его грязного и бренного тела. Как странно, но ведь лежать головой на его коленях Хосоку нравилось больше всего, не смотря на то, что было непозволительно. Как это странно, но сын хозяина, который все же пригрел Хосока и научил его многому, видя в омеге потенциал, стал его личным сортом. Старший не думал о том, что получает свою дозу, ему было важно то, кто ее дает. Все изменилось тогда, когда странная симпатия стала перерастать во влюбленность, ту самую, запрещенную.       Это был обычный весенний фестиваль. Темнело и город наполнялся красками огней и людьми, что ожидают ночных фейерверков. Хосок как всегда был с ним, потому что защищать омегу было его работой. А ведь когда-то угрожал убить его при встрече, сейчас же готов закрыть от любой угрозы, даже самом сдохнуть, лишь бы тот улыбался дольше. А ему было важно лишь то, что рядом с ним его хранитель. Со временем зависимость меняла направление, Хосок все меньше садился на что-то тяжелое, предпочитая ласку человеческую, более теплую и ценную. Тот умел нежно проникать пальцами в волосы, нежно касаясь губами кожи хосоковой руки. Но не больше. А ему ведь хотелось этого, стать более значимым. Для многих такая любовь покажется странной, по крайней мере в доме, где в сексе всегда ценилось противоположность полов, они с Хосоком были белыми воронами. Делая лишь единственный снимок на фоне дерева из розовых огоньков, что служило своеобразной сакурой, они долго гуляли по мостовой в ожидании ночных фейерверков.       В тот день их история продолжила существование в более интимном смысле. В другой форме. Он ждал именно этого мгновения, когда небо окрасится огнями салютов, чтобы просто погрузить Хосока в безмятежность сладкого и страстного поцелуя. Отложить в памяти невероятную романтику, сладость привкуса конфет, что так любил младший омега. Раньше Хосок любил запрещенные наркотики, теперь запрещенного сына своего босса. Как же он низко падает, но и поделать с собой ничего не может, притягивая того лишь сильнее, углубляя поцелуй, сплетая нежно языки. Он попробовал все, что было нельзя. Но при этом стал совершенно другим, не собой. Та ночь и поцелуй переросли в невероятно чувственную и жаркую ночь. Хосок и не помнил, когда вообще в последний раз занимался таким вот сексом, пока у своего партнера все же был первым.       — Твоему отцу это не понравится.       — Но понравится мне.       Хосок навсегда запомнил эту фразу, что отключила сознание в голове. Под дымку не выкуренной сигареты, он уже касался губами нежной кожи. То тело, что было запрещено, сейчас изгибалось с тихим стоном под его ласками. Эти маленькие пальчики так нежно вели по спине все ниже и ниже, вниз по лопаткам к пояснице. И пускай они оба омеги, но это не мешало быть такими же чувственными во время секса. Кто сказал, что дополнять друг друга может только альфа и омега? Бред, так казалось им обоим. Или просто лишь Хосоку. За время их жизни вместе, их нескончаемых поцелуев, они оба изменились. Он стал взрослеть под напором чужой любви, а Хосок все больше становился мужчиной, что мог направлять юного господина. Узнавая друг друга из тысячи, это не мешало им постоянно расставаться на время, пока тот все больше заменял место своего отца. Чон не мог винить омегу в том, что становился узником семейного дела. Лишь покорно двигался следом, защищая и оберегая при всех, и сладко имея на столе вне чужих глаз. Как ему казалось — по любви. Знал бы он, что все рухнет в одночасье. Когда папочкин сынок, сидя за столом своего отца, что скончался на днях, вдруг выдаст:       — Мне нужен муж, — сначала Хосок и не понять не мог, к чему тот клонит. Немного алея, ведь только юноша знал о младшем все. Но к большому сожалению, не все. Та тьма, что поселилась в душе него, когда старший не заметил ее появления? — Он сын одного крупного бизнесмена. Познакомился с ним на днях. Но Хо, мне нужна твоя помощь, один я не справлюсь, — и Чон замирает. Но не говорит и слова против. Просто следует за тем, кого любит, ненавидя. Внутренняя давка стала невыносима, но на лице лишь улыбка тому, кто предал. Что-то настолько запрещенное стало недосягаемым, сирень все больше тонул в своей боли и вновь употребляя какую-то дрянь, уже спаивая альфу на вечеринке. Тот был нужен ему, чтобы достигнуть более высоких целей. Думая лишь о том, как бы просто не закопать этого сопляка, чтобы даже и рукой не тронул то, что принадлежит Чону, юноша потерял себя. Тот долго что-то мямлил, что ему нужно домой к своему, но и придавать этому значения Хосок не смел в тот день, лишь просто спаивал мелкого соджу до такого состояния, что после его в комнату отеля пришлось тащить самому.       — Чимин, да он же еще ребенок, зачем ты с ним так? — тихо спрашивает парень, кидая на холодную кровать отеля юношу, что сладко мямлил про себя чье-то имя, пока Пак уже не мог держать себя в руках, толкая Хосока в грудь своими маленькими пальчиками к выходу. Старший не мог понять, когда потерял своего омегу, что любил лишь его. Пока они выпивали, Чон ведь прекрасно выслушивал рассказ о том, что мальчишка влюблен, у него есть тот, ради кого юноша живет, а сейчас сирень просто берет и своими руками ломает свое и его будущее, снова прогибаясь под кем-то. Насколько же надо быть жалким, чтобы так поступать?       — Ты не можешь понять меня сейчас, Хо. Он мой истинный, но хуже всего то, что он — сын того, чьи деньги мне позарез нужны, — спокойно говорит Пак, смотря своим коронным взглядом всевластия, выставляя за дверь того, кто мог вызывать в душе безумие, но сейчас не было возможности идти на поводу у своих чувств. Отец перед смертью ему сказал, что, либо Чимин потеряет все, оставаясь с мелким вором, либо получит все и даже больше. Выбор сделан и дороги обратно нет. — Ну что же, посмотрим, на что способен мой истинный.       Хосок же просто выбежал из отеля, не в силах больше сдержаться. Сделал нервную затяжку, кашляя от резкой огромной дозы. Что-то кричал и топал ногами, но плакать он не собирался — он же мужчина в конце концов. Он следует, а не приказывает, но зверское чувство заброшенности разрывает пополам. Загубил себя, сейчас губит еще кого-то, просто потому, что путал счастье с пользованием. Ударяя себя трясущимися ладонями по щекам, пытается прийти в норму. Нужно вернуться и не позволить тому совершить ошибку, но не может. Не смотря на себя, желает счастья Чимину, даже если им является не сам. И что-то в тот момент разрывает их историю. Юноша больше не отвечает на звонки Пака, на смс, вообще не реагирует на жизнь, делая лишь смертельные затяжки и по долгу смотря на фотографию, где они вдвоем, а сзади миллионы огней их фальшивой сакуры.       В последний раз омега видел возлюбленно-ненавистного лишь в больнице, когда открыл глаза после отключки. Тот сжимал его руку, смотря своими властными глазами, полными слез. Хосок прошлой ночью явно перестарался.       — Сейчас поставили капельницу. Ты зачем так много употребил? — тот все равно волновался потерять того, кого привык видеть рядом. Тот, кто был первым, но не последним. Чимин и сам ощущает себя той еще сукой, которая портит чужие судьбы, но выбор сделан. Легко поглаживая своими пальчиками волосы Хосока, видит в этом потерянном взгляде ненависть. — Прости, что заставил это сделать, просто пойми, нам это надо.       — Исчезни, — лишь хрипит Хосок, стараясь вырвать ватную руку из теплой хватки. Он отворачивает голову, а сам думает, как бы не сломаться перед младшим. Нам, это кому? Хосоку это не нужно было, его променяли на деньги сопляка, что и вовсе нихера не вспомнит то, что якобы натворил самостоятельно. И во всем виноват лишь Чон. На удивление, сирени стал ненавистен шоколад после этого. Как и кофе с вишней, которым несло от того мелкого. Так сначала показалось старшему, что было весьма странно вначале в баре. Только потом, когда столкнулся с тем в кафе, таким убитым и потерянным, аромата кофе, понял, что вишня была лишь последствие аромата его омеги, который явно не обрадовался тому, что утром тот вернулся кофейно-шоколадным. Обо всем этом Хосок вспомнил сразу, когда увидел Тэхёна, вернее, ощутил эту едкую вишню, присев рядом перед парой. Как судьба жестока, но Чоном двигало в тот день желание помочь другу, когда по просьбе Юнги решил сблизиться с тем, чтобы не подпускать к истинному. Ощущал себя как мразь, когда улыбался омеге, а сам вспоминал, что своими руками разрушил его счастье. Разрушал себя сам, когда видел Чимина в компании альфы, что так «беспалевно» смотрел на вишневого, что теперь смотрит на мятного. Чон Хосок и правда видел сериал с участием Тэхёна, только вот в нем сам же и являлся антигероем. Тогда-то и понял, что лучше уж Киму остаться с Мином, потому что Чимин был способен на многое, если Чонгука вдруг кто-то другой попытается забрать себе. Шоколадный желал «подружиться» с вишневым по своим личным причинам, Хосок ведь это понимает, точнее, просто Пака знает.       Он знал, что будет действовать против правил, поэтому и кидает на стол к спящему после пар альфе аромата кофе на стол ту фотку, где когда-то оба омеги были счастливы, сея сомнения в душе Чонгука. Тот и знать не знает, откуда они друг друга знают, но припоминает сирень, что споила его в ту ночь, поэтому единственным вопросом остается лишь «Чимин, откуда ты его знаешь?», пока тот злостно рассматривает снимок, хлопая глазами альфе, что выскакивает из комнаты, хватая куртку и идет к Юнги, который, как оказалось даже в воскресенье торчит в студии. Чонгук не дурак, прекрасно понимает, что все не с проста, вот только что же именно Чимин скрывал и осознать не мог. — Лучше бы ты тогда сдох, Хосок! — кричит Пак, находясь в кабинете, злостно стуча кулаками по столу. В ту ночь передозировки сам же вытянул Чона, потому что дал слабину, не мог убить того, кто ему был дорог, а теперь тот решил играть не по правилам. Он нервно облизывает губы, скалясь и облокачиваясь о свои руки лбом, пытается успокоиться. Дышит неровно, продолжая анализировать. — Что же, раз это игра, то теперь шаг за мной. Я не могу потерять то, что с таким трудом построил.