Фея и Эльф

      Юра с детства восхищался эльфами Толкиена. Даже дедушке, когда тот читал на ночь, с замиранием сердца шептал: «Когда-нибудь я буду эльфом».       И ведь почти исполнилось, да, Юрочка? Только судьба похожа на глухую бабку, которая половину не слышит, а другую половину не разбирает, и вот к шестнадцати годам выходит так, что эльф находится рядом с тобой. Красивый, грациозный, изящный, с неземными волосами, которые вьются, словно серебряная паутина по ветру, и кончаются где-то ниже поясницы — не уследишь, потому что глаза разбегаются, чтобы за подобные мелочи суметь уцепиться.       Уцепиться можно разве что за глаза этого эльфа — такие, как будто всё небо скомкали, разделили пополам и в глазницы вставили, как будто за ярко-голубой радужкой — ещё совсем чуть-чуть — увидишь космос и улетишь туда, забыв скафандр. Истинная, всепоглощающая, одурманивающая красота, за которую умрёшь, не раздумывая, лишь бы рассмотреть поближе.       Характером только эльф не вышел и напоминает шестилетнего ребёнка — такого запереть бы в золотой клетке, спрятать от всего мира, чтоб не испортили грязью и жестокостью, да вот не получится, потому что Юра хочет в фэнтези с прекрасными существами, а не ставить «Красавицу и Чудовище» в новой интерпретации.       А Виктор-эльф, наверное, был бы и не против, потому что Плисецкий для него — сказочная фея, которой восхищаться до последнего вдоха и то мало будет. И не имеет значения, что эта фея в свои шестнадцать матерится хуже зеков из колонии строгого режима, а вечерами ломает кости особо непонятливым гопникам, которым не повезло с издевательством указать подростку на его «утончённость». Юра — совсем неправильная фея, но и Виктор со стороны напоминает блаженного идиота, а не величественное остроухое существо.       В шестнадцать Плисецкому совсем неважно, что эльф рядом какой-то бракованный, он и сам разве что по рёбрам отфеячить может.

***

      Юра, отнекиваясь, что это ни разу не забота, каждый вечер провожает своё голубоглазое чудо, которое смотрит в глаза небом-космосом и чуть ли свет от счастья не излучает, но всё равно светит и греет ярче тысячи солнц. Осторожнее, Плисецкий, не опали свои прекрасные полупрозрачные крылья, пока будешь греться.       Кажется, что уже весь район в лицо знает двух парней, будто сошедших со страниц какой-нибудь книги со сказками, только в магазин успели сходить и переодеться во что-то более земное. Но жизнь подкидывает под зудящие от бездействия кулаки блондина гопников, как работники зоопарка мясо в клетку с тиграми, и вот всего через полчаса личный эльф-лекарь обрабатывает сбитые в кровь костяшки пальцев, ссадины на почти фарфоровом лице и несколько синяков. В такие моменты Юра шипит, как дворовый подравшийся кошак, а не волшебное создание, однако, грация и изящество от этого никуда не деваются, и Витя почти забывает, как делать вдох — только дует на свежие раны и что-то шепчет, успокаивая больше самого себя, ведь фея и так спокойна, словно море перед штормом — сидит, шипит и скалится, пытаясь изобразить улыбку, а внутри всё переворачивается и разрывается от нежности, да вот наружу её никак выпустить не получается, разве что укрыть уснувшего эльфа одеялом и остаться с ним до утра, гладя по совсем немного спутавшимся волосам.       А утром Витя, открыв глаза, видит сидящего на полу Юрочку, который снова уснул ближе к трём часам ночи и теперь умиротворённо сопит, иногда ёжась от утренней прохлады. Его бы не феей, а ангелом звать, собственноручно обжигающий нимб над головой держать, чтобы на рогах не болтался.       Никифоров выбирается из-под заботливо накинутого одеяла и укрывает им свою фею, которую бы от всего мира так укрыть, чтобы больше не приходилось со сжимающимся до предела сердцем обрабатывать новые раны на белоснежной коже, но о прутья клетки крылья ломать слишком больно.       Проснувшись ближе к обеду, Юра разминает затёкшие плечи и автоматически идёт на кухню, где Витя готовит горячий травяной чай. К слову, Плисецкий терпеть его не может, но всё равно пьёт, тихо благодаря не столько за ароматный напиток, сколько за заботу и чувство всепоглощающего умиротворения. Из приоткрытого окна слышится пение птиц, а в нос бьёт запах земляники, которой на самом деле нет, ею даже ни разу не пахнет, но эльф будто бы сам благоухает полевыми ягодами, отчего лицо феи волей-неволей озаряется искренней улыбкой.       Виктор на мгновение замирает, любуясь своим счастьем с волосами цвета солнца и глазами такого волшебного цвета яркой зелени, что от восторга дух захватывает, а сердце пытается вырваться наружу, сломав пару-тройку рёбер. Юра смотрит в ответ, утопая в миллионах галактик, поглощаемый чёрными дырами зрачков, и бросается в этот небесный омут с головой, не зная, что через несколько лет в этом тихом омуте его до серого пепла зажарят совсем не фэнтезийные черти.