Дорога в мой дом

Иен вышел из здания тюрьмы, ощущая покой, какой он не ощущал уже очень давно, пусть и с ноткой легкой грусти. Во многом еще предстояло разобраться, многое обговорить, рассказать. К тому же, Микки будет в тюрьме еще минимум семь лет — Иен совершенно не знал, что делать с этой цифрой, как переварить такое количество. Когда-то, в детстве, он мог строить планы, воздушные замки, на большее количество лет, мог фантазировать о своей жизни через двадцать, тридцать, пятьдесят лет, и действительно верить, что у него получиться воплотить свои фантазии в жизнь. Где-то между кражей вертолета и диагнозом он потерял эту способность. Во время мании она, бывало, возвращалась, возвращалась вера в то, что он способен на все, способен что-то сделать со своей жизнью, что-то великое; но сейчас, когда он вроде как был здоров, или настолько здоров, насколько он вообще мог быть, он был неспособен даже думать о будущем. Оно казалось ему туманным и безнадежным, бесцельное проматывание своей жизни. Но с Микки это все все равно имело смысл. С Микки все имело смысл, и это было даже несколько пугающе — что так заставлял его чувствовать только один человек в мире. Что только один человек в мире заставлял его чувствовать вообще что-либо. Он никогда ничего подобного по мощи ни с кем не испытывал, тогда как Микки довольно было просто взглянуть на него — и он пропадал. Иен пришёл домой, внезапно чувствуя себя абсолютно вымотанным этим днём, хотя то, что он свиделся с Микки и придало ему бодрости. Коротко сославшись на усталость, Иен лёг спать, и сам не заметил, как проспал до следующего утра. Утро состояло из криков Дебби и Фионы, молчаливой агрессии Липа, умничаний Карла и тихого присутствия Лиама. И хотя многое поменялось в их доме с годами, они стали более разрозненными, перестали быть той сплоченной семьёй, как раньше, но все же это утро, чем-то до щемления в сердце напоминающее каждое другое его утро, успокаивало, придавало уверенности перед первым рабочим днём после маниакальной фазы. На работе как ни странно встретили как обычно, и отработал он почти без всякой неловкости, под конец уже свободно шутя про Френка и то, как его названный отец оказался полезным опытом в работе — сегодня пришлось иметь дело с алкоголиками. И только когда смена подошла к концу, Рита сказала ему открыть ящик и он увидел там конфетти и самодельные воздушные шарики из крашенных латексных перчаток, и все поздравили его с возвращением, только тогда он наконец смог выдохнуть. Его не осуждали. Ему здесь рады. Он уточнил у Риты действительно ли он завтра днём свободен и, получив положительный ответ, на всех парах понёсся домой готовить Микки панкейки. И пусть Микки ещё семь лет сидеть в тюрьме, и пусть их отношения сейчас были не совсем ясны — кто они друг другу? Они все равно были семьёй, и в самой мысли о том, чтобы готовить Микки панкейки было что-то безумно домашнее, тёплое. Что-то, ради чего стоило жить. — Хэй! Кто ставит эти вывески против приюта для бездомных тут? — окликнул его кто-то, когда он уже подходил к дому. — Без понятия. Наверное, кто-то из соседей. А что? — Не вы? — Нет. Парень улыбнулся ему, и Иен вдруг захотел остановить его, поговорить ещё, понимая вдруг, что у него абсолютно нет друзей, и поговорить ему просто не с кем. А рассказать хотелось многое. Хотелось позвонить Мэнди, но ее телефон был выключен. Хотелось просто чтобы кто-то живой был рядом, курил и говорил с ним о всякой хуйне — важной или просто нёс бессмыслицу. И чтобы этим кем-то был не его брат или сестра, хотя им сейчас и вовсе на него насрать. Даже про лекарства уже не спрашивают. — А что? — Я занимаюсь проблемными подростками. Устраиваю им место где пожить, поспать и пожрать, пытаюсь вернуть в общество. — Спасаешь проблемных детей? Жаль, со мной опоздал на пару лет. Да. А в голове — если бы тогда, после того, как Терри их застукал, у них было бы такое место, куда можно сбежать… все могло бы быть совсем по-другому. Парень рассмеялся. — А ты? Спасаешь жизни, я погляжу? Иен хмыкнул. Да, эта работа не была пределом его мечтаний, но это была хорошая работа. Изначально план был становиться пожарником, но теперь он не был уверен, что он этого хочет. Работа парамедика его вполне устраивала. — Типа того. Прикольный кулон, — он указал на безделушку на шее парня, — значит что-то? Парень странно хмыкнул. — Трансгендер. — Эм. Это?.. — Родидся не с тем полом, с каким себя ощущаю. — Подожди. То есть ты девушка? Парень поморщился. — Нет, — несколько грубо отозвался он, — парень. Просто родился с ебнутым набором хромосом. Иен нахмурился, пытаясь переварить информацию. Внезапно он вспомнил, как Фиона взъедалась на Молли, за то что та говорила о себе как о девочке, будучи физически мальчиком, и как Милковичи всегда почему-то тоже говорили о ней в женском роде, даже когда ее не было рядом. — Кажется, моя золовка такая. У неё мужское тело, но она и ее брат с сестрой всегда настаивали что она девочка. — Подожди, — парень нахмурился, — у тебя, что, муж есть? Иен на секунду онемел. Он сам не заметил, что назвал Молли золовкой, а Микки, тем самым, своим мужем. Это просто вылетело естественно, как ни в чем не бывало. — Эм… не совсем. Мы были женаты по законам гетто, а сейчас он в тюрьме, но до этого мы вроде как расстались, но сейчас у нас вроде все нормально, но при этом он в тюрьме, на 15, в лучшем случае 8, лет, и я не уверен, как его назвать… не знаю. — Хм. А этот парень не против чтобы ты удовлетворял свои потребности, а? Все таки, 15 лет это дохуя времени. Я, кстати, Тревор. — Иен, — он пожал протянутую руку, — честно говоря — без понятия, но сам не хочу ему изменять. У нас только-только все наладилось, не хочу это опять говнять. — Эх, такой материал пропадает зря, — улыбнулся Тревор, — в любом случае, если надумаешь, приходи на вечеринку, — он протянул ему приглашение, — ты выглядишь, будто тебе стоит развеяться. А я пойду проверю что там с приютом для бездомных. — Спасибо. Удачи, — Иен крикнул вслед уходящему Тревору. Может, он наконец-то сможет зажить полной жизнью. С друзьями, любимым человеком — пусть и в тюрьме. Может, он все ещё не до конца проебан.