Дворцовый мост разводят в 1:10

"В этой жизни умирать не ново, Но и жить, конечно, не новей" (С. Есенин "До свидания, друг мой"). — А свадьба пела и плясала, — пробурчал Юра себе под нос, отворачиваясь от толпы, наводнившей "Ю-топию". В небольшом холле гостиницы собралось столько гостей, что Хироко и Марико сбивались с ног в попытках дать каждому прочувствовать настоящее японское гостеприимство. — Это не свадьба, а помолвка. Хотя какая разница? Как будто мы еще с Барселоны не в курсе, что эти двое теперь в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни. Благодаря Пхичиту, об этом знало все кафе, — хохотнул примостившийся рядом Крис. По румянцу на его щеках Юра понял, что тот выпил не один фужер игристого. А может, уже и до сакэ добрался. Сам Юра пил шампанское. С его стороны стоял только брют, а дальше тянуться за полусладким было безумно неудобно, а потому приходилось терпеть кислый вкус — все равно делать больше было особо нечего. Все были настолько заняты поздравлениями, что не особо разбирали, что пьют и в каких количествах. Юра не был удивлен. — Пошли потанцуем что ли, краса России, — подмигнул Крис, отставляя на столик, накрытый белой тонкой скатертью, пустой фужер. — Да иди ты... — начал было по-русски Юра, но осекся, когда увидел направляющуюся в их сторону Юко. Ругаться разом расхотелось. Нишигори выглядела так по-домашнему в кругу разодетых в яркие вечерние платья и костюмы гостей. На Юко красовалось простое платье цвета молочного шоколада, и Юра очень захотел сделать ей комплимент, но проглотил слова в последний момент, запив их брютом. Все же противная штука это кислое шампанское. В голове всплыла фраза Отабека, что сладкое вино вообще не вино. — Юрио, привет! Как я рада тебе! — Юко сделала пару широких шагов и крепко обняла Юру за шею. — Юрио? — рядом заливисто рассмеялся Крис. — Какое забавное прозвище! Надо будет рассказать Пхичиту! — Я тебе расскажу! — рыкнул Юра, отстраняясь от Юко. — Грозные мы какие, — подмигнул ему Крис и, утянув со стола еще один бокал шампанского, скрылся в толпе гостей. Юра с каким-то внутренним злорадством отметил, что это был кислый брют. — Ну как ты? — тем временем продолжила Юко с ласковой улыбкой, сжимая обе его руки в своих ладонях. У Юко была мягкая и очень теплая кожа; от нее так вкусно пахло домом, уютом и самую капельку — шоколадом. Наверное, именно так должна пахнуть мама троих детей. Юра уже не помнил даже аромата духов собственной матери. — Все хорошо, — буркнул он, неожиданно смутившись и чувствуя, как лицо начинает заливать краска. — Только не называй меня больше Юрио. Пожалуйста, — добавил он тихо в конце. Юко рассмеялась и закивала. Заколка в виде веточки сакуры от ее активного движения головой чуть съехала по волосам, выпуская темно-каштановую прядь, которая тут же легла на ее лицо. Юко забавно фыркнула, сдувая ее в сторону. — Ты был великолепен на чемпионате! А от показательной я вообще в восторге, — продолжила она. — Хотя с участием Отабека Алтына в Барселоне она была еще круче! — О да! — только и смог воскликнуть Юра, который лишь полчаса назад закончил высматривать Отабека среди гостей. Однако снова не получилось удержаться от желания осмотреться, вытянув шею. Знакомой фигуры нигде не было видно. Взгляд зацепился за Виктора, и тот, заметив, что Юра на него смотрит, отсалютовал ему наполовину полным фужером, другой рукой покрепче прижав к себе Юри. Хотелось показать язык или скорчить какую-нибудь противную рожу, но Юра каким-то чудом уговорил себя просто отвернуться. Сбоку хмыкнула Юко. — Отабек скоро приедет. Он звонил час назад Юри, извинялся, что опаздывает, — сказала она, задумчиво дергая себя за выбившийся из прически локон. — Да мне-то что? — дернул плечом Юра, наклоняя голову вперед, чтобы волосы скрыли выступивший на щеках румянец. Черт бы побрал его организм, который реагирует даже на небольшую дозу алкоголя красными пятнами по лицу. — Юра, — улыбнулась Юко и потрепала его за рукав пиджака. Пиджак, кстати, жутко бесил, к тому же был белым. Виктор настоял. "Тебе так идет белый, ну пожалуйста, ради меня". Юра до сих пор не особо понимал, зачем согласился. — Юрий Плисецкий! — раздался хор детских голосов, и Юра успел только вздрогнуть и поднять голову, перед тем как быть едва ли не сбитым с ног тройняшками Нишигори. — Классная показательная! — прокричала, кажется, Лутц, повиснув на его левой руке. — А нам покажешь? — подхватила Аксель, дергая его с другой стороны. — Они видели мою показательную? — перевел на Юко удивленный взгляд Юра. — Упс, — развела руками Нишигори, продолжая мягко улыбаться и будто бы светиться изнутри. Юра подумал, что Юко была как раз из тех людей, которые, как теплый плед — заворачивайся и смотри весь день сериалы или аниме, ни о чем не думая и попивая какао. Непременно с зефирками. — Ну покажи-и-и, — протяжно заныли девочки хором. — А ну отстаньте от Юры! Вы поздравили Виктора и Юри? — строго спросила Юко. — Да! Они сейчас с Отабеком Алтыном разговаривают, — ответили тройняшки. — Хорошо, что он уже приехал, — сказала Юко. — Пошли со мной! Я раздобуду для вас торт! — Нет, мы хотим остаться с Юрой! — заголосили девочки, даже не собираясь отлипать от его рук. — Все нормально, я побуду с ними, — пожал плечами Юра, насколько это позволяли крепко державшие его с двух сторон Нишигори. — Спасибо, Юра. — Юко погладила его по волосам и отошла, оставив развлекаться со своими взбалмошными дочерьми. — Расскажи про чемпионат! — А у тебя уже есть новая программа? — А какая тема нового сезона? Голоса сливались в один гул, и Юра почувствовал, что голова начала идти кругом от этих вопросов. И как только Юко справлялась? Еще и мысль о том, что Отабек приехал, а они не виделись несколько месяцев, не давала никакого покоя, хоть Юра и обещал себе не зацикливаться на этом общении. Все-таки дружба дружбой, а требовать от человека стопроцентного внимания было, как минимум, нагло. — Девчонки, там Виктор с Юри собираются резать торт! Кто последний, тот остается без сладкого, — раздался позади них знакомый голос, и Юру продрало от шеи до пяток теплой волной. Пытаясь стереть с лица идиотскую улыбку, он обернулся, встречаясь глазами с Отабеком. — Но Юри обещал, что они нас подождут! Юри! — Оставив многострадальные руки Юры в покое, тройняшки стали проталкиваться через толпу в соседний зал, где стоял общий стол. — Привет, — улыбнулся Отабек, подходя ближе. — Привет, — ответил Юра, отводя взгляд и хватая со стола свой недопитый фужер, чтобы хоть чем-то занять руки. — Это брют? Ты упорно пытаешься пить его, хотя не любишь несладкое вино? — спросил Отабек. — Угу. — Юра все же сделал глоток и очень постарался не поморщиться, хотя это получилось не слишком хорошо. — Сам говорил, что сладкое вино не вино. — Верно. Но вовсе не для того, чтобы ты на праздниках давился тем, что не нравится. — Отабек отклонился, ловко достав с другого бока столика бокал. — Да мне, пожалуй, хватит уже. — Юра очень не хотел повторения истории с банкетом после Гран-при, когда они поехали кататься с непьющим Отабеком на байке и его благополучно укачало после двух фужеров. — Вот и правильно. Как ты, Юр? — Отабек послушно отставил бокал в сторону и снова посмотрел на него. Алтыну шел его черный костюм. Даже бабочка на нем смотрелась хорошо. Юру же на себе раздражало абсолютно все, что не являлось толстовкой или футболкой. — Хорошо выглядишь, — невпопад выпалил он, с горечью вспоминая, что хотел сказать это Юко, а не Отабеку. — Спасибо. Ты тоже. Очень. — Да я ненавижу этот костюм! Виктор, чтоб ему икалось. — Юра одернул пиджак, в котором становилось нестерпимо жарко. — Отличный костюм! Тебе очень идет белый, — с серьезным выражением лица прокомментировал Отабек. — Еще один, — вздохнул Юра. Похоже, сегодня придется смириться с тем, что белый ему к лицу. — Не драматизируй. Я рад тебя видеть, Юр. Нельзя смотреть на друга и хотеть его обнять до такой степени, что руки начинают ходить ходуном. Нельзя, но Юра почему-то шел против системы, испытывая это дурацкое и ничем не объяснимое желание — прижаться, почувствовать тепло, как тогда, в Барселоне. Испытать хотя бы еще раз в жизни то, что испытывал на показательной. Когда все вокруг просто летало и кружилось, ныряло в бездну эмоций; когда качало, как на волнах, а Отабек был рядом — в своей черной кожаной куртке на пахнущем маслом и бензином байке. — Я тоже рад, — все же выдавил Юра. — Да и повод отличный. Хотя никто не сомневался, что официальная помолвка все же состоится. Так и думали, что в этом году. — Отабек снова улыбнулся, и Юра почувствовал, как губы сами растягиваются в ответной улыбке. С Виктором и Юри все было ясно с самого начала, причем даже задолго до этих шуточных соревнований "двух Юриев". Юра тогда, еще стоя под водопадом, посмотрел на Юри другими глазами. Ответ на вопрос, что Виктор в нем нашел, появился сам собой. И он звучал примерно как "вот это вот все". Сдаваться не хотелось, уступать какому-то японцу, который отнял у него мечту, взлелеянную с самого детства, — тоже. Последней каплей стало лицо Виктора, когда тот смотрел на средненький такой откат "Эроса" на Источниках. В этих обычно холодных и строгих глазах вдруг вспыхнули искры и огни, будто кто-то зажег свечу в непроглядном мраке. На этот свет хотелось идти, будто не существовало больше ничего в этом мире, но Юра тогда заставил себя отвести взгляд от Виктора, вдохновение которого едва не лилось через край потоками света, и, прихватив заранее уложенный чемодан (как знал), отправиться назад в Россию. Причем билет на самолет он тоже заказал себе заранее. И даже Якову отзвонился, чтобы тот перестал глотать корвалол и врать его деду. Юра пробежался взглядом по толпе гостей и увидел знакомую макушку с серебристыми волосами. Виктор, будто ощутив на себе взгляд, обернулся и улыбнулся. И эта улыбка говорила больше, чем все это мероприятие, все эти искренние поздравления и шампанское рекой. — Он счастлив, — кивнул Юра и, забыв о своем решении не пить больше, залпом опрокинул в себя уже теплый брют. — Сто процентов, — подтвердил Отабек. — И это же здорово, Юр. — Точно. Приедешь к нам в Питер после помолвки? — Юра сообразил, что именно сказал, только после того как слова уже прозвучали, причем словно громче, чем весь предыдущий разговор. — В Питер? К тебе? — зачем-то уточнил Отабек. — Угу. Ко мне. Белые ночи, развод мостов, все дела. — Юра почувствовал, как по лицу снова начинают расползаться неровные красные пятна. — Здорово. Я очень постараюсь. — Постарайся. Даже байк можем напрокат взять. — Это отлично. Белые ночи в Петербурге уже начались, и Юра скучал по этому ощущению, когда в три часа ночи выходишь на балкон и видишь тихие, будто застывшие сумерки. Это было время, когда лучше всего подбиралась музыка для выступлений, а в голову приходили самые шикарные идеи и элементы программ. Они с Отабеком бы прогуляли всю ночь, понаблюдали за разводными мостами, выпили кофе с заправки — самый вкусный кофе, какой только бывает — это в пять утра на заправке. — Я постараюсь, — зачем-то повторил Отабек. Юра лишь кивнул, слыша позади себя радостные крики гостей. Кто-то по-русски кричал "Горько!". * * * Белые ночи и разводные мосты — это, как Питер, — для одиночества. Это Юра понял, когда близился конец июня, а Отабек в скайпе отвечал, что никак не может расправиться с делами и взять хотя бы пару дней на то, чтобы прилететь к нему в гости. — Ты что там, совсем не спишь? — улыбался Отабек с экрана ноутбука, откинувшись на спинку кресла. — Сплю, просто не по ночам. Как тут уснешь, ты посмотри. — Юра взял ноут и развернул его к окну, за которым застыли полупрозрачные синеватые сумерки, словно поставленные на паузу. — Красиво. Это у вас три часа ночи такие? — Ага. А ты куда в такую рань подскочил? Шесть утра! И сразу мне звонить, я аж подпрыгнул, когда скайп заверещал на всю квартиру. — Юра снова вернул ноутбук на прежнее место и уселся перед ним на кровати по-турецки. — Мама попросила помочь, — отмахнулся Отабек, отводя взгляд. — А что, кроме тебя, помочь некому? Скоро начнется такой ад с тренировками, надо высыпаться, — начал бурчать Юра, вовремя не спохватившись, что это скорее всего немного не его дело. Дед же всегда старался делать все, чтобы Юру не заботило ничего, кроме его любимого спорта, которым тот был буквально одержим с малых лет. Почему у Отабека должно быть иначе? — На себя посмотри, у вас вообще ночь, — усмехнулся Отабек, садясь на кресле прямо и приближая лицо к экрану. Его глаза казались черными и яркими, как догорающие угли. — Так мне никуда не надо. Я лягу и продрыхну до двух. В школе каникулы, в тренировках временный перерыв, — пожал плечами Юра. — Блин, выпускной класс. Яков меня сожрет, а Лилия ему поможет. Или даже наоборот. Такая мясорубка начнется с этими экзаменами. — Ты куда поступать-то будешь, решил? — Там посмотрим. Если бы был факультет фигурного катания, поступил бы на него. Однако я точно знаю, что ни тренером, ни владельцем школы я не буду. Это вон Виктор может школу основать и прекрасно задницу пристроить до старости. Тренируй себе юниоров. Кацуки ему поможет. А я не могу никого учить. Я, когда смотрю видео, которые мне Юко присылает, как ее девчонки прыгать пытаются, у меня мороз по шкуре идет. Мне либо дико страшно становится, что они убьются, либо самому их прибить охота, кто ж так из прыжка выходит, можно без суставов остаться. — Юра не заметил, как начал говорить быстро и размахивать руками, как мельница. — Тише, Юрка, ты сейчас соседей перебудишь, — рассмеялся Отабек. — Иди на менеджмент. Может, потом бизнес какой откроешь. — Бизнес? Шутишь, что ли? Какой мне бизнес? — А мама что говорит? Или дедушка? — Дедушка ничего не говорит, дедушка считает, что мне виднее, чем я по жизни хочу заниматься. А мать... Я когда на ее фотки смотрю, что она шлет раз в пятилетку, или по скайпу с ней разговариваю, вообще ее не узнаю. Только по глазам, — тихо закончил Юра. — Прости. — Да ладно, Господи, я уже привык. Так ты точно не сможешь вырваться? — Прости, — начал Отабек, но Юра его перебил. — Хватит уже извиняться, чего ты! — Про... В общем, вряд ли у меня получится. У мамы как раз начались переговоры с новыми поставщиками, я ей нужен. Не сестрам же этим всем заниматься. — Ну да, — кивнул Юра, глядя поверх экрана ноутбука в окно, где расцветали новыми оттенками синего, серого и персикового сумерки. Белые ночи все же для одиночества. Как бы ни хотелось быть с кем-то. Как бы ни хотелось сбежать из Петербурга, хоть пешком идти — встать, обуть кеды и понестись, пока воздух в легких не кончится. С чего он взял, что знает, что лучше для другого человека? Он с самим собой-то разобраться чаще всего не в силах — то Яков, то Лилия, то даже Виктор или Юри помогают. Про деда и разговора нет — без него жизнь вообще невозможно было представить. Все, что Юра знал о семье Отабека — так это то, что главой там была мать. Строгая и красивая, как Снежная Королева из сказки. Юра видел ее лишь один раз, когда она вошла в комнату Отабека в тот момент, когда они говорили по скайпу. Она немного напомнила ему Лилию, но даже Барановская не обладала таким взглядом, который намертво приклеивал к стулу и заставлял замолчать на полуслове. Неудивительно, что эта женщина имела собственный бизнес, который позволял без проблем отправить сына учиться фигурному катанию за границу. Одна из сестер Отабека уже была замужем и скоро должна была порадовать племянником. Вторая, самая младшая из детей, была настолько похожа на мать, что даже в свои четырнадцать несколько пугала Юру одними только глазами — черными и глубокими, как бездна. В июле Отабек признался, что больше не работает диджеем, даже иногда, чтобы развлечься и отдохнуть, потому что времени не хватало катастрофически. Он выглядел настолько уставшим, что Юра буквально пинками заставлял его уходить спать пораньше. Их разница во времени в несчастные три часа играла с ними злую шутку, и разговоры становились все короче и бессвязнее, так как, когда Юра добирался до нормального интернета и ноутбука, Отабек уже практически валился с ног. Юра успокаивал себя тем, что друзья не должны быть все время на связи, все время вместе. Это что-то ненормальное и неправильное — требовать к себе внимания, ждать этих коротких вечерних разговоров, все время надеяться на то, что Отабек не уснет раньше, чем Юра прибежит домой и, на ходу скидывая обувь, завалится, не раздеваясь, на кровать, включая ноутбук. "Тебе нужно больше отдыхать. Ты там высыпаешься? Когда ты последний раз ходил гулять? Да ты так в сессию не убивался." Юра писал бессвязные смс-ки, не в силах ничего сделать с тупым раздражением и беспокойством, желанием хоть как-то помочь. Ему казалось, что он постоянно отбирал драгоценное время на сон и отдых, и общаться удавалось все реже и реже с каждым месяцем. Новые программы были готовы к началу сезона. Юри с Виктором не отставали. Последний, хоть и успел потерять форму почти за год безделья, быстро возвращался к привычной спортивной рутине, утренним пробежкам и изнурительным тренировкам. Казалось, ему все это было даже в радость. Юри неизменно был рядом, и Юра в глубине души признавал, что уйти тогда, уехать из Хасецу, было одним из самых правильных решений в его жизни. Вставать между этими двумя — все равно, что пытаться остановить локомотив голыми руками. — Отабек снимается с этого сезона, — тихо сказал Виктор, натягивая на себя черную водолазку в раздевалке. Юра подумал, что ослышался — за окном бушевала гроза, дождь яростно молотил по стеклам, и все это создавало такой шум, что понять произнесенные слова неправильно было бы вполне нормально. По крайней мере, это оставляло надежду на то, что услышанное было искажением, шуткой подсознания. — Чего? — Юра взвился на месте, едва не выронив приготовленные коньки и чехлы для лезвий. — Только не психуй раньше времени. Я сам только что узнал от Якова. Программы сырые, тренер сказал, что они возьмут перерыв на год. — Виктор сел на скамейку и поднял на Юру глаза, и тот удивился, насколько у него был серьезный взгляд. — Но он же столько тренировался! Этого просто не может быть! Он днями и ночами там впахивал, как программы могут быть сырыми? Что за бред? — Юра опустился рядом, пристроив вещи на скамье, боясь в конце концов их выронить. — Я думаю, тебе лучше поговорить с ним самому, вы ведь друзья? — произнес Виктор, и Юра готов был поклясться, что слышит сомнение и неуверенность в его тоне. Вечером он едва дождался времени, когда Отабек будет на связи, и как только тот появился в сети, позвонил ему в скайпе. — Привет! Как ты там? — Отабек улыбался привычной улыбкой, и эта его маска просто сводила с ума, рвала на части. — Ты прикалываешься? Почему ты ничего не сказал мне о том, что пропустишь сезон? И когда это решилось? До или после того, как мы обсуждали, что встретимся в финале и потом будем вместе стоять на пьедестале? — выпалил на одном дыхании Юра, чувствуя, как начинает гореть лицо от бессилия, злости и обиды. — Юр, программы абсолютно не готовы. Я с ними не выйду в этом сезоне. Это не только мое мнение, но и мнение моего тренера. И хореографа. И других членов сборной. Ничего страшного, если я пропущу один сезон. — Отабек устало потер пальцами переносицу, прикрыв глаза, но потом все же посмотрел на Юру. — Прости. — Тебе стоит купить извинения оптом, ты их слишком часто раздаешь, — выдохнул тот в ответ, зарываясь пальцами в волосы и опуская голову. — Вот блин! — Не расстраивайся. У тебя сильные соперники, великолепные программы. Я постараюсь к концу года освободиться и... — Да при чем тут соперники, Господи? — выпалил Юра, едва не роняя ноутбук с кровати, потому что его буквально подбросило над ней. — Я так ждал этого сезона, думал, мы всех порвем. Ты же столько тренировался, как же так? — Значит, этого было недостаточно, — строго ответил Отабек, и Юре захотелось замотаться в одеяло, настолько стало холодно и неуютно в собственной спальне. Да еще и дождь лил, как из ведра, уже которую неделю. Скоро турниры, отборочные, сезон Гран-при, а у него в голове была лишь звенящая пустота от осознания того, что Отабека с ним на этой дороге уже не будет. Уже позже серебряную медаль Гран-при хотелось выбросить с борта самолета, но Юра лишь заехал перед Новым годом в Москву, чтобы повидаться с дедушкой и оставить награду на письменном столе в своей комнате. В ней все оставалось так же, как когда они еще жили все вместе, и Юра долго ходит кругами по небольшому пространству, дотрагиваясь пальцами до всего подряд, пока дед не зашел к нему и не поймал в теплые объятия. — Ты у меня такой молодец, Юрочка! Даже Витю обошел. — Угу. На целых полтора балла. Учитывая, в какой спешке он приходил в форму. Зато Юри хорош, — фыркнул Юра, уткнувшись деду в плечо лбом. — Юри? Юри да, хорош. Ну, разочек можно же уступить ему золото, правда? Правда. Все было правдой. Кроме того, что Юра, может, и готов был уступать золото, если бы у него было рядом другое. Но об этом деду знать не стоило. Да и никому не стоило. В Москве было слишком много воспоминаний. Их хранило буквально все, и Юра, засыпая в своей комнате, видел картинки из далекого детства, когда все казалось совершенно другим. Тени от веток за окном, изгибаясь и гримасничая, ползали по потолку, разбиваясь на части от света фар проезжавших мимо дома машин. Юра разглядывал узоры, пытаясь найти в них что-то страшное. Мама говорила: "не бойся темноты". И он не боялся. Зачем пускать в свое сердце страх, если оно, как у тигра — храброе и большое-большое, способное вместить в себя целый мир? Это Юре тоже внушала мама. И он так и не находил ничего пугающего во тьме — ни в четыре года, скользя взглядом по стенам и потолку своей комнаты, ни в четырнадцать, когда впервые попытался кататься с завязанными глазами, чтобы лучше почувствовать музыку. Мама дивно играла на пианино. Оно было большое, черное и занимало собой огромное пространство в гостиной. — Хочешь, я тебе сыграю, Юрочка? — Она смотрела на сына, а длинная золотистая челка, уложенная красивой волной по левой стороне лица, скрывала один глаз. Глаза у матери были очень красивые — зеленые, как самая яркая весенняя листва. — Хочу. — Четырехлетний Юра забирался на скамью, которая пахла деревом и лаком, садился рядом и закрывал глаза, слушая дивные звуки, вылетавшие из-под пальцев матери испуганными птицами. А иногда мама пела. Французские или итальянские песни, чаще из фильмов или мюзиклов. Юра любил смотреть в эти моменты на ее руки, которые начинали буквально летать по клавишам. — Знаешь, самое сложное — это петь а капелла, — сказала как-то мама, бережно опуская крышку пианино. — А это как? — спросил Юра, с любопытством заглядывая в ее лицо. — Это когда ты поешь без музыки. Без поддержки. Все, что есть — только голос и внутренняя сила. Все смотрят на тебя в полной тишине, которую нарушает лишь твое пение. Немногие осмеливаются петь а капелла, особенно в одиночку. Чаще это делают в хоре. — Ласковая рука легко перебирала волосы на макушке Юры, но слова при этом звучали холодно и серьезно. Юра никогда не задумывался о том, что хотел быть спортсменом — в первую очередь он мечтал быть сильным. Ради мамы, чтобы она никогда ничего не боялась и продолжала заниматься музыкой. Ради дедушки, который поддерживал любые его начинания от желания построить скворечник для синичек за окном до неожиданного решения пойти в фигурное катание. Синички той зимой были сыты, а маленький Юра обзавелся первыми коньками и синяком на копчике от неудачного падения почти сразу после выхода на лед. Все дети ходили в детский сад, играли во дворе в вышибалы и ненавидели манную кашу. Юра же мотался на тренировки, обещая деду быть самым лучшим фигуристом и когда-нибудь подарить матери новое пианино, чтобы она могла еще больше проводить времени за ним. Любовь к музыке словно была его второй натурой, пускала корни глубоко-глубоко в душу, не давала бояться и толкала вперед и только вперед. — Мам, а почему папа не захотел остаться с нами? — спросил однажды вечером Юра, заходя на кухню и садясь прямо на пол, вытягивая ноги, которые ныли после занятия в клубе. С каждым месяцем становилось все сложнее, а тренировки длились все дольше. — Сын, встань с пола. А папа... — Мать отложила в сторону полотенце и поставила вымытую кружку на стол. — Папа просто выбрал другой путь, понимаешь? Такое случается. Нужно думать, что так ему лучше. Юра только к одиннадцати годам узнал, что его отец даже не вернулся в семью после ухода в армию. Мать дала сыну лишь старую фотографию, на которой человек с узким лицом и точеными скулами играл на потрепанной гитаре и улыбался, прикрыв глаза. В раннем детстве злиться на него не получалось, но с годами потерять веру можно даже в то, что у каждого человека есть свой выбор. Потому что у тебя его не было. Когда мать улетала в Америку за карьерой и новой жизнью через год после переезда Юры в Санкт-Петербург, выбирать было просто не из чего. * * * В Питере даже дышалось иначе, нежели в Москве, и Юра, распластавшись на уже ставшей родной кровати, с унынием разглядывал потолок. Новый год был на носу, а праздничного настроения так и не появилось. Да и взяться ему было неоткуда. Часы на стене неприятно скрипели, и Юра поморщился от этого звука, в который раз обещая себе купить новые. Или вообще заменить их на какой-нибудь очередной постер. Телефон завибрировал в кармане джинсов, заставив его дернуться и чертыхнуться сквозь зубы. — Что делаешь? — даже не поздоровавшись, спросил Отабек. — Лежу. Думаю, выкинуть эту трещотку с балкона или утопить в каком-нибудь канале, — честно ответил Юра, поглядывая на ни в чем не повинные часы. — Не знаю, о чем ты. Я в Питере, — будничным тоном сообщил Отабек. — Ты… где? — Юре показалось, что он случайно заснул и теперь видел какой-то странный сон, где все было не так уж уныло и серо. — В Санкт-Петербурге, — терпеливо повторили на другом конце линии. — Если быть точнее, то еду в такси из Пулково. Насколько я знаю, ты не успел сменить адрес, который дал мне еще на помолвке Виктора. Очень хотелось спросить, где Отабек научился так шутить. Да и напомнить, что такими вещами в принципе не шутят, но в телефоне вдруг раздался шум и приглушенный мужской голос: — Вам у станции Черная речка или дальше? — Выходи у Черной речки, мы с тобой в магазин там сходим, — выпалил Юра, не успев даже подумать. — Давайте у станции, — ответил Отабек таксисту. — Одевайся, Юр. Юра встал с кровати и застыл, сжимая в руках телефон, оповещавший о том, что разговор завершен. Спросить бы, что это вообще такое было и как же теперь его Новый год в гордом одиночестве, но впервые за долгое время задаваться вопросами не хотелось — хотелось, наоборот, ни о чем не думать и просто радоваться сложившимся обстоятельствам. Если это был сюрприз, он точно удался. Когда Юра подошел к станции метро, Отабек уже был там. Его широкую спину в черной зимней куртке Юра узнал мгновенно. — Ну, и где снег, дорогие петербуржцы? Новый год, север, а у вас голый асфальт и ветер сбивает с ног. — Отабек развернулся за секунду до того, как Юра уже надумал напугать его, схватив руками за плечи сзади. — Нет у нас снега. Уже который Новый год причем нет. Вечная мерзлота, — развел руками Юра. Ледяной ветер и впрямь едва не сносил с места, волосы неприятно и колко били по щекам. Отабек неожиданно рассмеялся и похлопал Юру по плечу. — Ты такой лохматый, я не могу, это так смешно! — Какого хрена? — огрызнулся Юра, но ладонь с плеча не скинул. Стало вдруг так хорошо и легко: и от ощущения, что этот сложный и непонятный год, наконец, закончится, и от близкого и такого родного тепла рядом. Такое спокойствие Юре дарил только дедушка, а теперь это чувство стало возникать и рядом с Отабеком. — Рад тебя видеть. — Тот сжал его плечо пальцами, не собираясь отпускать. — Да, — Юра кивнул и, взяв его за рукав, потащил в магазин. — Пошли. Купим чего-нибудь, а то у меня дома в холодильнике даже повесившейся мыши нет. * * * — Поздравляю с серебром, — Отабек сидел на Юркиной маленькой кухне, помешивая кофе. Юра мог спокойно прожить несколько дней с практически пустым холодильником, но жизнь без кофе казалась сущим адом. — Угу. Мог бы поздравлять, если бы у тебя самого было золото, — обиженно ответил Юра, не успев вовремя прикусить язык. — Юр. — Отабек отодвинул от себя чашку и развернулся к нему, положив обе руки на стол. — Для меня фигурное катание никогда не значило столько, сколько для тебя. Да, я много тренировался, мне это доставляло удовольствие. Но для тебя это смысл всего. Я был бы рад стоять с тобой на одном пьедестале, но и просто видеть, что ты продолжаешь лидировать, что ты идешь вперед — уже этого для меня достаточно. Просто прими мои поздравления. Юра был готов к тому, что рано или поздно услышит эти слова. Да, Отабеку нравилось кататься и выступать. Ему нравилось чувство, которое он испытывал, выходя на лед. Но если Юра смог бы жить на арене, то Отабек просто выходил на нее, как на прогулку по красивому городу. Юра был готов к этим словам, но не знал, что эта правда, высказанная Отабеком вот так вот просто, когда тот сидит на его кухне и пьет кофе, настолько ударит по больному. — Но ты же еще будешь выступать, правда? — спросил Юра, удивляясь, как хрипло прозвучал его голос. — Хотя нет, ничего мне не говори. Пусть будет, как будет. — Хорошо, — с серьезным видом кивнул Отабек. Как Новый год встретишь — так его и проведешь. Это правило Юра выучил очень хорошо. Самым лучшим был тот, который он проспал — весь следующий год был тихим, без каких-либо сюрпризов и настроения-качелей. Может, это было глупо, но в его жизни всегда срабатывало. Именно поэтому на вопрос Отабека, будет ли у них классический праздник с президентом и шампанским, Плисецкий лишь покачал головой и вытащил его на улицу. — И как же мы узнаем, когда наступит Новый год? — усмехнулся Отабек, неспешно прогуливаясь с ним по двору. — Увидишь, — заверил его Юра. Ветер стих, а с неба начали падать редкие мелкие снежинки. Петербург дышал глубоко и размеренно, и у Юры сердце сжималось от ощущения бессмысленной, острой любви к этому городу, который будто нашел свое место в каждой его клеточке. Отабек полез в карман куртки за телефоном, но Юра перехватил его руку за запястье. — Не надо. Давай не будем смотреть на часы вообще, ну их. Я и свои выкину к чертовой матери, задолбали трещать над ухом по ночам. — Да ладно тебе, прикольные часы, как кошка мурчит, — возразил Отабек, вытягивая руку из кармана и легонько хватая Юру за кончики холодных пальцев. — У тебя, похоже, никогда котов не было, — проронил Юра, глядя на свою руку в чужой теплой ладони. — Ну, зато у меня есть ты и твои мурчащие часы. — Отабек крепче сжал его пальцы и отпустил. Юра хотел что-нибудь на это ответить, но его прервал громкий хлопок, за которым последовал еще один. И еще. Небо озарялось яркими разноцветными всполохами, искорками и огоньками. Отабек поднял голову и улыбнулся, выдохнув и выпустив в воздух облачко пара изо рта. Юра смотрел, как на его лице отражаются разноцветные огни с неба, и думал, что вот такой Новый год он запомнит надолго. Двор начал наполняться людьми, все громко поздравляли друг друга, пили шампанское из пластиковых стаканчиков, пускали фейерверки. — С Новым годом. — Отабек посмотрел на Юру, и у того внутри что-то дрогнуло и ухнуло вниз под этим сосредоточенным, но теплым взглядом темных глаз. На нос упала крупная снежинка. Потом — на щеку. Юра поморщился, и Отабек протянул руку, стирая с его лица капли. — С Новым, — кивнул Юра, пряча глаза за волосами. Они еще долго гуляли по улицам, разговаривая о всякой ерунде и крича всем прохожим громкое "С Новым Годом!". И почти все так же весело им отвечали. Юра чувствовал себя легко, будто все, что тяготило и тянуло изнутри, рассыпалось на части и перестало иметь значение. В голове было пусто, думать ни о чем не получалось. Снег укрывал промерзший асфальт, ложился на припаркованные во дворах и по краям улиц машины, одевая Петербург в яркий белый цвет. В Юрину квартиру они вернулись в четвертом часу утра, раскрасневшиеся и охрипшие от громких криков и смеха. Отабек, которого Юра полгода наблюдал с синяками под глазами и осунувшимся лицом в скайпе, выглядел забавным и счастливым без шапки и в распахнутой куртке, со снегом в черных волосах и плиткой шоколада в руке, которую им подарил кто-то из прохожих. Юра, скинув с себя ботинки и верхнюю одежду, упал на кровать, раскинув руки и ноги. — Блин, хорошо-то как, — проговорил он, потягиваясь. Свет горел только в коридоре, и разглядеть лицо Отабека у двери комнаты было невозможно, но Юра был уверен, закрывая глаза, что он улыбается. — Ты что, спать? — спросил тот, подходя ближе к кровати. Юра приоткрыл один глаз. — Не знаю. Можем что-нибудь посмотреть. — Юрка. — Отабек прикоснулся теплыми пальцами к его ноге, чуть отодвигая ее от края и присаживаясь на освобожденное место. — Ммм? — промычал Юра, поворачивая к нему голову. Так спокойно. Тихо. Уютно. Как в детстве, когда мама пела под аккомпанемент пианино, или когда дедушка кормил с ним синичек зимой. Глаза слипались, но закрывать их не хотелось — желание смотреть на Отабека, такого мягкого и домашнего, пересиливало все остальные. Отабек легонько погладил его по колену, потом переместил руку выше, положив ее на чуть выпирающие под футболкой ребра. — Учти, я лягаюсь, если меня щекотать, — буркнул Юра, задорно улыбаясь. — Теперь эта новость будет меня преследовать, и я захочу это проверить, — усмехнулся Отабек. Где-то во дворе продолжали бухать фейерверки. Город не спал, рассыпаясь золотыми, красными, зелеными и сапфировыми огнями, в ожидании новой жизни. Юра перевернулся на бок, еще отодвигаясь от края кровати и освобождая место рядом с собой. — Падай. Я не буду разбирать диван, мне лень, — сонно сказал он, все же прикрывая глаза и чувствуя, как Отабек осторожно ложится рядом. Уже сквозь пелену сна Юра услышал тихое: — С Новым годом. Все будет хорошо. Юра давно разучился верить обещаниям, но в это почему-то нестерпимо хотелось поверить. Отабек вернулся в Алматы через два дня. * * * — Привет, мам. Я сегодня был в универе. Меня зачислили. — Юра мягко улыбался, сидя на подоконнике перед приоткрытым окном, наслаждаясь редким в Питере теплым ветром. — Поздравляю, Юрочка! Юра старался реже думать о том, как далеко находилась его мать и как ничтожно мало они виделись. Последний раз это было на его пятнадцатилетие, на которое получилось выбраться в Москву к деду. Мама привезла из Америки кучу одежды для него, но подошли по размеру только одни джинсы, из которых Юра потом не вылазил, пока они окончательно не порвались на бедре, когда он случайно зацепился ими за замок шкафчика в раздевалке. Злиться на маму за то, что она уехала так далеко и не жила с ними, не получалось — ведь и он сам покинул родную Москву ради своей мечты. Только вот мама больше не занималась музыкой, как когда-то хотела. Да и дела шли не очень хорошо, насколько Юра знал из разговоров с дедом, однако возвращаться она все равно не хотела. "Влюбилась, наверное, моя Настя", — вздыхал дед, говоря с соседом и думая, что Юра не слышит. — Надеюсь, тебе будет интересно там учиться, — продолжила мама, и Юра представлял, как она крутит локон золотистых волос на палец, как делала это давным-давно в его детстве. — На менеджменте-то? Не знаю. Я всю жизнь любил только фигурное катание. Не представляю, как заниматься чем-то другим, — пожал плечами Юра, как будто она могла его видеть. — Ты же знаешь, что фигурное катание рано или поздно придется оставить позади, Юр, — вздохнула мама. — К тому же как ты будешь сочетать тренировки и учебу? Это очень тяжело. Я очень тобой горжусь, но пора подумать о будущем. Сердце в груди тяжелело с каждым ее словом. О том, чтобы бросить фигурное катание, не могло идти и речи, особенно сейчас, когда он начал самостоятельно составлять для себя программы, как и Виктор, начиная с музыки, а не с хореографии. Музыка была всем, музыка летела вперед мыслей, даря вдохновение и желание выложиться на все сто на льду. Покинуть лед? Оставить это ощущение, когда мир становится маленькой точкой, словно при взгляде из далекого и холодного космоса, а ты сам существуешь где-то вне этого, словно глядя на целую Вселенную со стороны? Об этом было страшно даже просто подумать. — Это вечернее отделение, мам. Я смогу успевать делать и то, и другое, — упрямо сказал Юра, прижимаясь лбом к прохладному оконному стеклу. Солнце клонилось к закату, медленно заползая за соседний дом, и двор постепенно погружался в вязкие сумерки. Такие вечера — предвестники белых ночей. "И одиночества, которое выедает тебя изнутри", — подсказал внутренний голос. — Хорошо, — выдохнула мать в трубку. — Только, пожалуйста, подумай о том, что я тебе сказала. "Я и так думаю только о том, что ты когда-то сказала", — подумал Юра. Он слишком часто вспоминал слова матери о пении а капелла. Когда есть только ты, тишина и твой голос. Голос у Юры был так себе, петь у него никогда не получалось, но за него это прекрасно делало его тело, которое даже сейчас, когда ему уже стукнуло семнадцать, не изменило ему, сохраняя пластичность. Пение без музыки. Без поддержки. Когда любое неправильное колебание голоса может стоить всего впечатления от песни. Да всю его жизнь можно было назвать а капелла. — Я скучаю по тебе, — тихо буркнул Юра, и от его дыхания на стекле образовался неровный запотевший кружочек. — Я тоже, милый. Прости, что так редко получается общаться по видеосвязи. Я постараюсь позвонить тебе на выходных, идет? — Хорошо. Юра отключился и уставился на открытый скайп на смартфоне. В одиночестве и тишине оставаться не хотелось настолько, что Юра даже сам не понял, как набрал номер Якова. Однако ответил на звонок не он. — Юрий? Что-то случилось? — Лилия была верна себе и своей привычке называть его полным именем. Изменила она ей только однажды, когда Юра рыдал в номере после награждения на Гран-при в Барселоне полтора года назад, не в силах объяснить даже причин. Хотя Лилия их и не спрашивала. — Да нет. Просто хотел сказать, что я поступил на вечерку. На менеджмент. Вот, — проговорил Юра. — Это прекрасно. Будешь успевать на тренировки. Мои занятия в балетной студии никто не отменял, ясно? И чтобы сессии все были сданы с первого раза, а то шиш тебе, а не соревнования, — строго отчеканила в трубку Барановская, и Юра неожиданно улыбнулся этим словам. Наверное, это были те самые нужные слова, которые не мог найти никто, кто не был связан со спортом и постоянной самодисциплиной. Наверное, именно это он так хотел бы услышать от родной матери. — Я вас понял, Лилия, — в тон ей ответил Юра. — Якову новость я передам. Все остальное в порядке? — спросила Барановская, и Юре показалось, что он уловил нотки беспокойства в ее голосе. — Да. Наверное. Нет, точно, все в порядке. В трубке повисла тишина, и едва Юра успел подумать, что, возможно, связь оборвалась, как Лилия заговорила снова: — Ты молодец, Юра. И ты все делаешь правильно. К горлу подкатил ком, глаза защипало. Захотелось сказать "спасибо, мама", и это был уже перебор для его измученной нервотрепками, тренировками, экзаменами и бумажной волокитой с поступлением головы. — Сп... спасибо, — ответил Юра и нажал на отбой, теснее прижимаясь горячим лбом к окну и глотая непрошеные слезы. Будущее пугало, но еще никогда Юра не был так уверен в том, что у него все получится. * * * — Ура! С новосельем! — прокричала Мила, проскакивая внутрь квартиры, едва Юра успел открыть дверь. Голова раскалывалась, и Юра, чертыхаясь и пиная составленные в коридоре вещи, прошел за весело подпрыгивающей Бабичевой на кухню. — Я еще даже не распаковал ничего. Никогда не думал, что можно обрасти таким количеством хлама за пару лет в одной квартире, — ворчал Юра, с любопытством наблюдая за Милой, которая ловко выуживала из принесенных пакетов вино, сыр, мясную нарезку и пачки с пастилой. — Еще как можно, — тряхнув отросшими рыжими кудрями, закивала Мила. — Поверь мне, это у тебя еще нет вещей. Подумаешь, несколько коробок и гора пакетов. Скажи спасибо, что мебель не пришлось перевозить. Этой осенью Юра решил перебраться на другую съемную квартиру, чтобы жить поближе к Ледовому. Вечернее обучение пока не особо мешало напряженным тренировкам, хотя все говорили, что это только до первой сессии. Юра не верил, потому что не мог представить, как что-то может быть важнее фигурного катания. Хотя и учебу забросить он не мог — старался в первую очередь ради деда, чтобы иметь возможность обеспечивать его даже без призовых денег. — Надеюсь, успею обжиться, прежде чем начнутся отборочные. Скоро лететь в Токио, потом нужно как-то успеть до финала расквитаться с сессией. — А она разве не после Нового года? — спросила Мила, стаскивая с табуретки Юркиного кота, которого тот подобрал в августе около университета, устав постоянно скучать по кошке Лоле, оставшейся с дедом в Москве. — Кекс, кыш отсюда, наглая рыжая морда! — Не обижай Кексика, он тебе иначе сейчас все колготки подерет, — нравоучительно посоветовал Юра. — А на эту сессию мне дали индивидуальный план. Постараюсь закрыть все заранее. Ну, если не получится, буду думать, что делать. В новогодние праздники там со мной никто возиться не будет, а оттягивать все это до чемпионата я точно не хочу. — Ничего! Ты у нас мальчик умный, прорвешься, — махнула рукой Мила. — Так, я знаю, что нормальной посуды у тебя нет, так что купила пластиковые стаканчики. Романтика! Держи. — Мила протянула ему штопор и бутылку вина. — Прорвешься, конечно! Вон, вы с Отабеком уже с дипломами оба. И когда только успели, — пробурчал Юра, возясь с бутылкой. — Кстати об Отабеке. — Мила враз помрачнела, опуская глаза и начиная теребить подол платья. — Ты уже знаешь? — О чем? — Юра, наконец, победив пробку, отложил штопор и отставил бутылку на стол. Что-то это ему напоминало. Лицо Милы было примерно таким же серьезным, как лицо Виктора, когда тот сообщил ему, что Отабек пропустит сезон. — Он уходит из спорта, — сообщила Мила, так и не подняв на Юру глаза. Внутри что-то оборвалось и ухнуло вниз с космической скоростью. Юру едва не подбросило на табуретке; нога дернулась, напугав примостившегося под столом Кекса. — Что? Но он же получил бронзу на национальных! Даже после перерыва. Да я своими глазами видел эти выступления и слушал пресс-конференцию, на которой он говорил, что собирается идти в этом сезоне до конца! Я сам говорил с ним об этом! Я… — Юра не договорил, Мила подняла руку и легко, но громко хлопнула по столу. — Юра, мы всего не знаем! Наверняка есть причины. Официально об этом еще не заявлено. — А ты-то откуда это знаешь? — взвился Юра, не в силах справиться ни с комом, вставшим в горле, ни с удушливой горячей волной, окутавшей голову. Мысль о том, что Отабек может вот так вот взять и бросить фигурное катание, даже никогда не возникала в сознании. Как такое вообще возможно, чтобы, вернувшись после перерыва и добившись неплохих результатов, он мог просто выбросить это все на свалку? — От Якова, — коротко ответила Мила, нагибаясь, чтобы потрепать Кекса между ушек, но тот, чувствуя настроение хозяина, опасливо прижал их к голове и увернулся от прикосновения. — От Якова, значит? А меня, мать вашу, никто даже не думал ставить в известность! Я говорил с Отабеком в начале недели, и он ни слова не сказал мне об этом гребаном решении! Я позвоню ему. — Юра вскочил с места и хотел было ринуться в комнату, но Мила резко встала и ухватила его за локоть, сжав пальцы с совсем неженской силой. — Стоять! Не горячись, мы правда не знаем причин! Дождись, пока он сам тебе расскажет. А он расскажет, вы ведь друзья уже не первый год, — строго сказала она. — Друзья? Друзья так не поступают, Мила, — сквозь зубы процедил Юра, однако все же опустился обратно на табуретку и потянулся за вином. Как Мила ни пыталась этим вечером уговорить Юру успокоиться и не воспринимать такое решение как личную обиду, все ее доводы разбивались о каменную стену. Верить в то, что Отабека больше не будет на соревнованиях, что они даже не увидятся в Токио, что вообще неизвестно, что там произошло и почему так спешно было принято такое решение, не хотелось. Отабек позвонил сам на следующий день, когда Юра уже надумал себе тысячу и одну причину, по которой тот мог бросить спорт. И услышанное повергло Юру в глубокий шок. — Я начинаю официально работать с матерью. Она хочет в ближайший год передать мне бизнес, ей уже тяжело справляться со всеми делами. Пойми. Это «пойми» отражалось от всех поверхностей и звуковой волной било Юру точно по затылку. Взрослая жизнь оказалась совсем не такой, какой они все ее представляли. Мечты о том, что они разделят пьедестал, отправились на одно кладбище с некогда таким желанным Виктором-тренером и личным присутствием матери хотя бы на одном его соревновании. Мир вновь рассыпался на части, разлетался деталями пазла, ни одна из которых не подходила к другим. Финал Гран-при в этом сезоне закончился тремя падениями в произвольной и злыми слезами под сочувствующими взглядами Виктора и Юри. Последние на празднике в честь его дня рождения, который сами же организовали, заявили, что грядущий Чемпионат Мира будет для них последним. Виктор поделился готовыми идеями по открытию школы для юниоров в Санкт-Петербурге, в которой они с Юри планировали преподавать вместе. С дня рождения Юра тихо сбежал с приехавшим всего на пару дней Отабеком гулять по ночному стылому Питеру. На открытие школы Юра приехал уже с золотом чемпионата. * * * Дед умер через три месяца после того, как Юре исполнилось восемнадцать. Юра, как в тумане, сдал последний экзамен досрочно и уехал к нему в Москву, когда тот перенес первый инфаркт. Врачи не давали никаких прогнозов, мягко намекая на возраст и обещая, что будут бороться за его жизнь до конца. Юра плохо помнил их последний разговор, в котором, давясь слезами, ни одна из которых так и не слетела с ресниц, обещал самому дорогому человеку в этой жизни, что сделает все, чтобы он снова встал на ноги. Из больницы позвонили в три часа ночи. Юра долго стоял, прижимая к уху уже давно замолчавший телефон. А потом позвонил матери, чтобы узнать, что она успеет приехать только к похоронам. Когда Юра услышал от нее это слово, его вырвало на ковер. Казалось, что мир погрузился в бесконечную, непроглядную тьму, каждая частичка которой выжигала кожу каленым железом. Отабеку Юра позвонил уже из больницы, получив на руки все бумаги и сидя в холодном коридоре прямо на полу. — Я приеду, — твердо сказал Отабек, добившись от до этого молчавшего и только тяжело и судорожно дышавшего в трубку Юры обрывочных ответов. — Зачем? — глухо спросил Юра. Голова кружилась и болела, к горлу снова подступала тошнота. — Я приеду, — повторил Отабек. Кажется, он говорил что-то еще, но Юра слышал мир вокруг так, словно все резко стали общаться на иностранном языке, в котором он не понимал и не мог разобрать ни единого слова. Виктор прилетел наутро вместе с бледным и всклокоченным Юри, который постоянно пытался напоить Юру хотя бы водой, но тот не мог даже разлепить побелевшие губы. Виктор всю ночь просидел с ним на диване, не выпуская из объятий, в их с дедушкой старой московской квартире, где каждая вещь напоминала о нем, где каждое воспоминание впивалось зубами в легкие. В день похорон ярко светило солнце и было тихо, как перед взрывом. Юра ни с кем не разговаривал, не отвечая на слова сочувствия и не поднимая взгляд. Собралось множество людей, пришли даже те, кого Юра сам видел впервые. Соседи, друзья деда, Виктор, Юри, Яков с Лилией, Георгий. Отабек не звонил, мать успевала со всеми пересадками только к поминкам. Юра не плакал, лишь смотрел ровно перед собой и делал то, что говорили. Видеть деда в гробу было жутко — он выглядел так, словно просто прилег отдохнуть и скоро встанет, улыбнется и спросит, не хочет ли Юра чаю с пирожками. Юру знобило, и он, несмотря на июньскую жару, кутался в куртку, причем, кажется, не свою, а Виктора. Когда все было кончено и все начали расходиться, Юра не мог сдвинуться с места. Казалось, если он сейчас уйдет, то весь этот ночной кошмар станет явью. Где-то за границами кладбища гудели машины, жизнь продолжалась, но в голове был вакуум, удушающая, чернильная, густая пустота. Чьи-то теплые и сильные руки обняли его со спины, и Юра слабо вздрогнул всем телом, не в силах даже повернуть голову, чтобы посмотреть, кто это. Хотя это и не требовалось. — Я здесь. Мы одни, — только и произнес Отабек, крепко прижимая его лопатками к своей груди и утыкаясь теплыми губами в макушку. — Мы одни. И Юра завыл в голос, вцепившись обеими руками в волосы и раздирая ногтями кожу до крови. * * * — Я буду здесь столько, сколько понадобится. — Отабек оставил небольшую дорожную сумку в прихожей, проходя вслед за Юрой в его питерскую квартиру. — А как же дела? Бизнес? — бесцветно спросил Юра, пытаясь вспомнить, во сколько Мила обещала привезти обратно Кекса. — Тебе не нужно об этом думать, — коротко ответил Отабек, осторожно подходя к Юре и оглаживая его плечи мягкими касаниями. — Как скажешь, — устало выдохнул Юра и прикрыл глаза. С момента похорон прошло два дня; мать не поехала с ним в Питер, оставшись заниматься квартирой и какими-то бумагами. Продавать ее Юра запретил. Мама лишь обещала, что завезет ему Лолу через пару недель. Как та будет уживаться с непримиримым к чужакам Кексом, Юра старался не думать. Отабек не отходил от него ни на мгновение, все время оказываясь рядом в те моменты, в которые был нужен, но при этом совершенно не мешая, когда Юра хотел побыть один. Он не говорил дурацких «все будет хорошо», «я сочувствую тебе», «прими мои соболезнования», от которых Юру тошнило, а просто кутал по вечерам в плед, кормил, даже читал что-то вслух. Хоть Юра и не запоминал ни единого слова, от голоса Отабека становилось не так паршиво. Вечером, когда Кекс уже был возвращен домой, а Мила уехала, Юра сидел на кухне, уставившись в пол. Отабек куда-то вышел, шевелиться не хотелось, и только шум с улицы и тихо шуршавший чем-то кот напоминали о том, что время не остановилось. Дверь хлопнула, и Юра заторможено попытался вспомнить, когда успел отдать Отабеку ключи. В том, что это именно он, не было никаких сомнений — за эти дни Юра научился узнавать его по шагам. Отабек молча вошел на кухню, поставил что-то на стол. Юра скосил глаза и даже не особо удивился, увидев на нем бутылку водки. — Ты собрался со мной пить, — слабо спросил он, хотя интонация даже не получилась вопросительной. — Да. И говорить. Ты за эти дни не сказал больше десяти предложений, — ответил Отабек, подходя ближе и присаживаясь перед Юрой на корточки, пытаясь посмотреть ему в глаза. — Дворцовый мост разводят в час десять, — сказал Юра. — Что? — Дворцовый мост. Ты наконец-то в Питере. Белые ночи. Разводные мосты. Все дела, — обрывочно произнес Юра. — Хорошо. Сходим в час десять на Дворцовый. А пока пей, — в руку ткнулся холодный стакан. И когда успел? — А ты? — И я, — кивнул Отабек. Водка была холодной и противной, но Юра послушно опрокинул в себя налитую четверть стакана. Петербург жил своей жизнью, дышал ровно и свободно, как будто ему было абсолютно на все наплевать. Юру это почему-то успокаивало. Небо к полуночи стало красивого сапфирового цвета, настолько пронзительно синего, что нарисуй — не поверят. Отабек молча шел рядом, иногда касаясь локтя Юры, будто бы напоминая, что он никуда не исчез. Через Дворцовый мост проносились то в одну, то в другую сторону машины, слепя светом фар. Поднимался ветер, трепал волосы, забирался под олимпийку, но Юра уже настолько привык к холоду, что не замечал этого. — Красивый город, — сказал Отабек, когда они дошли до середины моста и остановились. — Да, — кивнул Юра. После водки немного кружилась голова, но белый шум, преследовавший все это время, словно отступил на второй план. — Юра, — позвал Отабек, и он повернул к нему голову, не поднимая взгляда. — Я боюсь за тебя. — Боишься? — Юра усмехнулся, опираясь на парапет. — Почему-то ты не боялся ни когда снимался с соревнований, ни когда уходил из спорта, ни в те дни, когда вообще не знал, что со мной происходит. Почему именно сейчас? — И тогда тоже, — ответил Отабек, беря его за плечи. — Знаешь. — Юра впервые за долгое время посмотрел ему в глаза. — А у меня ведь ничего не осталось, кроме этого города и фигурного катания. И даже это хочется послать к чертовой матери. Когда был дед, хотелось выигрывать, зная, что он смотрит. А теперь… Пошло оно нахуй. Юра отстранился, просунул руку за ворот толстовки, вынул медаль Чемпионата Мира за полосатую ленту и снял ее с шеи. Отабек едва успел перехватить его за запястье, пока медаль еще не полетела с Дворцового в темную и неспокойную воду. — Юра, не надо. — Отабек отобрал у него медаль, притягивая его к себе. — Пусти меня, мне все равно нахер не нужны эти чемпионские титулы, медали и прочее. Вон их сколько дома осталось, а его больше нет! А эту медаль он видел только на фото и по телеку! Я хотел… хотел привезти ее в июле. Думал, повешу ему на шею, скажу, вот, деда, кто настоящий чемпион мира. Но… я даже… — Юра задыхался от слез, которые вдруг хлынули нескончаемым потоком. — Что мне теперь делать? Что мне делать? Отабек крепко обнимал его, прижимая к себе до хруста ребер, и слушал, не говоря ни слова. Смотря со стороны на развод Дворцового моста и чувствуя их переплетенные пальцы, Юра думал, что жизнь отныне разделилась на "до" и "после", скованная с двух сторон стеной гранита и асфальта. Отабек уехал в середине июля, когда оставаться в России больше не было никакой возможности. Мать звонила ему каждый день, и он подолгу разговаривал с ней, уходя на кухню или на балкон. Юра мало обращал на это внимание. Они прожили вместе почти месяц, а потому, когда настало время разъезжаться снова, Юра не знал, куда себя деть. Квартира становилась холодной и пустой по мере того, как Отабек собирал свои немногочисленные вещи. Юра просто ходил за ним по пятам, не пытаясь мешать или помогать, лишь сталкиваясь порой в узком коридоре. В Пулково он не поехал. Отабек пообещал навестить его на Новый год, но он не поверил ни единому его слову, а потому, когда 29 декабря ему пришло сообщение в скайпе: "самолет в 9 утра", чуть не пролил на себя кофе, а, открыв Отабеку дверь через несколько часов, ахнул от удивления. — Бек? Что у тебя с лицом? — Юра отступил на шаг, позволяя Отабеку пройти в квартиру, во все глаза пялясь на него. — Кошка поцарапала, — отмахнулся тот, подходя к нему и крепко обнимая. Юра не позволял себе скучать по нему. Привязанности пугали больше, чем все остальное вместе взятое, особенно сейчас, когда любая мелочь могла легко выбить из равновесия. Юра поставил себе цель прожить жизнь так, чтобы дед мог бы гордиться им, даже не будучи рядом, и это решение постепенно возвращало его к жизни. Он не вылазил из балетного класса и проводил столько времени на ледовой арене, сколько не проводил никто из сборной, а потому золото Гран-при с новым рекордом в произвольной программе не заставили себя долго ждать. Учеба немного подвела, и Юра едва смог закрыть зачетную неделю. — Кошка поцарапала? Да у тебя ее даже нет! — пробурчал Юра в воротник его куртки. От Отабека вкусно пахло морозом, и он прикрыл глаза, расслабляясь в чужих руках. — А это не моя кошка. Все нормально, Юр, — тихо проговорил ему в волосы Отабек. Все нормально? Стало понятно, что об этом Отабек говорить не хотел, но Юра весь день не мог отвести глаз от трех царапин на его скуле. Кошка так не поцарапает, уж Юра знал это по себе. — Виктор с Юри звали к ним, у них там целая толпа собирается, — сообщил Юра, копаясь в холодильнике в поисках зеленого горошка, не веря, что они просто забыли его купить. Почему-то именно в этот Новый год хотелось классики: оливье, шампанского и какого-нибудь мяса с картошкой в духовке — как когда-то с дедушкой. — Может, отметим вдвоем? Я хотел поговорить с тобой, — подал голос Отабек. — Что с тобой? — Юра оторвался от созерцания внутренностей холодильника и посмотрел на него. — Ничего. Просто хочу провести с тобой время. Можно? — Можно, — серьезно кивнул Юра. — Тогда скажу им, что мы не приедем. Встретимся с ними позже. Ты тут надолго? — Не знаю, — прозвучало в ответ. — Это как? Ты без обратного билета? — Без. Юр, потом это все решим. Ты нашел горошек? — Отабек подошел к нему и тоже заглянул в холодильник. — Нет. Потому что мы его не купили. Придется снова идти в магазин. Отабек по-настоящему пугал. Юра уже давно привык к тому, что на его лице редко когда можно было увидеть эмоции или прочесть то, о чем он на самом деле думает, но в этот раз что-то было действительно не так. Лицо было уставшим и осунувшимся, глаза, и без того строгие и темные, стали еще чернее. Все попытки выяснить, в чем дело, сводились либо к шутке, либо к будничному разговору, и к вечеру это окончательно вывело из себя, как резьбу сорвало. — Так, хватит! — Юра резко ударил обеими ладонями по столу, заставив Отабека вздрогнуть и поднять на него глаза. — Рассказывай уже! В чем дело? Что у тебя с лицом? Почему ты не знаешь, когда уезжаешь? Что-то случилось? Почему... — Я сказал матери, что я гей. Юра осекся, так и замерев с поднятой рукой, которой до этого активно жестикулировал. — Что? — Я сказал матери, что я гей, — спокойно повторил Отабек и отпил вина из своего бокала. — И... Это она сделала? — Юра потянулся к нему пальцами, словно желая дотронуться, но остановился на полпути. — Да. Тебе стало легче? Если бы Юра не знал Отабека несколько лет, он бы испугался этого тяжелого и темного взгляда. В голове множились мысли, одна другой краше, причем в геометрической прогрессии. — Да почему мне должно быть легче, черт возьми? — Юр. Можно я кое-что попробую? — спросил Отабек, поднимаясь с места и подходя к сидящему напротив Юре. Не дождавшись ответа, Отабек взял его за локти и потянул на себя, заставив встать, в следующую минуту накрывая его губы своими. Поцелуй получился коротким и мягким, но Юре показалось, что прошла целая вечность, прежде чем мир перестал раскачиваться, как сошедшие с ума качели. — Попробовал? — Юра облизнул губы и упрямо посмотрел в блестящие угольно-черные глаза напротив, чувствуя на своих предплечьях мелко подрагивающие чужие пальцы. — Да. — Отабек кивнул и прижался своим лбом к его. Стало жарко, и Юра выдохнул, стараясь привести мысли хотя бы в какой-то порядок. Чувства, несколько лет нещадно запираемые внутри, превратились в стаю птиц, бившихся в грудной клетке, как полоумные. Юра не позволял себе скучать, как не позволял себе любить лучшего друга, который теперь стоял перед ним с дрожащими руками и взглядом решившегося на последний шаг самоубийцы. С улицы послышались радостные крики, а потом громкие раскатистые звуки фейерверков. — Мы опять проебали Новый год, — тихо сказал Юра. — Я люблю тебя, — вдруг четко произнес Отабек. Юра в его руках вздрогнул, как от удара. — Я очень тебя люблю, Юра. Юра зажмурился и закусил нижнюю губу, которая начала дрожать. Казалось, что все это было частью очередного сна, после которого ты просыпаешься и понимаешь, что твоя жизнь ничто, по сравнению с тем, что ты только что видел — видел так реально, осязаемо, близко и ярко. Отабек снова поцеловал его, поднимая руки к его лицу и поглаживая большими пальцами скулы — осторожно и бережно, словно Юра был хрустальной статуэткой, готовой разбиться в любой момент. В этих аккуратных прикосновениях губ и кончиков пальцев было столько невысказанной нежности, заботы, желания быть рядом, что внутри все скручивало в узел и заливало теплом. Хотелось отмотать время назад и еще тогда, в далекой солнечной Барселоне, попросить Отабека остаться — любой ценой, чтобы не было этих лет, проведенных по разные стороны экрана под строгим взглядом его матери. — Подожди. — Юра отстранился, пытаясь вдохнуть полной грудью. — Так твоя мать знает... обо мне? — Она догадалась. Когда я жил с тобой летом, она оборвала мне телефон, пытаясь заставить меня вернуться. А теперь мне как-то особо и некуда, — невесело усмехнулся Отабек. — Как так некуда? — вскинулся Юра. — Она сказала, чтобы я не вздумал возвращаться, пока не решу, что мне важнее. А мне и не нужно это решать. — Отабек обнял Юру, ткнулся носом в висок, поцеловал горячую кожу. Сердце нехорошо дернулось от дурного предчувствия, но Юра лишь подался вперед, выгибаясь в сильных руках, чтобы прижаться еще теснее и вдохнуть чужой запах полной грудью. * * * — Ты все еще считаешь, что мы зря пропустили еще один Новый год? — мягко улыбнувшись, спросил Отабек, гладя пальцами голую Юрину поясницу, обводя позвонки и широким движением поднимаясь вверх до лопаток. Юра повернул голову, подмяв под грудь подушку, и покачал головой. С Отабеком было хорошо. Очень хорошо. Спокойнее, чем где бы то ни было и с кем бы то ни было за последние годы. Он словно накрывал невидимым куполом, от которого отражались все громкие раздражающие звуки, плохие мысли и любые опасности мира. Однако под ребрами что-то больно скреблось, мешая отдаться моменту полностью. И Юра уже давно понял, что это было, но не мог признаться себе до конца. — Тебе нужно помириться с матерью, — наконец, решился он. — Нет, — твердо ответил Отабек, глядя в потолок и лежа на согнутой в локте руке, второй крепко прижимая Юру к своему боку. — Да. Я не позволю тебе все бросить из-за меня. Ты снялся с соревнований, потом вообще бросил спорт, чтобы помогать ей, чтобы вести дела, а теперь ты так просто все похеришь вслед за фигурным катанием? Не будет этого. — Юра выбрался из объятий и сел на кровати, прижавшись спиной к изголовью и подтянув к себе согнутые в коленях ноги. — Юра, давай не будем об этом. — Отабек приподнялся, положив руку на хрупкую лодыжку и слегка погладив кожу. — Нет. Прости, Бек, — покачал головой он. — Я так не могу. У меня никогда не было нормальной семьи, кроме деда и сборной. А теперь осталась только сборная. Я всю жизнь мечтал, чтобы моя мать была рядом, чтобы приезжала чаще, чтобы вообще не уезжала. Я знаю, что это эгоистично, но я хотел в детстве, чтобы у нее ничего не получилось в Америке и она вернулась. Потому что я был трусом. Потому что то, чего я боялся всегда — это одиночество. Не когда ты просто один, а когда такая тоска, что выть хочется, когда даже уткнуться не в кого. И я не смогу нормально жить, зная, что ты бросил свою семью ради непонятного будущего со мной. Что нас ждет? Мы не Витя с Юри, которые смогли пойти против системы. Вите всегда было наплевать. Да и мне наплевать, про меня уже чего только ни писали. Но я не могу, не хочу, чтобы ты остался без ничего. Без работы. Без семьи. Тебе нужно вернуться, — тихо говорил Юра в свои колени, но Отабек слышал каждое слово, которое невидимой иглой прошивало тишину предрассветных зимних сумерек. — Юра, — начал Отабек, но Юра перебил его. — Будем видеться. На дни рождения, праздники. Может, я как-нибудь смогу приехать в Алматы, покажешь мне там все, я так за это время там ни разу и не был. Только не бросай все. Пожалуйста. Отабек долгим и тяжелым взглядом посмотрел на Юру, и тот не отвел глаза. Будущее снова пугало и размывалось, как акварельные краски. * * * "Уход из спорта Юрия Плисецкого — кто же займет место звезды фигурного катания в этом году?" "Куда подевалась надежда фигурного катания? Травма оказалась серьезнее, чем все предполагали?" "Последний год карьеры Юрия Плисецкого закончился переломом. Сможет ли спортсмен вернуться на лед?" Юра просматривал заголовки спортивной ленты, безучастно глядя на множившиеся под новостями комментарии. Телефон хотелось запустить в стену, но он держался — не хотелось вновь видеть сочувствующий взгляд Виктора, словно он нуждался в жалости. Нога безумно болела на погоду, а в Питере с постоянными скачками температуры и давления это было настоящей катастрофой. Ему всего двадцать два года, и он не думал, что диплом может пригодиться сразу же, как он его получит. Уход из фигурного катания означал крушение всех надежд на то, что в спорте удастся продержаться хотя бы до тридцати. Когда врачи вынесли приговор, для Юры это было равносильно казни на эшафоте. Колено постоянно буквально выворачивало, и Юра сжимался на больничной койке в комок, живя от укола до укола. Виктор говорил, что все наладится. Виктор говорил, что это еще не конец. "Поставим тебя на лед, и не таких собирали", — говорил он, но упрямо не смотрел Юре в глаза. На лед выйти так и не пришлось, и Юра уже полгода хромал на правую ногу, опираться на которую полностью так и не получалось, как он ни старался терпеть прошивающую боль. Просыпаться от звука хруста костей во сне стало привычным делом. Приход Виктора к нему домой перед его двадцать третьим днем рождения окончательно поставил точку, снова разбив время на "до" и "после". — Нужно решить, чем ты теперь хочешь заниматься. Нельзя все время сидеть дома, — сказал он, когда Юра медленно дошел до кухни, чтобы налить ему чаю. Постаревшая Лола мирно дремала под столом, примостив голову Кексу на рыжий хвост. Кекс из уважения к старшим не возражал. — Можно. Видишь, я же сижу, — безучастно отозвался Юра. — Солнышко, — начал Виктор, и Юра фыркнул. Ему уже не пятнадцать, но Никифоров так и не перестал называть его так. — Вить, — перебил он его, — я не собираюсь вскрывать себе вены, прыгать с крыши или уезжать в Тибет, чтобы податься в монахи. Все... Все нормально, правда. — Тебе скоро нечем будет платить за квартиру. Мы с Юри поможем и будем делать это столько, сколько потребуется, но тебе нельзя сидеть взаперти и выходить только в магазин. Черт, ты еще и куришь? — Витя посмотрел на сигарету, которую Юра выудил из пачки, как на змею, которая появилась из шляпы фокусника вместо кролика. — Куришь. Я больше не спортсмен, так что какая разница? — Юра бросил пачку Marlboro на стол и потянулся за зажигалкой. Виктор помолчал, но потом встал и, взяв Юру за руку, потянул на себя. — Вставай. Пойдем, пройдемся. — Я не в настроении гулять, — ухмыльнувшись, ответил он. — Надо. Зайдем в школу, пообщаешься с нашими ребятками, они уже давно ждут тебя в гости. Хватит сидеть на месте, — настоял Виктор и еще крепче перехватил Юрину ладонь. — Господи, прекратите вы уже опекать меня, вашу мать! Ты думаешь, мне будет приятно сейчас видеть кучу народа, который катается на коньках и у которого впереди жизнь, что я благополучно проебал, навернувшись на родной арене? — огрызнулся Юра, вырывая пальцы из чужой руки. В глазах защипало, перед Виктором мгновенно стало стыдно. — Доверься мне. Я не из-за травмы ушел, но это тоже было не так легко, как ты думаешь, — тихо проговорил Виктор, опуская ладонь на Юрины так и оставшиеся длинными волосы. * * * Юра смотрел на привычный и такой родной лед под ногами, вдыхая неповторимый запах катка, который ни с чем и никогда не получится перепутать. Находиться на арене в ботинках было странно и неудобно. Дети окружили его небольшой кучкой, подпрыгивая от нетерпения и напоминая далекие годы, когда тройняшки Нишигори буквально облепляли его, не давая пройти и требуя показать особо сложные прыжки. Юко тоже отдала всех троих в школу фигурного катания, и они уже успели поставить там всех на уши. С супругой Нишигори они по-прежнему созванивались, делясь новостями. Когда Юра получил травму, Юко даже собиралась приехать, но он отговорил ее — было бы тяжело смотреть в глаза своему прошлому, зная, что оно уже никогда не повторится. — Ребята, расступились, не наваливайтесь всей толпой, — послышался голос Юри, и Юра обернулся на звук, встречаясь взглядом с теплыми карими глазами. — Рад тебя видеть, — сказал Юри на очень хорошем русском, в котором почти не слышался акцент. — Взаимно, — кивнул Юра. Годы в России рядом с Виктором сотворили с Юри удивительную вещь, сделав еще ярче и вдохновеннее, чем он был, когда они только познакомились. Юри всегда был каким-то комфортным и теплым, но сейчас ощущение спокойствия и уюта рядом с ним стало почти осязаемым. Годы украшали его так же, как Виктора, который все не мог поверить, что ему идут мелкие морщинки вокруг глаз. Юра обзывал их обоих старперами, но при этом не мог отрицать, что, чем они оба были старше, чем больше лет проводили бок о бок в занятиях с детьми, тем гармоничнее и прекраснее становились. Глядя на их жизнь, Юра вспоминал, что это такое — верить в хорошее, верить в людей рядом. Юра пробыл с ними все занятие, общаясь с ребятами и помогая корректировать программы. На носу были юниорские, и в нем вдруг проснулось почти позабытое чувство радости от одной только музыки и слаженных движений под нее, пусть и чужих. Музыка. Она вилась красной нитью через всю его жизнь, оставаясь единственным связующим звеном между теми пропастями, в которые он порой проваливался, падая в бесконечную темноту отчаяния. Ласковые руки матери, белыми птицами летающие над клавишами пианино. Крылья, выраставшие у него за спиной во время отката многочисленных программ, в каждой из которых музыка была всем, была смыслом, попутным ветром. Даже если под ногами больше не было лезвий и чувство полета больше никогда не получится вернуть, музыка останется всегда. Самое сложное — петь а капелла. Без поддержки музыки, когда голос — все, что у тебя есть в темноте и тишине под чужими взглядами. Так говорила мама. Но Юра хотел, чтобы песня снова стала полной и яркой, обрела свою утерянную мелодию. Когда Юра пришел через месяц к Виктору и сказал, что хочет открыть студию звукозаписи, тот радостно улыбнулся и вызвался помогать во всем, в чем сможет. * * * — Мы не успеем! — Успеем! Я сто раз так делал! — Юра, сбавь скорость! — Хрен тебе! Эта машина просто создана для этого. — Вцепившись одной рукой в руль, другой Юра вывернул колесико звука на максимум, вжимая педаль в пол. Под громкую музыку они перелетели Дворцовый мост за минуту до развода. Юра смеялся, глядя на лицо Отабека, пока тот тоже не фыркнул и не покачал головой со словами: — Что в пятнадцать, что в двадцать шесть. — Ну, теперь у нас не твой байк, а мой Вольво. Романтика стала другой, да? — Юра провел рукой по лбу, убирая волосы назад. — Это точно, — кивнул Отабек. — О, мост развели. — И вот перед нами стена асфальта. И снова Дворцовый. Это у нас с тобой просто традиция: белые ночи, этот мост и гребаная стенка впереди, да? — Юра откинулся на спинку сиденья, вытягивая руки и поглаживая пальцами руль. Отабек неотрывно следил за каждым его движением, и под его взглядом становилось чуть теплее. — С чего ты вдруг решил приехать? Полтора года все не получалось, я уж думал, ты там женился и детей родил. — Юра очень старался пошутить, но вышло как-то зло и саркастично. — Не женился и не родил. И не собираюсь. — Да пора бы уже, — задумчиво протянул Юра. — Тебе уже двадцать восемь, ты крутой бизнесмен, вон, посмотри на себя: брюки, рубашка... — Юра. — Отабек потянулся, чтобы взять его за руку, но Юра убрал ладонь с руля, доставая из кармана пачку сигарет. — Ладно, дай мне тоже одну, — сдался он. — Я уже двадцать шесть лет как Юра. Двадцать шесть, охренеть! А мы все там же, с чего начинали. — Юра открыл окно, выставив в него локоть и затянувшись табачным дымом. Отабек был все таким же, если не считать официальную одежду и чуть изменившуюся прическу. И все равно все было в прошлом. И они застряли там же, отказываясь смотреть правде в глаза. — Как дела в студиях? — спросил Отабек, чтобы прервать воцарившееся молчание. — Отлично. В танцевальной — танцуют. В музыкальной — музыку играют и записывают. Ничего нового. А, кстати, видишь, как забавно вышло. Ты тогда сказал про бизнес, а я и не поверил. И вот мы с тобой оба два крутых бизнесмена. На льду больше не скачем, в сказки не верим, но покататься ночью по Питеру — святое дело. — Сарказм у тебя все тот же, — покачал головой Отабек, сбрасывая пепел на мокрый асфальт и глядя, как небо над разведенным мостом заливается полупрозрачной синевой белой ночи. — Если будешь звонить мне не раз в месяц, а раз в полгода, вообще забудешь, какой у меня сарказм и как меня зовут, — выдохнул Юра, не успев прикусить язык, хотя стоило бы. — Давай бросим все к чертовой матери. — Что? — Юра повернулся и посмотрел на серьезное лицо Отабека. — Ты слышал. Хватит уже всего этого. Мы что, так и будем до старости встречаться раз или два в год? — А что ты предлагаешь? Сбежать на край света и пожениться? У тебя старая мать, младшая сестра, которой сейчас нужна твоя помощь. У меня мои ученики в студии. — Это все отговорки. Сколько можно? Если бы ты тогда дал мне возможность... — Я бы дал возможность? Черт! — дернулся Юра, когда дотлевшая до фильтра сигарета обожгла пальцы. — И что, мы бы сейчас были милой семейной парой, как Виктор с Юри? — Да, может, и были бы. Ты сказал, что не хочешь, чтобы я бросал семью, но не слышишь, что моя семья — это ты! И я устал находиться от тебя так далеко, устал встречаться раз в пятилетку и разрываться между странами! И не отрицай, что ты тоже хочешь быть со мной, иначе уже давно бы прекратил все это. — Отабек схватил Юру за плечи и сжал пальцы, комкая его рубашку. Повисла удушающая тишина. — Поехали. Снимем номер в отеле, не хочу сегодня возвращаться домой, — наконец, произнес Юра. Он вырвался из его рук и завел машину. — Юра, пожалуйста, прекрати бежать от меня. — Отабек не двигался и продолжал смотреть на него. — Я не бегу. Никуда я не бегу. Юра не отрывал глаз от дороги, чувствуя на себе чужой взгляд. Голова раскалывалась, а сердце выскакивало из груди, истосковавшееся по теплу рук, которые он только что грубо оттолкнул от себя. * * * Отабек крепко спал, обняв Юру поперек талии и уткнувшись носом ему в ребра. Юра сидел, прижавшись лопатками к изголовью кровати и смотрел на его лицо, гладил по голове, отмечая редкие седые волоски на макушке. Будущее. Неясная дорога, разводные мосты, у которых нет четкого расписания, когда они снова могут сойтись, вернув белой полосе разметки былую непрерывность. На душе было на удивление спокойно и тихо, сердце билось ровно, и Юра чувствовал каждый его удар, считая их, чтобы отвлечься от собственных мыслей. Пора было принимать решение. Пора было понять, что дальше так быть просто не может. Они оба устали от всего этого, оба не могли понять, как жить дальше, а потому плыли по течению, скрывая разбитые сердца и делая вид, что это не ранило, не причиняло каждый день боли. Оглядываясь на свою жизнь, Юра с удивлением осознавал, что помнит только хорошее. Помнит счастливое время, проведенное с дедом. Помнит, как впервые встретил Виктора и протянул ему руку, чтобы получить обещание, которому суждено было сбыться совсем не так, как он тогда предполагал. Люди, которые были с ним рядом, всегда поддерживали и помогали ему, никто из них не отвернулся, и Юра был благодарен каждому за то, что имеет сейчас. Он многое потерял, но многое приобрел. А Отабек... Отабека хотелось сделать счастливым, хотя страх разрушить чужую жизнь собственными чувствами сковывал по рукам и ногам. Юра осторожно, чтобы не разбудить его, высвободился из крепких объятий, оделся, глядя на тлеющий рассвет, и, еще раз обернувшись, чтобы посмотреть на спящего Отабека, взял ключи от машины и вышел из гостиничного номера.