След Цербера

Весной 1897 года железное здоровье Холмса несколько пошатнулось от тяжелой, напряженной работы, тем более, что сам он совершенно не щадил себя. В марте месяце доктор Мур Эгер с Харли-стрит, который познакомился с Холмсом при самых драматических обстоятельствах, о чем я расскажу как-нибудь в другой раз, категорически заявил, что знаменитому сыщику необходимо временно оставить всякую работу и как следует отдохнуть, если он не хочет окончательно подорвать свое здоровье. Холмс отнесся к этому равнодушно, ибо умственная его деятельность совершенно не зависела от физического состояния, но когда врач пригрозил, что Холмс вообще не сможет работать, это убедило его наконец сменить обстановку. И вот ранней весной того года мы с ним поселились в загородном домике близ бухты Полду на крайней оконечности Корнуэльского полуострова. «Дьяволова нога» — 1— Корнуолл Небольшой коттедж сиял выбеленными стенками на ярком весеннем солнце. Зелёные ставни были распахнуты, и дом будто с некоторым удивлением смотрел с возвышения на залив, который сейчас не выглядел таким уж зловещим. Мы вошли в дом, осмотрели его — вернее, я осмотрел, ведя последние переговоры с хозяйкой, живущей в деревушке. Я желал для своего друга и пациента уединения, поэтому мы договорились, что хозяйка с дочерью станут приезжать после полудня на своей двуколке, которой почтенная женщина умело правила, привозить еду, прибираться, пока мы гуляем, а потом отправляться восвояси, оставляя нас одних. Мы вполне могли позаботиться о себе в оставшееся время. Коттедж когда-то, вероятно, принадлежал семье. На втором этаже было две спальни — одна явно супружеская, с широкой кроватью. Соседняя же предназначалась для гостя. Я скромно занял гостевую, тем более что собирался в ней не спать, а только создавать видимость. Не мог же я оставить по ночам своего больного в одиночестве? Пока я беседовал с хозяйкой, осматривал дом, Холмс сидел в маленькой гостиной, нахохлившись, как старая ворона на суку. Потом хозяйка уехала в деревню, обещав сегодня вернуться к вечеру с обедом. Мы, собственно, были неголодны, а перекусить в доме бы нашлось чем. — Эта добрая женщина уехала? — спросил Холмс, когда я вернулся к нему. — Уехала. — Слава богу, — вздохнул он с таким скорбным выражением лица, что я не удержался от смешка. Холмс сейчас откровенно играл на публику, изображая страдальца. Только он, кажется, может, болея, переигрывать, пытаясь пародировать больного. Впору окончательно запутаться с ним. — Идёмте на воздух. — Нет... — Не капризничайте, идёмте на море взглянем. «Если я умру, — говорил его взгляд, — моя смерть будет на вашей совести». Пришлось поощрить. Наклонившись, я погладил его щёки ладонями и поцеловал его. Холмс на мгновение скинул с себя маску, показав истинно больной взгляд, исполненный при этом полного доверия, и у меня сжалось сердце. Мы вышли в маленький садик. Холмс категорически отказался выходить за калитку и уселся на скамью, выкрашенную такой же зелёной краской, что и ставни дома. — У меня кружится голова, — пожаловался он. — Это, наверное, от свежего воздуха. — Вполне возможно, — ответил я, садясь рядом. Он опустил голову мне на плечо. — Это всё пройдёт, не переживайте, — сказал я. — Вы слышите, как оно шумит? — спросил он вдруг. — Как будто дышит. Хотя, конечно, это так избито... — Слышу, — кивнул я. — Могу сказать как врач: у него очень здоровое дыхание. Холмс чуть слышно усмехнулся. — 2 — Февраль 1897 года За свою жизнь я повидал много смертей — такова специфика моей профессии. Говорят, что у врачей вырабатывается некий защитный механизм — иначе просто не выжить. У меня он тоже выработался со временем, а уж Афганистан был хорошей школой. Помогая Холмсу в его расследованиях, я насмотрелся ещё и на всевозможные лики насильственной смерти, и, вернувшись к основной профессии, порой невольно чувствовал некое облегчение, видя обычное человеческое страдание, а не плоды людской жестокости и безумия. Вероятно, у Холмса тоже был свой механизм. По крайней мере, труп в анатомичке и труп, лежащий посреди нарядной гостиной или в грязной подворотне, рассматривались им с одинаково отстранённым интересом. Я прекрасно понимал, что для его работы гораздо лучше испытывать равнодушие препаратора, иначе эмоции захлестнут и будет уже не до умозаключений. Но всё же и он порой терпел неудачу и терял клиентов — тогда, бывало, выдержка изменяла ему. Некоторые подобные случаи я описал в своих заметках — взять, например, дело с пляшущими человечками или странное происшествие с апельсиновыми зёрнышками. В такие моменты Холмс ещё больше концентрировал все силы, чтобы покарать убийцу или обелить доброе имя несчастного. Было у Холмса ещё одно правило: он никогда не брался за безнадёжные дела. Но миссис Креймер оказалась очень обаятельной женщиной. Обаятельной и беззащитной — такой типаж любого мужчину заставит дрогнуть и пробудит в нём рыцарские инстинкты. Если бы речь шла только о её семейной репутации, Холмс бы за дело не взялся. Особенно в то время, когда два других срочных расследования заставляли просто разрываться на части и мечтать ещё хотя бы о десяти часах в сутках. Но Элин Креймер очень любила мужа, простого коммивояжёра, малого нескладного и похожего на рыхлого охотничьего пса с вечно унылым взглядом. Что-то она в нём, видимо, нашла. К сожалению, несчастная женщина, совершенно убитая горем, не догадалась обратиться к Холмсу раньше, когда её мужа только арестовали. Слишком наивная, она никогда не сталкивалась ни с полицией во всей её красе, ни с нашей судебной системой. Миссис Креймер проживала в Стейнинге, по соседству со своей тёткой — престарелой вдовой, миссис Сайз. Тугой кошелёк старушки уже давно был отписан по завещанию любимой племяннице, и, кажется, все соседи об этом знали. Между женщинами существовал только один камень преткновения — бедняга-коммивояжёр, который миссис Сайз очень не нравился. Не такого мужа она бы хотела для своей единственной родственницы, но вдове хватало ума не препятствовать, не грозить переписать завещание. Оставалось изредка утешаться перемалыванием Креймеру косточек, сидя за чашкой чая у какой-нибудь соседки. Дела Джозефа Креймера шли вполне успешно, зарабатывал он неплохо, тем более что вёл трезвую и умеренную жизнь. Будучи единственным сыном немецких эмигрантов, он ещё не растерял присущие этой нации педантичность и аккуратность. Но был он не местный, не свой. Как говорится, малый-то неплохой, но что-то в нём не так. И вот этого «не так» вполне хватило, чтобы сделать Креймера единственным подозреваемым в деле об убийстве миссис Сайз. Там хватало косвенных улик, но будь коммивояжёр «своим», соседи бы, наверняка, давали иные показания, памятуя о добрых пинтах, пропущенных за компанию в пабе. В тот злополучный день миссис Сайз ждала на ужин супругов Креймер, но Элин почувствовала себя плохо — разыгралась мигрень, поэтому в записке она извинилась перед тёткой за испорченный вечер, не слишком веря, что та расстроится, если не повидает мистера Креймера. Однако миссис Сайз в ответе настояла, чтобы мистер Креймер навестил её. Элин решила, что это хороший знак — тётка хочет помириться, и послала мужа к ней. Как показал мистер Креймер на дознании, вечер прошёл в целом неплохо, и миссис Сайз держалась с ним даже слишком любезно. Через час после ухода гостя старушка отошла ко сну. Вскоре компаньонку и служанку разбудил колокольчик. Миссис Сайз в испуге жаловалась на всё усиливавшуюся тошноту, жжение во рту и онемение языка, ей было тяжело сглатывать слюну, которая уже текла изо рта несчастной. Служанку тут же послали за врачом, пока компаньонка и кухарка пытались помочь, промывая миссис Сайз желудок, так как налицо были все признаки отравления. Когда врач прибыл, у старушки уже начались судороги и вскоре она скончалась. Я внимательно изучал медицинский отчёт — доктор отмечал пароксизмальную тахикардию, не говоря уже о довольно неприятных симптомах, связанных с испражнениями. Одним словом, общая картина намекала на отравление растительным алкалоидом. Разумеется, первым делом подозрение пало именно на Креймера. У него имелся повод, кроме того, служанка показала, что миссис Сайз отлучалась из-за стола и гость некоторое время находился в комнате один, без свидетелей. Мистер Креймер часто бывал в разъездах и мог достать яд, спрятав его до поры. Одним словом, на шее коммивояжёра вполне очевидно затягивалась петля. Полиция подозревала также и миссис Креймер в соучастии: мигрень — это ведь такое ненадёжное алиби. Но вот тут соседи встали на её защиту. А компаньонка покойной, миссис Стокнер, дала очень чёткие показания о том, как миссис Сайз получила от племянницы записку с извинениями и сама решила пригласить Креймера, хотя могла этого и не делать. Ответное послание она писала на глазах у компаньонки, а та потом посылала с запиской служанку. Всё выглядело так, словно коммивояжёр внезапно решился на убийство. Даже я, не особо блиставший силой логики, видел тут некоторые дыры в рассуждениях полиции. Это был один из немногих случаев, когда Холмс не просил меня о помощи, а я, понимая, насколько серьёзно обстоит дело, не напрашивался. С момента обращения к нам миссис Креймер прошло трое суток, и я практически не видел Холмса дома, когда вечером к нам в квартиру пожаловал Лестрейд. — Здравствуйте, доктор. Мистер Холмс, как я понимаю, отсутствует? — спросил он. — Добрый вечер, инспектор. Вы правы, его нет. — Он, как я слышал, взялся за дело Креймера. Это правда? Лестрейд отказался присесть, сославшись на то, что занят и заглянул на минуту. — Да, это правда, — отрицать нужды не было. — Поговорите с ним, доктор Уотсон. Убедите его отказаться. Креймеру он не поможет, только раздует дело. И проиграет. Наверняка. Зачем ему такой удар по репутации? — Меньше всего при расследовании мистер Холмс заботится о своей репутации — вы это знаете, инспектор. Но я передам ему ваши слова. Засим мы распрощались. Я обещал Лестрейду поговорить с моим другом, но был вовсе не уверен, что тот захочет обсуждать со мной это дело. Я был не уверен даже, появится ли он сегодня дома. Но очень поздно он всё же вернулся — совершенно измученный. Стоило предположить, что по давней своей привычке он почти не ел нормально эти три дня. В такой поздний час миссис Хадсон давно спала, так что я воспользовался спиртовкой, чтобы приготовить для Холмса чай. И мне удалось уговорить его съесть пару сэндвичей, что уже явилось маленькой победой. Я думал, что Холмсу захочется спать, однако, поев, он перебрался к камину и принялся набивать трубку. — Как там дела? — осторожно спросил я. — Есть какая-нибудь надежда? — Вы наверняка помните убийство старика Маккарти. Когда его сын говорил чистую правду, это только убеждало следствие, что он убийца. Боюсь, что с Креймером происходит то же самое. — Появились новые факты? Кажется, опасения Лестрейда оправдывались. — Он дал показания, что в тот вечер говорил с тёткой жены о деньгах, — сказал Холмс, выпуская изо рта первый клуб дыма. — Представляете? Он просил у неё взаймы и признался в этом. — И зачем ему были нужны деньги? — Креймер собирался открыть своё дело в паре кое с кем. От него требовалась доля в предприятии. Он просил не всю сумму, а только часть. Миссис Сайз, по его словам, обещала подумать. — Кажется, полиция там всерьёз занималась компаньонкой. Да и вы, думаю, встречались с этой женщиной. Что она говорит? Если Креймер лжёт, и миссис Сайз отнеслась к его просьбе враждебно, это не могло не отразиться на её настроении в тот вечер. — Хозяйка, по словам компаньонки, была задумчива и несколько рассеяна. А на другой день она собиралась встретиться со своим поверенным. — Поди разбери теперь: то ли дать денег Креймеру, то ли лишить племянницу наследства, чтобы проклятому немцу ничего не досталось, — невесело усмехнулся я. — Как вы понимаете, следствие склоняется ко второй версии. — А что говорит классический принцип? — спросил я. — Кому ещё, кроме Креймера, было выгодно убить старушку? — Теоретически его жене, конечно. Но это противоречит и здравому смыслу, и логике. — Мне вот что непонятно в этом деле: допустим, Креймер невиновен. Но старушку кто-то ведь отравил. Ведь там налицо все признаки алкалоида. Ничего, кроме усталости, в настроении Холмса я не видел. Усталости и разочарования. — За те полтора дня, что я пробыл в Стейнинге, я выслушал море сплетен, и хоть бы одно рациональное зерно нашёл. Я склоняюсь к мысли, что Креймер невиновен, но тогда впору предположить наличие невидимого убийцы — пролетал мимо и подлил яду в чашку почтенной матроны. — Или компаньонка? — предположил я. — Она присутствовала в начале обеда, потом миссис Сайз попросила её удалиться — речь, мол, пойдёт о семейном деле. Хозяйка выходила из-за стола во время чая, что подтвердила служанка. Если компаньонка в этот промежуток… Нет, абсурд. С чего бы Креймеру её выгораживать? Да, ситуация просто тупиковая. — Господи, там вообще можно что-то противопоставить официальной версии? — воскликнул я, про себя думая, что инспектор прав — зря Холмс ввязался в это дело. — Кое-что можно, если найти эксперта по ядам. Да, у меня есть некоторый опыт в их изучении, — добавил Холмс, предчувствуя возражение, — но у меня нет авторитета в судебных кругах. Я могу сколько угодно распинаться, что экспертиза там была проведена неправильно, что ни способ Стаса, ни способ Тардье применены не были. — И вы нашли эксперта? — И да, и нет. Я обратился к профессору Инджерсоллу, он изучил дело и отказался. — О, нет… — Но он порекомендовал мне своего ученика, доктора Мура Эгера, с Харли-стрит, — усмехнулся Холмс. — Видимо, не слишком любимого ученика. — Да и адрес у него говорит скорее о доходах, чем о научных изысканиях. Вы уже связались с доктором Эгером? — Я написал ему, отправил копии документов. Он обещал изучить их и завтра дать окончательный ответ. — Тогда стоит отдохнуть, — решился напомнить я Холмсу о каком-никаком режиме. — Мне нужно ещё кое-что обдумать. — У вас есть глина, чтобы лепить кирпичи? — процитировал я его самого. — Вы правы, — вздохнул Холмс после недолгого молчания. — Пожалуй, я последую вашему совету. — 3— Корнуолл Два последующих дня Холмс ходил полусонный, вечером ложился рано, а просыпался только часам к десяти. На третий день он взял в руки скрипку и сыграл что-то меланхоличное — то был хороший знак. А после полудня он согласился наконец-то прогуляться по окрестностям. Мы изучили дорогу до деревни, потом немного прошлись по пустошам. Холмс отмалчивался, мне всё никак не удавалось вовлечь его в разговор. Потом я бросил эту затею и уставился себе под ноги, рассеянно поддевая тростью камешки. В одном месте грунт слегка осел, и мне попался на глаза странный остроконечный осколок кремня. — Какой занятный. Я наклонился и поднял камень. — Хм, — Холмс соизволил обратить внимание на мою находку. — Это не просто камень. Видите, он обработан. Это кремнёвый наконечник стрелы. — О, так тут есть чем поживиться историку? — Думаю, раньше тут были древние поселения. Вот, кстати, местный искатель, взгляните-ка, — Холмс указал тростью вперёд, и я увидел на приличном расстоянии от нас сидящего на корточках упитанного мужчину, который явно копался в земле, судя по движению руки. Мы направились в его сторону. Когда подошли поближе, стало ясно, что перед нами местный священник. Он только что приступил к снятию дёрна возле торчащего из земли древнего камня. Шляпу викарий нахлобучил на верхушку менгира. Заметив нас, он вскочил на ноги с необычным для своего телосложения проворством. — Если я не ошибаюсь, джентльмены, имею честь видеть мистера Шерлока Холмса и доктора Джона Уотсона? — Совершенно верно, — ответил я. — Позвольте представиться: преподобный Раундхэй, настоятель здешнего прихода. Отправляясь с Холмсом на отдых, я надеялся, что на нашем пути не встретится никакой мрачной тайны или очередной запутанной загадки. Однако в лице симпатичного священника перед нами опять встала судьба, собственной персоной. А началось всё с безобидной кремнёвой стрелы. — 4— Стейнинг Доктор Эгер согласился выступать в суде на стороне защиты. В основном, он собирался делать упор на недобросовестность экспертизы. На встречу со специалистом по ядам Холмс пригласил и меня. Мне доктор показался слишком молодым, слишком щеголеватым, вполне соответствующим своим клиентам. Однако я навёл о нём справки среди коллег и получил много положительных отзывов. Я не мог отказать ему и в мужестве, раз он готов был рискнуть репутацией и помочь несчастному Креймеру. Наш консультант склонялся к отравлению аконитом или другим ядом, близким по действию. Появилась маленькая надежда, потому что иные шарлатаны от медицины рекомендуют аконит как средство от невралгии и прочих заболеваний. И применять в виде настойки советуют как наружно, так и — о, ужас! — перорально. Требовалось для начала опросить врача покойной миссис Сайз, выяснить точно, чем она страдала и по каким поводам обращалась за помощью. Мне не верилось, что её врач мог посоветовать такое опасное средство, но если ему не удавалось в чём-то помочь пациентке, она могла поискать выход и на стороне. Холмс, к сожалению, был занят — намечался арест подозреваемого по одному из параллельно расследуемых им дел, потому в Стейнинг отправился я. У меня сохранилось немало бумаг по тому случаю — записи бесед, дневниковые заметки, газетные вырезки, но, боюсь, я их до сих пор не систематизировал. Блокнот, где я зафиксировал тогда содержание моего разговора с доктором Хэйлом, затерялся. Однако если убрать ненужную лирику, то в итоге всё свелось к тому, что у старушки было неладно с сердцем, а также она страдала ревматизмом. Но для своих лет она держалась неплохо и могла протянуть еще достаточно долго, хотя нездоровое сердце делало её довольно лёгкой жертвой, вздумай кто применить аконит даже в небольших дозах. Разумеется, врач покойной, по его словам, лечил свою пациентку только проверенными и официально утверждёнными средствами. Даже если он и лгал, то выяснить это не представлялось возможным. В таких случаях помочь могут только недовольные, если таковые имеются — ни один пациент не станет выдавать врача, раз методы лечения устраивают. Попробуй я опросить его пациентов, это вызвало бы скандал. Единственно, что удалось выяснить, — практика доктора Хэйла после кончины миссис Сайз ничуть не пострадала. Я снял в местной гостинице номер и стал ждать приезда Холмса. Немного прогулялся по улицам городка, полюбовался на церковь Св. Андрея, на старинные дома по обеим сторонам Черч-стрит. Только в провинции и увидишь сейчас такие постройки. Мой уставший друг появился под вечер. Выслушав отчёт, он только кивнул, оставив в стороне и одобрение, и критику. — А как ваши успехи? — спросил я. — Дело закрыто? — Да, — вяло отозвался он. — И Лестрейд счастлив, и готов увенчать голову лаврами. В очередной раз. А меж тем завтра нас ждало первое заседание по делу Креймера. Провинциальный суд, куда мы, столичные выскочки, явились со своими претензиями. Адвокат тоже был из Лондона — молодой, подающий надежды. Он мужественно пытался задавать вопросы, выдерживая откровенно недружелюбные взгляды судьи. Что касается этого господина, то я на протяжении всего заседания вспоминал один из споров Холмса с Лестрейдом, когда они рассуждали о людях, одержимых разного рода маниями, и сыщик-любитель пытался доказать сыщику-профессионалу, что любая мания делает человека потенциально опасным. Судья Рид, безусловно, хорошо знал законы, но его явный фанатизм пугал — он вёл заседание так, словно виселица уже ждала под окнами и лишь мелкие формальности мешали тотчас же отправить туда Креймера. Наш бравый доктор Эгер пару раз за заседание заставил меня покрыться холодным потом — он слишком разошёлся, на мой взгляд. Хотя оба его прозрачных намёка скорее относились к недостаточно грамотной работе полиции, всё же он очень рисковал. При том он оказался довольно убедительным даже для местных тупоголовых присяжных, как любил величать этих господ Холмс. Для судьи Рида отсутствие вердикта стало неприятной неожиданностью. Присяжные не смогли прийти к единому мнению, а значит у нас появилась отсрочка. Холмс решил ещё раз лично опросить всех участников драмы, полагая, что от полиции кое-что могло укрыться. И начали мы с компаньонки.

***

Итак, миссис Стокнер — дама сорока трёх лет. Её вытянутое лицо принадлежало к той категории женских лиц, которые за глаза принято называть лошадиными. Перед нами сидела классическая компаньонка пожилой леди: скромная, приличная, незаметная. Однако, когда миссис Стокнер заговорила, речь её сразу выдала женщину образованную. В бумагах по делу значилось, что она была вдовой банковского служащего, у миссис Сайз жила около семи лет — довольно приличный срок. Миссис Стокнер всё ещё обитала в доме покойной, да и служанка Сьюзен Браун оставалась там же. Миссис Креймер обещала взять её к себе, когда завещание покойной вступит в законную силу. Все деньги, как и ожидалось, переходили к ней, но согласно воле её тётки, миссис Стокнер, кухарка и служанка получали небольшие суммы, которые помогли бы им продержаться первое время в поисках нового места. Компаньонка ещё раз поведала нам о роковом вечере, фактически повторив свои прежние показания. Она ничуть не удивилась, что ей опять приходится рассказывать ту же историю — теперь уже для меня и моего друга. — Вероятно, вы жалеете, что миссис Сайз попросила вас удалиться к себе в конце ужина? — спросил Холмс. — Не попросила, велела, — тонкие губы бывшей компаньонки вытянулись в улыбке. — Конечно, жалею, сэр. Если мистер Креймер виновен, то у него не было бы возможности осуществить свой план, а если он невиновен, я могла бы подтвердить его алиби. — А что вы думаете: виновен он или нет? — спросил я. — Я не знаю. Уже не знаю, сэр. Сегодня в суде этот врач из Лондона так убедительно говорил об ошибках следствия. Поначалу мне не хотелось верить, что мистер Креймер убийца, но я просто не понимаю, кто бы ещё мог это сделать? — Допустим, это всё же он. Как вы считаете, миссис Стокнер, он сделал это из-за денег? — поинтересовался Холмс. — Вас просто интересует моё мнение, сэр? — осторожно уточнила компаньонка. — Просто ваше мнение. Вы ведь давно знаете этого человека. — Не так уж и хорошо я его знаю. Он здесь был редким гостем, а я появлялась у него дома разве что с поручениями миссис Сайз. Мужа племянницы она не любила — все соседи знают. Разумеется, я была вынуждена поддакивать ей, вы же понимаете — не в моём положении спорить с хозяйкой. Бывает, что хозяйка и компаньонка больше подруги, но у миссис Сайз подруг и так хватало. А мистер Креймер мне всегда казался человеком более чем положительным, мирным, но чужая душа — потёмки. Могло ему, например, надоесть, что его семейную жизнь обсуждают все, кому не лень? И всё по вине миссис Сайз. Могло у него кончиться терпение? — Вы считаете, что миссис Сайз перебарщивала со сплетнями? Кстати, а что конкретно ей не нравилось в Креймере? — Его профессия, главным образом. Она даже поначалу говорила племяннице, что тот женился в расчёте на будущее наследство. Ей не нравилось то, что он немец, что он сторонится соседей, что он необщительный, угрюмый… — А он угрюмый? — Я бы так не сказала, сэр. Мисс Элин, то есть миссис Креймер всегда была весела и довольна. С тех пор, как она вышла замуж, я ни разу не помню, чтобы она приходила к тётке расстроенной. — Она обижалась на тётку за нелестное мнение о своём муже? — Если и обижалась, то благоразумно не показывала вида, сэр, — вежливо улыбнулась миссис Стокнер. — Миссис Сайз была хорошей хозяйкой? — Холмс не давал компаньонке опомниться. — Не хуже многих, сэр. Всякое случалось, конечно, но это скорее по причине старческих причуд, а не дурного характера. — И вас не задел тот факт, что миссис Сайз недавно переписала завещание и обошла вас там, хотя в предыдущем оставила вам триста фунтов? Я бросил на Холмса быстрый, удивлённый взгляд. Про старое завещание я не знал. Когда он успел только разговорить поверенного старушки? — Конечно, задело, — спокойно ответила миссис Стокнер. Меня просто поражала невозмутимость этой женщины, хотя, наверняка, она вырабатывалась годами услужения у пожилого человека с не слишком-то покладистым характером. — А вы знали о тех деньгах? — уточнил Холмс. — Знала. Я даже подписывала первое завещание как свидетель. Миссис Сайз тогда назвала сумму, которая мне причитается, но я не слишком-то в это верила. У моего покойного мужа был родственник, который любил рассказывать, сколько кому он оставит после своей смерти. И что вы думаете: он надул всех и отдал деньги на благотворительность. — Скажите, миссис Стокнер, — решился я вклиниться в разговор, — ваша покойная хозяйка любила лечиться? — Простите, сэр, а что вы подразумеваете под словом «любила»? — Многие одинокие пожилые люди находят в этом чуть ли не повод для развлечения. Ходят по врачам, жалуются на недуги, порой выдуманные, им нравится внимание со стороны медиков и то, что их выслушивают… — Ах, вот что! — миссис Стокнер рассмеялась. — Я даже сама знаю таких. Но миссис Сайз была не из их числа. Да, у неё случались боли в ногах, но она редко ходила пешком. А сердце своё она очень берегла, полностью доверяла доктору Хэйлу и неукоснительно выполняла его требования. Но удовольствия в лечении никогда не видела. И, кроме того, она не страдала от одиночества — при ней всегда находилась я, её навещала племянница, да и подруг тоже не надо забывать — было с кем поговорить. По просьбе Холмса миссис Стокнер назвала фамилии и адреса этих самых подруг. Боже мой, ещё три «милые старушки» — и когда только на них найдётся время? Я подумал, грешным делом, что мне придётся принести себя в жертву ради блага нашего клиента и выслушивать все местные сплетни, пока Холмс будет заниматься чем-то более полезным. — Миссис Сайз придерживалась только официальных методов лечения? — спросил я, и Холмс чуть заметно нахмурился. — Она говорила мне, что в прежние года ездила за город с кухаркой и собирала соцветия одуванчика — из них делали вино и сироп. В одуванчик она верила, — улыбнулась миссис Стокнер, — но больше ничего подобного я от неё не слышала. Да, конечно, ещё малина при простуде, но так все делают, кажется. В прихожей рыжая девица с белёсыми бровями и ресницами (служанка Сьюзен) подала нам шляпы и трости. Я заметил, что Холмс сунул ей в карман фартука записку. — Вы хотите поговорить с девушкой вне дома? — спросил я, когда мы вышли на улицу и направились к гостинице, чтобы обменяться с доктором Эгером, оставленным в качестве дозорного, последними новостями. — Да, я думаю, так будет лучше, — сказал Холмс и вдруг остановился посреди улицы. — Нет, это что-то ужасное, — почти простонал он, срываясь вдруг с места после почти минутного молчаливого созерцания мостовой. — Что-то одно: или я идиот и меня провёл убийца, или старушка скончалась от естественных причин, или я готов поверить в ангела смерти. — Или её отравила компаньонка, — сказал я. — Это входит в первый пункт, — проворчал Холмс. Дальнейшее относится к числу необъяснимых стечений обстоятельств. Наверное, всякий человек хоть раз в жизни сталкивался с подобным, и дай бог, чтобы итог таких совпадений оказывался не столь непоправимым, как в нашем случае. В гостинице нас ждал не только доктор Эгер. Холмсу пришла телеграмма от Майкрофта с требованием немедленно вернуться в столицу. На кону стояла жизнь несчастного Креймера, и Шерлок, скорей всего, проигнорировал бы любой призыв. Любой, но только не старшего брата. И дело тут не в родственных чувствах. Мой друг обычно сочувствовал свободолюбивым порывам народов, но только не когда эти порывы осуществлялись путём массового насилия. Он не любил политику и, конечно, побрезговал бы ввязываться в преследование какой-либо группы недовольных подданных Её Величества, однако допустить гибель десятков невинных он не мог. Разумеется, он тут же принялся лихорадочно собираться, чтобы успеть на вечерний поезд. Эгеру оставалось только оттачивать свои аргументы, а мне в отсутствие Холмса навестить почтенных старушек. А чтобы они не выставили меня, я, проводив друга, отправился к миссис Креймер и заручился у неё рекомендациями. Боюсь, что рекомендации показались им слишком хорошими, или же почтенные дамы истосковались по общению, но только я убил почти целый день на беседы с двумя из них. В результате узнал не только подробности жизни семейства Креймер-Сайз, но и сведения о скрытых пороках многих важных лиц городка. А от количества выпитого чая и съеденного мучного почувствовал дурноту. Эгер в гостинице посочувствовал мне и сообщил, что в моё отсутствие к Холмсу заходила Сьюзен. Конечно, меня так и подмывало отправиться в дом миссис Сайз и поговорить со служанкой, но я просто не представлял, о чём именно собирался с ней беседовать Холмс, поэтому побоялся наломать дров. Так что я постарался, как мог, записать сведения, полученные сегодня, отделяя зёрна от плевел. Потом пришла телеграмма от Холмса — он вынужден был задержаться ещё на день. Я послал ему ответ, что у нас пока что всё тихо. И сглазил, не иначе.

***

Судья Рид умудрился собрать новый состав присяжных в кратчайшие для такого маленького городка сроки, так что вечером второго дня я мчался, как взмыленный конь, на почту — посылать в Лондон отчаянную депешу. Поначалу всё шло, как и в прошлый раз. Собравшаяся в суде публика откровенно скучала, и судья Рид дважды призывал к тишине. Миссис Креймер сидела под густой вуалью, комкая в пальцах платок. Рядом с ней скромно пристроилась Сьюзен, держа на коленях маленький мешочек, явно с нюхательными солями или чем-то ещё. Миссис Стокнер держалась особняком. Я сидел рядом с Эгером, мы заняли Холмсу место, надеясь, что он появится к полудню. Мне было совершенно непонятно, на что надеется судья, почему он переливает из пустого в порожнее? Очень не хотелось верить, что у обвинителя есть какой-то туз в рукаве. Я задумался и не заметил появления друга. Эгер тронул меня за рукав и указал в проход между скамьями. Холмс постарался как можно быстрее проскользнуть на своё место, но по рядам прокатился шепоток — столичную знаменитость обыватели пропустить не могли и оживились. — Тишина в зале! — прокаркал Рид и застучал молотком. — Обвинитель, продолжайте. — Ваша честь, я прошу вызвать для дачи показаний мистера Валентайна Коллинза. — Это ещё кто такой? — шепнул Холмс. — Понятия не имею. Для публики такой поворот тоже стал неожиданным, и Риду опять пришлось пустить в ход молоток. Пресловутый мистер Коллинз оказался худым стариком с пышными бакенбардами и в пенсне. Одежда его выдавала достаток. Он прошёл как раз мимо нас, по центральному проходу. Холмс окинул свидетеля быстрым взглядом. — Садовод-любитель, — шепнул он мне. Не было возможности уточнять, как Холмс пришёл к такому выводу — мистер Коллинз уже занял своё место и приготовился отвечать на вопросы обвинителя. Я взглянул на Креймера — у того на лице выразилось искреннее недоумение. Мистер Коллинз достал платок, деловито протёр стёкла и опять водрузил пенсне на свой крючковатый нос. Обвинитель начал с традиционного вопроса: знаком ли свидетель с обвиняемым лично. — Да, сэр, — ответил старик. — Насколько близко? — Просто как с членом семьи миссис Сайз. Мы даже не близкие соседи, хотя живём на одной улице, однако, сэр, при случайных встречах мистер Креймер всегда вежливо здоровался и интересовался моим здоровьем и делами. — Как произошло ваше знакомство, мистер Коллинз? — Миссис Сайз попросила свою племянницу взять у меня черенок розы, который я покойной давно обещал, а та попросила своего мужа об одолжении. Чтобы он забрал черенок у меня, сэр. Надеюсь, я понятно выразился? — Вполне, мистер Коллинз. Таким образом, обвиняемый имел возможность видеть ваш сад? — Да, сэр. — Он расспрашивал вас о вашем увлечении? — Нет, сэр. В тот раз нет. — А когда же, мистер Коллинз? — В сентябре, сэр. Мистер Креймер удивился, почему я собираю плоды в перчатках. — Какие именно плоды, мистер Коллинз? — Плоды аконита. Тут мы все трое переглянулись. — У вас в саду растёт аконит, мистер Коллинз? — Да, сэр, а что в этом такого? В тенистом уголке, и это не такая уж редкость в наших садах. Я одинок, живу особняком, и мне нечего бояться, что какой-нибудь ребёнок соблазнится нарвать себе цветов летом. Акониты прекрасно смотрятся с некоторыми соседями, с аквилегиями, например. — Да-да, мистер Коллинз. И какие же именно акониты растут в вашем саду? — Aconitum lycoctonum, Aconitum cammarum и Aconitum napellum. Проще говоря, волчий, каммарум и непальский. Чёрт возьми, это было плохо, крайне плохо. — И вы пояснили, что растение очень ядовито, мистер Коллинз? — продолжил обвинитель. — Да, сэр. Я даже вспомнил древних греков — Геракла, выводившего Цербера из Аида. Римлян, опять же. — Обвиняемый как-то ещё выказал свой интерес? — Он спросил, не опасно ли выращивать такое растение и насколько оно ядовито, — тут свидетель замялся. — И, мистер Коллинз? Пока обвинитель вёл опрос, я смотрел на Креймера. Его лицо не отличалось богатством мимики, а сейчас, когда взгляд был неотрывно устремлён на старика, оно выражало откровенное презрение. Не страх, не панику, а именно презрение. Я подумал, что разговор, наверняка, имел место быть, но носил совершенно невинный характер. — Я пояснил, что если соблюдать осторожность, то ничего страшного в аконите нет. Главное, защитить кожу. Пока старик объяснял тонкости разведения аконита, Холмс написал на листке блокнота: «Сколько времени требуется для приготовления аконитовой настойки?» — и показал этот листок Эгеру. Тот написал в ответ: «В среднем неделя, однако, есть рецепты, которые требуют дня три, не больше». А потом сделал приписку: «Мистер Холмс, это катастрофа». Судя по выражению лица моего друга, он был полностью согласен с Эгером. Он тут же стал быстро что-то писать в блокноте, а потом поймал беспомощный взгляд адвоката, достал из жилетного кармана часы, указал на них и одними губами произнёс «перерыв». Молодой юрист был умницей — кстати, он потом сделал прекрасную карьеру, и когда пришла его очередь задавать вопросы, он попросил у судьи десять минут. — Мистер Сандерс, я вынужден заметить, что вы только тянете время. Это уже вторая сессия, сколько можно испытывать терпение добропорядочных горожан? — ответил судья Рид. — Если у вас есть вопросы к свидетелю, задавайте их сейчас. Пока адвокат собирался с духом, я тихо спросил у Холмса: — В Лондоне всё завершилось благополучно? — Да, — кивнул он. Ну хоть что-то. — Мистер Коллинз, — обратился адвокат к старику, — вот вы беседовали с моим подзащитным об аконите. Вы всё время находились в саду во время беседы? — Да, сэр. — И когда мистер Креймер ушёл, вы продолжили работу? — Да, сэр. Холмс с облегчением выдохнул, а Эгер едва заметно улыбнулся. — Скажите, мистер Коллинз, а почему вы не давали показания на первой сессии? — Протестую, ваша честь! — воскликнул обвинитель. — Адвокат подсудимого намекает на нечестность свидетеля. — Протест принимается. Мистер Сандерс, обвинение имеет право привлекать тех свидетелей, каких считает нужным. Тем более приговор не был вынесен. — Ваша честь, — сказал мистер Коллинз, — разрешите, я отвечу на этот вопрос? — Хорошо, мистер Коллинз, — милостиво позволил судья Рид. — Видите ли, я был уверен, что правосудие восторжествует. Полиция меня не допрашивала во время расследования, и я подумал, что у них достаточно улик, сэр. Я же человек уже старый, и лишние волнения мне ни к чему. Но я честный подданный Её Величества, и решил, что если мне есть что сказать, то это мой долг. — Это похвально, мистер Коллинз, — сказал судья Рид. — У вас есть ещё вопросы, мистер Сандерс? — Нет, ваша честь. Холмс сжал пальцы с кулак и постучал по своему колену. — Ваша честь, — подал голос обвинитель, — у меня есть вопрос к мистеру Эгеру, если вы позволите. — Протестую, ваша честь! — возразил Сандерс. — Мистер Эгер уже допрашивался стороной обвинения. — Ваша честь, могу я узнать мнение эксперта? — почти одновременно с адвокатом воззвал обвинитель. — Можете, мистер Линдлей. — Спасибо, ваша честь. Обвинение вызывает доктора Мура Эгера. Мой коллега переглянулся с Холмсом, но у него не было иного выхода, как занять своё место свидетеля и приготовиться отвечать на вопросы. — Скажите, сэр, — любезно улыбнулся Линдлей, — сведения об аконите можно прочитать только в специальных, научных изданиях? — Нет, сэр. В любом приличном труде по ботанике. — Да, ваша честь, — обвинитель картинно поставил на стол свой портфель и достал из него две книги. — К примеру, вот в таких. Я взял их в нашей публичной библиотеке. Я позволил себе сделать закладки на нужных страницах. Он подошёл к судье и продемонстрировал ему обе книги, а после того, как Рид изучил выделенные места, передал тома старшине присяжных. — Обратите внимание, во второй книге указывается, что аконит с глубокой древности использовался как яд, в том числе в виде настойки. Линдлей вернулся на своё место. — Скажите, мистер Эгер, какого цвета настойка аконита? — Цвета крепкого чая. Однако… — Спасибо, доктор. Её сложно приготовить? — Теоретически, настойки… — Простите, сэр, я вынужден повторить свой вопрос: трудно ли приготовить настойку аконита? — Нет, не трудно, — мрачно ответил Эгер. — Спасибо, сэр. У меня больше нет вопросов. Мой коллега вернулся на нашу скамью. — Увы, мистер Холмс, — шепнул он. — Это такие элементарные сведения, я не мог солгать. Мне очень жаль, но, кажется, Креймеру конец. — Не вините себя, — ответил Холмс. Я посмотрел в сторону миссис Креймер. Под вуалью нельзя было разглядеть её лицо, но сидящая рядом Сьюзен вытирала глаза платком. Далее выступал обвинитель. Если свести его речь к краткому изложению, то сказал он следующее: миссис Сайз умерла внезапно, симптомы полностью соответствовали картине отравления аконитом, что засвидетельствовал доктор Хэйл; у обвиняемого имелся повод — ему нужны были деньги, кроме того, покойная высказывалась о нём дурно в разговорах с соседями, что кого угодно может довести до отчаянных поступков. На первой сессии у суда не было фактов, которые бы позволяли сделать вывод, знал ли обвиняемый о ядовитых свойствах аконита и о той лёгкости, с которой можно употребить его в дело. Однако, благодаря гражданской сознательности мистера Коллинза, у господ присяжных теперь есть эти факты. Да, обвиняемый знал, что аконит является чрезвычайно ядовитым растением. И узнал он об этом ещё в сентябре. Даже если он не позаимствовал растение у мистера Коллинза, у него было достаточно времени и возможности, чтобы запастись всем необходимым, ведь он постоянно находился в разъездах, не на глазах у соседей и семьи. Я специально передаю речь обвинителя кратко и своими словами, потому что он откровенно наслаждался ситуацией и красовался перед присяжными. Мерзкий человек. Он фактически продиктовал присяжным желаемый вердикт. Увы, после такой речи все попытки адвоката указать на то, что сказанное Линдлеем — это лишь предположения, выглядели бледно. Он призвал присяжных обдумать всё, как следует, чтобы не вынести опрометчивое решение. Все его попытки свелись на нет заключительным словом судьи Рида, который ещё раз подчеркнул, что господа присяжные, благодаря достойной и умелой работе стороны обвинения, получили все нужные сведения, и теперь от них требуется вынести справедливый вердикт. Присяжные удалились в комнату для совещаний. По залу прошёл гул — все разом заговорили, стряхивая с себя оцепенение. Под общий шумок Эгер спросил: — Как думаете, есть шанс на оправдательный приговор? — Почти никакого, — ровным голосом ответил мой друг. Этот бесстрастный тон я знал очень хорошо — попытка скрыть душевное напряжение. — Что это за мистер Коллинз такой? Где они его откопали? — задумчиво промолвил я. — Те дамы, с которыми вы сплетничали намедни, — попытался пошутить Холмс, — не упоминали его часом в разговоре? — Нет, я не слышал его фамилии. Присяжные вернулись быстро, и это означало или полный крах, или ничтожный шанс для бедняги Креймера, что справедливость всё же восторжествует. Он держался молодцом, и, хотя был бледен, производил впечатление человека, внутренне совершенно уверенного в своей правоте. В своём последнем слове он ещё раз сказал о том, что не убивал миссис Сайз. Он также попросил прощения у жены за то, что невольно причинил ей столько боли. Увы, вердикт присяжных был единогласным: «Виновен». После того, как судья объявил Креймеру окончательный приговор — все, думаю, знают эту изуверскую подробную формулировку касательно повешения — беднягу увели. Публика начала расходиться. Миссис Креймер сидела, как каменная, даже не глядя на адвоката, который выражал своё сожаление. Мы трое подошли к ней. — Простите, миссис Креймер, — сказал Холмс тихо. — Нет-нет, — пробормотал она еле слышно, — не просите прощения. Это конец, да? — Да… Несчастная женщина подняла вуаль. Мне редко доводилось видеть такое отчаяние в человеческих глазах. — Мистер Холмс, найдите того, кто это сделал! Пожалуйста! Даже если Джозеф… Он честный человек… Голос её сорвался, она задрожала, губы её затряслись. Она пыталась что-то сказать, но только беспомощно шарила в воздухе руками и хваталась за лицо. Это могло кончиться припадком, если бы мы с Эгером не предприняли необходимых мер. Идти миссис Креймер не могла, и мой коллега отнёс её на руках к экипажу. Позади бежала испуганная и заплаканная Сьюзен.